У капитана в руках был паспорт Кемпера. Создавалось впечатление, что капитан собирается возвратить паспорт владельцу и задержал доктора лишь затем, чтобы с глазу на глаз, без свидетелей, высказать ему свое сочувствие в связи с тяжелой утратой Во всяком случае, выражение лица советского офицера было достаточно грустное, что и натолкнуло Кемпера еще и на такую мысль. Он барахтался среди допущений отчаянных и утешительных. То выныривал, хватаясь за спасительный круг надежды, то снова утопал, угнетенный тяжелыми глыбами провинностей, за любую из которых его мог бы убить каждый из этих молодых парней, таких добрых с ииду, приветливых и милых.
- Я хотел бы взглянуть на некоторые вещи, - деликатно обратился к нему капитан.
- О, бйтте, битте, ваши солдаты уже
- Да, да, я знаю. Тут ничего такого, но мой долг
Кемпер пошел за капитаном к машине, не мог отстать, словно его привязали к начальнику заставы веревочкой.
Капитан смотрел на пластиковый чемодан с сувенирами, в котором царил полнейший хаос. Случайный набор предметов. Абсолютно ничего не стоящие вещи. Может, немец хочет вывезти этот хлам, чтобы продать его газетным писакам? Сфотографируют наши бутылки с этикетками, не всегда красивыми, распишут, какой дорогой в Советском Союзе шоколад От врага можно ждать всего. Но тут уж ничем не поможешь: раз он едет к нам, то имеет право смотреть на все и про все потом говорить, что захочет. А наше дело распознать врага, схватить его за руку. Везет немец с собой этот хлам? Пусть везет. В индекс запрещенных для вывоза предметов тут ничто не входит, следовательно, формально придраться не к чему. Да и не за тем они здесь поставлены, чтобы придираться!
Капитан уже хотел закрывать чемодан, кац вдруг ему бросилось в глаза какое-то сходство между всем тем, что там лежало. Он задержал крышку чемодана, взглянул еще раз. На всем На бутылках на шоколаде, на папиросных коробках, сигаретах, спичках - красовались размазанные штампы ресторанов, буфетов и чайных. Шепот пробежал взглядом по штампам - названия городов и местечек, станций, районных центров Названия как названия, ничего там нет такого, на первой попавшейся карте найдешь. Что же его так смутило? Еще раз взглянул Да, не было сомнений. Не такой уж и беспорядок царил в чемодане, как казалось на первый взгляд. Все вещи, и мелкие и покрупнее, уложены так, чтобы можно было проследить весь маршрут доктора Кемпера. Дневник путешественника, написанный с помощью ресторанных штампов! Что ни говорите, а это было остроумно! Но остроты остротами, а невольно встает вопрос: почему турист не записал свой маршрут в блокнотик, почему не аннотировал все интересное, а обратился к такому причудливому способу? Может, боялся? Может, хотел показать себя внешне чистеньким, избежать малейших подозрений. Дескать, пожалуйста, вот мои записные книжки, вот мои вещи, как видите, ничего недозволенного, никаких тайных цифр, никаких схем, никаких зарисовок военных объектов Вот использованная пленка от моего фотоаппарата. Можете проявить, вы убедитесь, что я не фотографировал ничего недозволенного.
Турист может порой и в самом деле влезть не туда, куда следует, может и сфотографировать нечто такое, что фотографировать не принято, например важный мост, который ему нравится просто в эстетическом плане. Но такой турист, если он честный человек, никогда не станет прятаться и маскироваться. А тут что-то вызывало подозрение. К тому же те шурупы, о которых доложил Микола.
Шепот посмотрел на дверцу, повертел ручки стеклоподъемника, спросил у доктора:
- Стеклоподъемники действуют хорошо в шкоде?
- Я уже говорил вашему солдату, - нахмурился доктор. Еще надеялся своим гневом отвести от себя подозрение, хотя уже и понял: пропал. Все его допущения оказались ошибочными, несчастье пришло, откуда он и не ждал, а прийти могло именно отсюда. Как могли пограничники узнать о его тайнике?
- С вашего разрешения, - сказал капитан, беря у Миколы из рук новенькую отвертку с красной ручкой.
- Я протестую! - закричал немец. - Вы не имеете права! Я германский гражданин! Я!!!
- Но ведь машина - чешская, - усмехнулся капитан, - а с нашими друзьями чехами
- Я купил эту машину, вы не имеете права! Это моя собственность.
