Например?
Ну, вот Генрик Ибсен хорошо сказал. Драматург. Об Ибсене я много знал, но не прочел ни единой его пьесы. Пьесы я читать не любил. Я любил биографии.
Да мне известно, кто это, сказал Чип.
Ага, ну вот, он какое-то время болел, и как-то сиделка ему говорит: «Похоже, вам сегодня лучше», а Ибсен посмотрел на нее, сказал: «Наоборот»и умер.
Чип рассмеялся:
Жуть. Но мне нравится.
Мой сосед рассказал мне, что он уже третий год в Калвер-Крике, с девятого класса, а, поскольку мы с ним одногодки, теперь будем учиться вместе. Признался, что получает стипендию. Спонсируется по полной программе. Он услышал, что это лучший пансион в Алабаме, подал документы и написал в сопроводительном письме, что ему очень хотелось бы, чтобы его взяли в школу, где можно будет читать толстые книги. Проблема в том, писал он, что дома отец постоянно бьет его книгами по голове, поэтому он в целях безопасности приносит домой только тоненькие книжки в мягкой обложке. На втором году его обучения родители Чипа развелись. Ему «Крик», как он его называл, нравился. Но «тут надо быть осторожными с другими учениками, и с учителями. А я реально терпеть не могу осторожность». Он ухмыльнулся. Я тоже ненавидел осторожничатьпо крайней мере, мне хотелось это ненавидеть.
Рассказывал он мне все это, потроша свой рюкзак и без разбору бросая в комод одежду. Чип не считал нужным раскладывать носки в один ящик, майкив другой. Он верил в равноправие ящиков и пихал в них все, что лезло. Моя мама умерла бы, увидев такое.
Закончив «разбирать» вещи, Чип с силой ударил меня по плечу, сказав: «Надеюсь, ты сильнее, чем кажешься», и вышел из комнаты, даже не закрыв за собой дверь. Через несколько секунд снова показалась его голова, и он увидел, что я не сдвинулся с места.
Ну же, Майлз-Много-Миль Холтер. У нас еще дел до фига.
Мы направились в комнату, где стоял телик, по словам Чипа, больше нигде во всем кампусе кабельного не было. Летом эта комната служила складом. Ее почти до потолка забили диванами, холодильниками, свернутыми коврами, и сейчас она кишела школьниками, которые пытались отыскать и вытащить оттуда свои вещи. Чип с кем-то здоровался, но меня никому не представлял. Он ходил по диванному лабиринту, а я встал у двери, стараясь изо всех сил не мешать ребятам, которые парами вытаскивали мебель через узкий проход.
Чип нашел свои вещи за десять минут, и еще час мы таскали их в комнатуот комнаты с теликом до сорок третьей мы сходили четыре раза. К тому времени, как мы закончили, мне захотелось забраться в мини-холодильник Чипа и проспать там тысячу лет, но у него самого, похоже, был иммунитет и к усталости, и к разрыву сердца. Я сел на его диван.
Я нашел его пару лет назад у себя в районе на обочине, сообщил он по поводу дивана, укладывая мою «Сони-плейстейшн» на свои кроссовки. Кожа в паре мест потрескалась, но, блин, диван-то офигенно хорош.
На диване не просто имелась пара трещинна тридцать процентов это был нежно-голубой кожзам, а остальные семьдесят истерлись в губку, но мне он тоже все равно казался офигенным.
Ладно, сказал Чип. Почти все. Он подошел к своему столу и вынул из ящика серебристую клейкую ленту. Понадобится твой чемодан.
Я встал, вытащил его из-под кровати, а Чип положил его между диваном и приставкой и начал отрывать тонкие полоски клейкой ленты. Он наклеил на чемодан надпись: «ЖУРНАЛЬНЫЙ СТОЛИК».
Вот. Он сел и положил ноги на м-м-м журнальный столик. Теперь совсем все.
Я сел рядом, Чип посмотрел на меня и вдруг сказал:
Слушай. Я тебя вводить в общество Калвер-Крика не буду.
Э-э ладно, выдавил я, хотя слова и застревали в горле. Я же тащил его диван под раскаленным палящим солнцем, а он теперь заявляет, что я ему не нравлюсь?
