Александр ТоковенкоТайна староверского золота
ТАЙНА СТАРОВЕРСКОГО ЗОЛОТА
Посвящаю моей бабушке
Ганне Никифоровне,
всю свою долгую жизнь
исповедовавшей
старообрядческие заветы
и разделившей
горькую судьбу единоверцев,
неутомимой труженице,
отдавшей сердце
семье, детям, внукам
ЭТО БЫЛО НЕДАВНО, ЭТО БЫЛО ДАВНО
Признание автора
Немалое число наших земляков имеет староверские корни. Сторонники этой веры были первыми среди тех, кто осваивал богатейшие просторы Дальнего Востока. Вот и в Приморье зало жены ими в тяжелейших условиях десятки поныне существующих населенных пунктов. С первых гектаров раскорчеванных старо обрядцами лесов начиналось здешнее сельское хозяйство.
Мои предки также исповедовали каноны древней веры. Бабушка Ганна Никифоровна часто рассказывала мне о деятельной и трудной жизни ее единоверцев. Еще маленькой девчонкой вместе со своей большой семьей, искавшей лучшей доли, она прошла пешком от Алейских степей до Тихого океана. От нее я впервые услышал о жестоких гонениях староверов со стороны церкви и царского правительства. После революции 1917 года жизнь раскольников не стала легче. Власть, пришедшая на смену царской, обрушила на них новые репрессии: раскулачивание, отправка в лагеря, высылки, расстрелы стали их горьким уделом. Во время воспоминаний о той поре морщинистое, маленькое личико моей старушки становилось еще меньше, из выцветших, глубоко запавших глаз текли неостановимые слезы. Она убирала их черным платочком и, чтобы не расстраивать меня, хотя я был уже взрослым, махала рукой на дверь, давая понять, что хочет остаться одна в комнате.
После моего ухода бабушка Ганна доставала потаенную иконку, вставала на колени и долго молилась. Я знал, что она просит своего бога вернуть ей первенца Феденьку, который после окончания семилетки попал в сталинскую мясорубку, где-то среди сверстников по-детски неуважительно отозвавшись об «отце народов». На следующий день пятнадцатилетнего отрока арестовали и расстреляли в Хабаровской тюрьме. А ее отправили на поселение в иртышские болота, на лесоповал.
Такая же участь постигла и других братьев и сестер Ганны Никифоровны по вере. Заканчивая молитву, бабушка несколько раз повторяла: «Пусть земля им будет пухом»
Давно мне хотелось написать книгу об этих свободолюбивых, работящих людях. Желание усилилось еще больше, когда я трудился на золотых месторождениях на севере Приморского края, в тайге, плотно заселенной староверами. Некоторые из них работали на нашем прииске. Не раз приходилось бывать в тех поселках, останавливаться там на ночлег. Часто слышал от знакомых геологов о таинственной затерявшейся староверческой карте - ключе к богатейшим залежам золота, платины, алмазов. Все верили в ее существование, ибо были среди староверов образованные люди, которые могли такую карту составить и захоронить.
Казалось бы, набралось достаточно материала для написания книги, но я долго не брался за перо: для полноты сюжета чего-то не хватало. Но вот в середине девяностых годов мне пред ставилась возможность поработать несколько лет на золотых месторождениях в Китае. Совершенно случайно я познакомился с группой староверов, чьи родители из Приморья в начале тридцатых годов прошлого столетия нелегально с большим риском перебрались сюда через границу. В период вторжения японских войск в Китай начали активно создаваться подпольные комитеты по борьбе с оккупантами, и русские эмигранты староверы активно участвовали в этом движении. Так, в борьбе с общим врагом, произошло еще большее сближение двух великих народов, русского и китайского, и до того живших в добрососедстве.
На фоне этих поведанных мне событий и прозвучала интереснейшая любовная история русского офицера белой армии, старовера, комитетчика, родственники которого жили в небольшом старообрядческом хуторе, затерявшемся в при морской глухой тайге. За границей он встретил молодую китаянку-музыкантшу и полюбил ее. Девушка ответила русскому взаимностью. Но офицер-подпольщик разыскивался японской полицией. Началась облава, и на глазах у возлюбленной он оказался во власти самураев. Рискуя собственной жизнью, с оружием в руках девушка совершила отчаянный шаг, и ей удалось спасти схваченных. Комитетчику повезло скрыться, а затем уйти в Уссурийскую тайгу к своим родственникам-хуторянам. Казалось, следы потеряны, но нет: китаянка в поисках любимого, перенеся невероятные трудности, порой оказываясь на грани гибели, ушла в Россию
Я внимательно выслушал это романтическое предание о любви. Оно захватило меня и оказалось именно той завязкой, которой мне не хватало для осуществления задумки. Еще в Китае я начал прорабатывать сюжетные линии, а вернувшись во Владивосток, стал готовиться к написанию книги. Для полноты описания уклада жизни староверов мне нужен был человек, хорошо знающий этих людей. Им оказалась Галина Степановна Рябцева.