- Никто не зарится на вашу собственность. Мы просто выполняем свой долг. Еще раз прошу простить, но
Рука Шепота быстро вывинчивала один за другим шурупчики. Панель отстала. Капитан заглянул в щель, отвинтил еще два шурупа, отделил панель В ребристых пустотах дверцы, тщательно закрепленная, чернела продолговатая нейлоновая сумочка.
- Что это? - спросил капитан.
- Я не знаю, - крикнул немец. - Я ничего не знаю! Это - Хотел сказать провокация, шантаж, инсинуация, разные слова навертывались на язык, но, не вымолвил ни одного: пересохло в горле. И Кемпер только прохрипел: - Х-х-х-х
Шепот пощупал мешочек. Под пальцами круглились твердые фотоаппаратные кассеты. Почти ясно. Тут фотоматериал. А там в чемодане добавочные описания. Так сказать, «привязка» к местности. Остроумно, просто и совсем не банально.
- Вынужден вас задержать, - вздохнул Шепот, незаметно глазами показывая Миколе на немца. Микола вмиг очутился возле доктора. - Мне очень жаль, - продолжал начальник заставы, - но порядок требует, чтобы вы зашли в нашу канцелярию, где будет
12.
Цепь замкнулась. Живая цепь обвила окрестные горы, обложила самые густые темники, перекинулась через ручейки и потоки, отгородила таинственный свет погра-ничья от клокочущей жизни городов, от тихих домов маленьких поселков, от тропинок, по которым дети ходили в школу, и от больших шоссе, с неутомимыми труженицами-машинами на их крутых серпантинах. Солдаты стояли рядом с колхозниками, студенты - эти извечные мечтатели - выбрали себе мрачнейшие лесные участки, где каждое дерево и каждый куст обещают приключения, неожиданность и угрозу. Враг был где-то там, в большом кольце неизвестности, на одной из ветреных горных вершин или же в затишной пазухе долины, ощетинившейся остриями смерек, рано или поздно он должен спуститься в большую долину, к шоссе, к той широкой жизни, на которую замахивался своим появлением.
Осторожно выглядывая из-за деревьев, Ярема видел, как внизу монтируется большой человеческий круг. Вот реденькая цепочка из солдат пробежала над тем куском шоссе, что был всего ближе к Яреме, словно бы кто-то всемогущий засеивал тех солдат, и они под действием невидимых чар мигом вырастали на пустом еще мгновение назад месте, солдаты стояли так густо, что проскользнуть сквозь их цепь не могла даже и ящерица. Он понял это сразу, но понял также и то, что этот всемогущий страж пограничья действовал слишком прямолинейно, если не сказать примитивно, когда принимался перекрывать подступ к шоссе именно там, где неизвестный перешел границу. А если так, то он станет действовать совсем неожиданно. Он одолеет две горные вершины и выйдет к шоссе совсем в другом месте, далеко отсюда, так далеко, что мало кто сможет даже подумать о вероятности столь безумного поступка со стороны неизвестного нарушителя. И уж тогда-то он посмеется над солдатами, которые торчат здесь, и над тем первым своим противником на этой земле, который стремится поймать его в тенета. Ярема попытался представить неведомого своего противника, напрягая до предела волю, заставил свой мозг работать четко, точно и быртро и обрадовался, ощутив, как действительно четко и точно работает его мозг, и уже теперь ум противника казался Яреме ограниченным, неповоротливым, бессильным и немощным.
Это даже и не ум, а простейший рефлекс, примитивная способность отвечать на раздражение. Как у ребенка, что, обжегшись о плиту, обходит ее подальше и тут же обжигается о стекло лампы.
Несколько часов потратил Ярема на то, чтобы перебраться совсем в другое место, шел по когда-то знакомым звериным тропам своих побратимов-бандеровцев, легко шел, красовался каждым мускулом своего совершенного, натренированного, упругого тела, которое не только не утратило свою молодеческую силу, но, напротив, наливалось ею здесь, в этих диких горах, где начиналась когда-то его жизнь и где осталась его молодость. Он знал: достаточно ему нагнуться вон над тем листочком, и он найдет под ним положенную когда-то в укрытие частицу своей былой удали, и он наклонялся, и действительно находил, и дальше уже не шел, а почти бежал вприпрыжку.