По большому счету, тут две группировки, объяснил он, и уровень серьезности в его голосе повысился. Есть обычные пансионеры вроде меня, и есть выходники; они харчуются здесь, но все онидети богачей из Бирмингема, на выходные уезжают в свои особняки и лежат там под кондиционерами. Это крутые ребята. Мне они не нравятся, так что если ты прибыл сюда с мыслью, что если ты был суперпуперхреном в бесплатной школе, то будешь суперпуперхреном и тут, то пусть лучше тебя со мной не видят. Ты же ходил в бесплатную школу?
Э-э ответил я. И рассеянно принялся расковыривать диван, зарываясь пальцами в белую мочалку.
В бесплатную, потому что, если бы ты учился в частной, у тебя бы шорты так по-уродски не сползали. Он рассмеялся.
Я не натягивал резинку выше бедер, потому что думал, что это круто. Наконец я ответил:
Да, я ходил в бесплатную. И я не был суперпуперхреном. Просто обычным хреном. С горы.
Ха! Отлично. И Чипом меня не называй. Зови меня Полковником.
Я едва не заржал:
Полковником?
Ага. Полковником. А тебя мы будем звать хммм Толстячком.
Чего?
Толстячком, повторил Полковник. Потому что ты тощий. Это называется «ирония», Толстячок. Слыхал про такое? Ну, пойдем, сигарет добудем и как следует начнем новый учебный год.
Он вышел из комнаты, снова полагая, что я пойду за ним, и на этот раз я так и сделал. Солнце милосердно опускалось к горизонту. Миновав пять дверей, мы добрались до комнаты 48. К двери клейкой лентой крепилась белая доска для записей. На ней синим маркером было написано: «Аляска одна!»
Полковник объяснил мне: во-первых, это комната Аляски; во-вторых, она осталась в комнате одна, потому что девчонку, которая должна была с ней жить, в конце прошлого года выперли, и, в-третьих, у Аляски есть сигареты, хотя Полковник и не подумал спросить, в-четвертых, курю ли я, а я, в-пятых, не курил.
Он стукнул в дверь один раз, но громко. С той стороны раздался вопль:
Ну входи же, коротышка, я тебе кое-что жутко интересное расскажу.
Мы вошли. Я повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, но Полковник покачал головой и сказал:
Если ты находишься в комнате у девчонки после семи, дверь положено оставлять открытой.
Однако я эти его слова едва уловил, потому что передо мной стояла самая сексапильная красотка во всей истории человечества, в обрезанных джинсах и топике цвета персика. Ее рассказ заглушил голос Полковника: говорила она громко и быстро:
Так вот, первый день лета, дело все происходит в крутом местечке под названием Вайн-Стейшн, мы с Джастином у него дома, сидим на диване, телик смотрим, а ты не забывай, я уже с Джейком встречаюсь, честно говоря, каким-то чудесным образом мы с ним вместе до сих самых пор, а с Джастином мы дружим с детства, ну вот, мы смотрим телик и буквально болтаем о тестах или типа того, и тут Джастин вдруг обнимает меня, и я такая думаю: Отлично, мы давно дружим, и все как надо, мы продолжаем трепаться, и вдруг посреди моей фразы про аналогии или что-то еще в таком же духе он кидается на меня, как ястреб, и сжимает мою сиську. Как КЛАКСОН. Крепко хватается и держит секунды две-три. И я первым делом думаю: Так, как бы убрать его лапу со своей сиськи, пока он своими когтищами на ней следов на веки вечные не оставил?, а вторым делом: Боже, поскорей бы рассказать об этом Такуми и Полковнику.
Полковник рассмеялся. У меня просто глаза на лоб полезли: отчасти я был ошеломлен мощностью голоса этой миниатюрной (зато с какими формами, боже) девушки, а отчастиобилием книг в ее комнате. Ее библиотека не просто заполнила все полки, у стен тоже там и сям стояли стопки книг высотой мне по пояс. Я подумал, что, если бы хотя бы одна из них повалилась, сработал бы эффект домино, и литература задавила бы нас всех.
А это что за чувак, которого моя дико забавная история даже не рассмешила? спросила она.
А да. Аляска, это Толстячок. Он запоминает предсмертные изречения всяких великих людей. Толстячок, это Аляска. Этим летом ее пощупали за сиську.