Я благодарен за содействие сотрудникам архивных служб Харбина, Владивостока, Хабаровска, особо - научным работникам музея имени В.К. Арсеньева, ставшего подлинным собирателем ценнейших фактов нашей истории. Так, совсем недавно вышла книга об истории и быте старообрядцев под редакцией сотрудницы музея В.В. Кобко. Это настоящая энциклопедия! Вера Васильевна посвятила этой теме более двадцати лет, со многими поддерживает связи, исколесила все Приморье в поисках старообрядцев. Она любезно предоставила мне возможность воспользоваться редчайшими фотографиями староверов, часть которых и воспроизведена в этой книге. Добрые советы я получил от члена Союза писателей России Владимира Михайловича Тыцких, от полковника в отставке, участника войны с Японией, почетного гражданина города Владивостока Владимира Антоновича Тарулиса, от руководителя краевого общества «Знание» Станислава Куприяновича Пыркова, от сотрудников библиотеки имени Валентина Пикуля. Чрезвычайно признателен я и моему редактору, известному в нашей стране журналисту Юрию Викторовичу Мокееву, руководителю ряда крупных газет, принявшему живейшее участие в подготовке к печати романа, который читатель держит в руках.
А.М. Токовенко.
ГЛАВА I
ВАРНАВИНА ОБИТЕЛЬ
Средь высоких трав, трухлявого бурелома, сплошь поросшего ядовитыми грибами, зеленых от мха валунов вьется чуть заметная стежка, петляет между кондовыми деревьями. Она - общий путь в тайге и для человека, и для зверя. Другой дороги через лесистые сопки и пади нет. Густая застоявшаяся тишина не нарушается даже птичьим гомоном. Но что это? Из-за поворота, закрытого густым кустарником, сначала глухо, а затем все звончей, нарушая таежный покой, слышится песня:
О прекрасная мати-пустыня!
Сам Господь тебя, пустыню, похваляет.
Отцы по пустыне скитались,
И ангелы им помогали
Гулко гуляют необычные слова между стволами кедров, словно отскакивая от них. Метнулось несколько теней - это стадо косуль поторопилось скрыться в чащобе. А песня, как священный гимн, оглашает округу:
Прекрасная ты пустыня,
Прекрасная ты раиня,
Любимая моя мати!
Прими меня, мать-пустыня!
Из-за высоченного валуна показался человек в старинном зипуне, перетянутом просмоленной веревочкой, с берестяным пестерьком за плечами, на ногах - легкие лапти, в руках - страннический посох.
Песня не мешала его зоркому взгляду держать в поле зрения лежащую впереди местность. В перерывах между куплетами чуткое ухо прослушивало вязкую тишину. Старик не столько слышал, сколько чувствовал сбоку в лесной чаще какое-то осторожное движение. Осенив себя двуперстным знамением, путник резко остановился, ойкнул и мелко перекрестил грудь: шагах в двадцати от него на тропе сидел матерый тигр. Зверь глядел на пришельца горящими желтыми глазами и бил хвостом так, что летели клочья травы. Человек и полосатый красавец-хищник не двигались и молча смотрели друг на друга. Старик, чуть опомнившись от оторопи, про себя творил молитву: «Господь - свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь - крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут. Услышь, Господи, голос мой, которым я взываю, и помилуй меня».
Тигр зло играл хвостом. Но молитва придала смелости человеку, и он обратился к зверю:
- Ты, как и я, творение Божие, и не лежит между нами вражда. Знаю, знаю, что ты хозяин просторов таежных, что на твою тропу ступила нога моя. Но нет у меня злых помыслов, спешу я к братьям и сестрам с Божьим словом. Прошу тебя, дай пройти.