Наконец он добрался до пологого спуска, поросшего густым лесом, до спуска, на котором весело журчал поток, и совсем не чувствовал себя утомленным, только чуть шумело в голове от непривычки к горному воздуху, и дышал он теперь чуть ускоренно, видно, в предчувствии близкой своей победы. Очутившись на выступе, с которого было видно далеко вниз, Ярема глянул туда. И содрогнулся. Почувствовал, какой он тяжелый, неуклюжий, усталый. Мозг лежал в голове тяжелым серым камнем и не выпускал из себя даже самой куцей мыслишки. Только и мог, что давал силу глазам (лучше бы они и не гля- дели), и глаза видели, как далеко-далеко внизу выкатываются из села (если бы мозг Яремы работал интенсивнее, он мог бы вспомнить, как полтора десятка лет назад в том селе они справляли рождество, как пили синеватый самогон и обнимали норовистых девчат) машины, полные людей, и как потом сворачивают машины на обочину шоссе, и люди выпрыгивают на землю и растягиваются цепочкой между деревьев и скал, точнехонько, как те солдаты по ту сторону гор. Только и разницы, что тут были пе солдаты, а крестьяне, но это ничего не меняло в его положении.
Яреме стало жаль себя. Пробиться бог знают откуда, чтобы тебя здесь поймали как мокрую мышь? Потерять целые годы, чтобы теперь метаться между горами, натыкаясь на живую стену людей, которые его ненавидят и которых он тоже ненавидит, преступником бродить по краешку родной земли, которая не хочет принять блудного сына в свои уютные жилища, а выталкивает его прочь туда, где полтора десятка лет он уже переживал ужасающее ощущение конца всех концов?
Почему так несправедлива к нему судьба? Почему множество людей имеют хоть какое-то счастье, а он обречен блуждать всю жизнь, слоняться под чужими небесами, под чужими знаменами, под чужими окнами? Эх, почему, почему? Перед кем распустил нюни? Стоял, прислонившись к дереву, давал короткий отдых ногам, а больше - разбушевавшимся мыслям, а потом встряхнулся, как мокрый ястреб, лихим оком заглянул в долину, послал проклятие. Действовать, действовать! Он знал еще один выход на шоссе. У серых скал. Через каменные острия проберется он там, где даже ветер не прогонит сухого листка с явора, пересечет шоссе и очутится во влекущем безграничье, которое лежит по ту сторону дороги. За живым валом людских фигур, подкарауливающих его появление. Боже, какой широкий свет был там, по ту сторону шоссе! Пробиться, любой ценой пробиться туда еще сегодня.
Уже солнце клонилось за скалы, когда Ярема приблизился к острым копьям скал, вольготным чертороям, к ведьминым пристанищам, где не было места ничему живому.
Внизу ждало его много здоровых парней. Студенты вместе с заводскими дружинниками выбрали для себя как раз эти забытые богом и людьми места - ну как нарушитель границы попробует прорваться именно здесь!
Он мог нагибаться теперь хоть перед каждой травинкой, поднимать хоть каждый листок, ощупывать каждый корешок, выступавший из земли, - ничто уже не прибавляло ему силы, даже не возвращало тех сил, что он истратил на целодневную беготню по горам.
Поплелся назад, опять на тот пологий спуск к далекому селу. (Может, все же вспомнил рождественскую ночь и теплые девичьи плечи под рукой? А как звали ту девушку?)
Сел под елью, чтобы не спускать глаз с кусочка шоссе, прислупшвался к биению сердца в груди. Тьма шла на горы, выползала из долин, выпрямлялась в тишине, наползала на глаза; Яреме, и они медленно закрылись веками. Он дремал какую-то минуту, а может, и несколько минут и проснулся от острой мысли, что делает недозволенное. Испуганно встряхнулся, с удивлением отметил, что мозг снова работает удивительно четко и точно, рассылая по всему телу сигналы уже не предостережения, а тревоги. Рядом была опасность. Совсем близко. Ярема даже знал где: вон там, справа. Еще не поворачивал туда голову, не косил глазом, а уже чувствовал, что оттуда на него кто-то смотрит. Хорошо, что дремал, держа руки в карманах. Теперь мог стрелять немедля. Его учили стрелять легко, как дышать, и он умел это делать. Еще не шевелясь, изображая сонного, Ярема повел глазом вправо. Страх ударил ему в глаза черной молнией, пронзил все тело, обезволил на короткий миг руку, что держала в кармане автоматический пистолет. Только потому он не выстрелил, а потом уже было поздно.
Два живых существа смотрели друг на друга, глаз в глаз. Злой глаз человека и круглый, сверкающий глаз птицы, одинокого скворца, который отбился от своей семьи случайно, а может, и умышленно, чтобы поживиться у заблудшего человека крошкой или зернышком.
Злоба сменилась в человеческом глазу любопытством, угроза взорвалась вдруг радостью. Птица! Всего лишь скворец! Глупая птица, которая часто становится жертвой чрезмерного любопытства, вложенного в нее матушкой природой. Никакой не враг, не преследователь. Птица. Милое, теплое и чудесное существо, единственный его сообщник, заговорщик. Ага! Погоди. А сообщник ли? Заговорщик ли? Зловеще-черная птица с языком, как у бабы-сплетницы, с норовом вражеского разведчика. Он не может быть ему врагом, ничем не подтвердит, но ведь свидетель! Единственный живой свидетель, а ему они не нужны. Рука, державшая пистолет, выползла из кармана. Не думая, подчиняясь только инстинкту дикого, загнанного зверя, Ярема схватил палку, швырнул в скворца. Попал! Перебил крыло или просто оглушил. Скворец перевернулся на бок, закрыл черный кружочек глаза мягким, морщинистым веком. Ярема бросился к птичке, сграбастал ее в пригоршню, готов был рвать ее зубами, хотел задушить сразу, но от прикосновения к мягкому, сухо шелестящему перу, от тепла в руках опомнился.
Дул на скворца, пока тот не замигал бриллиантиками глаз, гладил ему перышки, чбереясно держал, чтобы по придавить сильными пальцами. Стоял какое-то время, мечтательно смотрел вниз, пока там не загорелись то в одном, то в другом месте огни.
Те разжигали костры. Отгораживались трескучей завесой огня от черной сырости ночи, от страха.
Ярема скривил в усмешке губы. Боятся. Неизвестность всегда страшна и неопределенна. Ни один из них не знает, где тот враг, зато он, Ярема, видит каждот из них, он знает свои пути, и он пойдет по ним твердо и неуклонно.
И спокойно пошел вдоль потока по склону, нацеливаясь на один из костров. Шел и гладил теплого скворца.
Не хвастал ни перед кем полковник Нелютов, что владеет даром физиономиста, но когда увидел перед собой задержанного немецкого туриста, то чуть не вскрикнул: именно это лицо он видел совсем недавно! Водянистые глаза, обрюзгшие щеки, искривленные в равнодушном презрении губы. Доктор из бандеровской тройки, сфотографированный когда-то британским корреспондентом в Вескидах!
Полковник насилу удержался от искушения сразу же допросить туриста, убедиться в своих предположениях. Хорошо понимал, что преждевременно может вспугнуть пташку; не имея в руках доказательств, все равно не выудит у доктора признания, зато даст ему возможность соответственно подготовиться к выкручиванию, на которое все шпионы мастаки.
Поэтому Нелютов распорядился пока что посадить доктора под стражу, а сам позвонил в отряд, вызвал оттуда людей, чтобы забрать с заставы задержанного, а заодно попросил заехать к нему домой и взять там небольшую передачу. Жену предупредил, чтобы приготовила газету, которая у него отложена там-то и там-то.
Ходил по двору заставы, нервно курил; капитана, рвавшегося в горы, где до сих пор продолжались безрезультатные поиски нарушителя, не отпустил, велел ждать, пока не переправит немца в отряд, даже накричал на Шепота, когда тот стал умолять полковника и доказывать, что его, капитана, место там, с его людьми
- Не учите меня, где ваше место!
Невидимый аноним стоял за плечами полковника, сочувственно вздыхал: «А что я говорил, разве я не предупреждал вас? Вам было известно еще месяц назад, что ни участке заставы капитана Шепота могут пройти враги»
А будь оно все проклято японским богом! Какое глупейшее совпадение!
Полковник резко поводил плечами, словно хотел прогнать анонима, но тот шел за Нелютовым и все шептал, шептал
Приехали две машины из отряда. Офицер передал полковнику привезенную из дому газету. Нелютов чуть но бегом бросился в комнату начальника заставы, закрылся, разложил на столе газету, глянул. Доктор стоял между двумя бандеровцами, тот самый доктор, что сидел за стеной. Ну, наконец-то мы узнаем имя этой птицы, хотя джентльмены из британской газеты и скрывали его так тщательно!