Тигр, казалось, внимательно слушал, не двигаясь, только пожирал глазами двуногое существо, нарушившее его владения. А старик продолжал увещевать:
- Милый, давай разойдемся миром. Смерти я не боюсь, она без Бога не вольна, но еще много дел у меня на земле.
Время словно застыло. Зверь сидел на тропе, но уже не столь резво бил толстым хвостищем. Странник возносил к Богу молитвы и снова обращался к огромному желто-полосатому коту:
- Не думаю, что князь тьмы наслал тебя. Ты убиваешь только для того, чтоб голод утолить свой. На что тебе старческая плоть моя? Не проливай человеческой крови и пропусти меня
Наконец тигр зевнул, обнажив глубокую черно-красную пасть и длиннющие острые клыки, мягко поднялся на лапы и лениво ушел в заросли. Старик постоял еще довольно долгое время, а потом осторожно пошел вперед, вслух благодаря Бога за заступничество:
- Если бы не ты, Господи, не спасся бы я. Вот такие хищные твари и терзали по злой воле Неронов первых христиан, праотцев наших.
Пройдя версты три, путник вышел из хвойной полутьмы в долину, занятую березовыми рощами. Молоком блестели стволы деревьев, весело шептались яркой листвой их кроны. Радостно стало на душе старика в хороводах красавиц в белых невестиных платьях. Он улыбнулся, разгладил огненную бороду. «Истинно говорят: в сосновом бору хочется молиться, в пихтовом лесу - повеситься, а в березовом - плясать», - подумал он и снова запел о прекрасной пустыне-раине. Это лишь для вконец обмирщившихся да зачерствевших в науках людей пустыня - обязательно бесплодные, безводные песчаные пустоши, но для верующего человека - всякое уединенное место, где никто не мешает возносить молитвы, постигать Бога, спасать душу праведной жизнью и трудными подвигами во имя Вседержителя. Тропа раздвинулась, стала шире и ровней. Чуть поодаль над земным березовым верхом открылась черная громадная скала.
- Хоть и недоброе имя твое - Леший клык, - пробормотал странник, - но сейчас для меня знак хороший.
Предвидя близкое жилье, он заторопился. Вот и завершен еще один переход, хоть и повстречался зверюга, но Бог не выдал, все кончилось благополучно. И тут же услышал грозное:
- А ну стой, а то стрелять буду!
Из-за кустов вышли двое с винтовками. Хмурые лица, глаза пронзительные, недобрые. По внешнему виду (гимнастерки, форменные штаны, сапоги) - какие-то ратные люди.
- Кто такой? Зачем здесь болтаешься?
Странник не оробел: в тайге он встречал всякий люд и всегда расходился с ним миром.
- Зовусь старец Варнава, а иду к братьям по староотеческой вере в хутор Медянки. Меня там знают, - ответствовал им доброжелательно.
- В Медянки, говоришь? Странно, странно, что потянуло тебя туда именно в эту пору, - проговорил, видимо, главный и приказал напарнику: - Веди его к Охрименко, очень уж подозрительная личность. Может, лазутчик.
Второй толкнул старика прикладом в спину.
- Иди впереди и не балуй. Не таких пуля догоняла.
- Не хлопочи, мил человече, зря, - ответил смиренно путник. - Крыл не имею, на небо не улечу, а в землю путь близок.
Вскоре Варнава стоял перед сидящим около землянки каким-то командиром. Кругом по уютной впадине, с трех сторон обступленной сопками, ходили и бегали расторопные солдаты. Многие копали норы в крутых боках крутой горы, другие скатывали вниз свежесрубленные лесины. «Надолго устраиваются», - определил пленник.
Широкомордый, c обличьем, попорченным оспой, Охрименко допрос вел грубо и крикливо:
- И это документ?! Ты мне НКВДэвское прикрытие не суй. Лучше сразу сознавайся, зачем сюда заслан. Кому служишь? Какое получил задание?
В руках унтера маячила справка, из которой следовало, что податель сего свидетельства, Иван Евдокимович Калитин, уполномочен Райпо вести переговоры с жителями района о закупке сельхозпродукции. Такую бумажку сочинил для Варнавы знакомый единоверец, служащий в кооперации, на тот случай, если какой-нибудь придирчивый милиционер остановит Христова трудника на путях его. Фамилия и имя в справке были правильные: так звался в миру бродячий наставник в Божьем учении.
- Никому не служу кроме Господа и наших общин староотеческой веры, - оправдывался старче. - Да я сам страдалец от нынешней власти - шесть лет в Соловецком лагере плоты вязал. Так-то вот, мил человек.
- Я тебе, чекистская шкура, не мил человек. Давай как на духу раскалывайся.
Подозрительность Охрименко питалась страхом, что их секретное предприятие может рассыпаться с первых шагов. Несколько дней назад первые шестьдесят членов отряда, сколачиваемого в Маньчжурии для действий на советской территории, были тайно, ночью и под прикрытием густого тумана высажены с японских рыболовных шхун в ближайшей бухте. Место лагеря было определено начальством в Маньчжоу-го. Близость двух старообрядческих хуторов считалась не опасностью, а благом: староверов в самурайской разведке числили непримиримыми врагами Советов. Но хоть и тайга глухая, хоть и говорят жители Медянок и Комаровки, что за все годы власти сюда не добирались, но ухо надо было держать востро: чекистская хватка многим известна. Вот почему задержанный крепкий старик вызывал у бывалого вояки за святую Русь стойкое недоверие. Ишь, устроили маскарад - борода, лапти, сермяга, берестяной короб и какая-то липовая бумага.
Содержимое пестерька высыпали на землю у ног Охрименко. Тот палочкой брезгливо передвигал валяющиеся предметы: запасные лапти, новые онучи, жестяная фляжка с водой, завернутый в чистое полотенце шмат ржаного хлеба, узелок с солью
- А вот и врешь, что старовер, - начальник поддел сучком стариковскую обутку. - Старообрядцы всегда хвалились: «Лаптей не нашивали».
- Верно! - согласился пленный. - Только моим ногам в них ходить по тайге легче.
Один солдат, как тюремный надзиратель, охлопывал старика, заставил разуться, вывернуть карманы. Второй рылся в зипуне, стянутом с плотных варнавиных плеч. Вот его вороватая рука что-то нащупала.
- Ротный, еще одна грамота!
Охрименко развернул пожелтевший стершийся на сгибах лист и, близко поднеся его к глазам, стал вслух читать:
- Мандат. Выдан гражданину Калитину Ивану Евдокимовичу, он же старец Варнава. Хотя он и из жеребячьего племени и отравляет народ религиозным опиумом, но, поскольку призывает раскольников не бунтовать против власти рабочих и крестьян, не проливать напрасно кровь, разрешить вышеназванному свободное хождение по району боевых карательных действий Первого железного пролетарского полка. Свет и свободу каждому скиту! Комиссар полка Егоров.
- Вон ты какая птица! - Охрименко зло взглянул на задержанного, - с гражданской войны с честным народом воюешь!
Варнава молчал, понимая: бесполезно рассказывать темному, озлобленному бандиту, что сберег давнюю бумагу как свидетельство милости Господа, сохранившего ему жизнь в дни лютого крестьянского восстания на Севере. Захватив тогда его на пути в дальние скиты, красноармейцы, посчитавшие Варнаву связным повстанцев, повели вечного странника на расстрел. Но пригодился тут комиссар. Расспросив старца, поговорив с задержанными крестьянами-староверами, полуграмотный, но умный рабочий-слесарь отменил приказ и со всем своим революционным пылом написал мандат. «Иди, старик, замиряй своих, - напутствовал Егоров Варнаву. - И так кровища хлещет через край».
Хотя и начертана бумага рукой безбожника, но она, считал праведник, не появилась бы на свет без Божьей воли. А как Господь сейчас распорядится? Много поживший человек был готов ко всему.
Охрименко мрачно сказал:
- Все, отбегался советский приспешник и доносчик. - Приказал: - Кинев и Фомин, отведите этого шпиона подальше в сопки и отправьте его на любезное ему небо. Понятно? Скажу яснее - расстрелять!
Старик перекрестился, сел на землю, обулся в стащенные с него лапти. Солдаты, которым, чувствовалось, приказ унтера показался слишком поспешным, не торопили Варнаву и тогда, когда повели его в лес.
Но не счел Господь еще земные дни праведного богомольца и заступника людей перед лицом его. Случилось так, что корневщик из Медянок Федот Петровых, возвращавшийся с туесками из тайги, видел, как незваные пришельцы задержали любимого всеми старообрядцами Варнаву и увели в лагерь. Учуял недоброе мужик - и бегом к своему старцу-наставнику Власию, а у того в доме командир явившегося с морского берега отряда со своими адъютантами - коня с полной сбруей торгуют.