Она подошла ко мне, протягивая руку, и в самый последний момент сдернула с меня шорты:
Это же самые гигантские шорты во всей Алабаме!
Я не люблю в обтяжку, смущенно ответил я и натянул их обратно. Во Флориде это считалось модным.
Что-то я как-то слишком часто вижу твои окорока, с невозмутимым лицом прокомментировал Полковник. Слушай, Аляска. Продай нам сигарет. После чего Полковник каким-то образом уговорил меня заплатить пять баксов за пачку «Мальборо лайтс», курить которые я совершенно не намеревался. Потом он позвал Аляску с нами, но она отказалась.
Мне надо найти Такуми, тоже рассказать ему про «клаксон». Она повернулась ко мне и спросила:Ты его видел?
Я и понятия не имел, видел ли я Такуми, я ведь вообще не знал, кто он такой. И я просто покачал головой.
Лады, тогда увидимся на озере через несколько минут.
Полковник кивнул.
Мы сели на деревянные качели на берегу, прямо перед песчаным пляжем (Полковник сказал, что он искусственный). Я вымученно пошутил:
Только за сиську меня не хватай.
Полковник делано посмеялся и спросил:
Сигаретку хочешь?
Раньше я даже не пробовал курить. Но с кем поведешься
А тут не опасно?
Опасно, признался Полковник, закурил и передал сигарету мне.
Я затянулся. Закашлялся. Начал задыхаться. Ловить ртом воздух. Снова закашлялся. Подумал, не блевануть ли. Схватился за сиденье качелей, голова кружилась, бросил сигарету на землю и раздавил ее, убежденный в том, что мое Великое «Возможно» никакого курева не подразумевало.
Накурился? рассмеялся он, а потом показал на белую точку на поверхности озера и спросил:Видишь?
Да, ответил я. Что это? Птица какая-то?
Лебедь, пояснил он.
Ого. Лебедь при пансионе. Ничего себе.
Этот лебедьсатанинское отродье. Ближе, чем сейчас, к нему не подходи.
Почему?
У него с людьми какие-то сложности. С ним раньше то ли обращались плохо, то ли еще что. Он тебя в клочья раздерет. Его туда Орел поселил, чтобы мы не ходили курить на тот берег.
Орел?
Мистер Старнс. Кодовая кличка Орел. Зав по воспитательной работе. Многие преподаватели живут в кампусе и могут, если что, прижучить, но дом Орла стоит рядом с общагами, и он видит вообще все. А табачный запах за семь километров чует.
Вон там? спросил я, показывая на дом. Хотя уже стемнело, его очертания были явно различимы, следовательно, и нас, наверное, тоже можно было увидеть из окна.
Его, но блицкриги начнутся только с началом учебного года, Чип казался беспечным.
Господи, если я вляпаюсь в какие-нибудь неприятности, родители меня убьют, сказал я.
Я подозреваю, что ты преувеличиваешь. Хотя, поверь мне, неприятности у тебя будут. Но в девяноста пяти процентов случаев твои родоки об этом не узнают. Тут же никому не надо, чтобы они думали, будто именно в этой школе ты стал раздолбаем, точно так же, как тебе самому не надо, чтобы они поняли, что тыраздолбай. Чип энергично выпустил тонкую струйку дыма в сторону озера. Я должен был признать: со стороны курильщик выглядит круто. Выше как-то, что ли. Но, в любом случае, если вляпаешься в неприятности, ни на кого не стучи. Ну, то есть я, например, ненавижу здешних богачей с той же страстью, какую стараюсь сберечь для зубных врачей и отца, но доносить на них все же не буду. Пожалуй, это единственное, что следует хорошенько усвоить: ни в коем случае, никогда и ни за что не стучи.
Хорошо, согласился я, хотя и задумался: Если мне кто-нибудь по лицу даст, мне надо будет всех уверять, что я на косяк налетел? Глуповато как-то, по-моему. Что же делать со всякими уродами и хулиганьем, если не можешь им ничем насолить? Но Чипа я спрашивать об этом не стал.
Ладно, Толстячок. Настал тот момент, когда я обязан пойти и найти свою подружку. Так что дай мне еще несколько сигаретты наверняка все равно их сам не скуришь, и увидимся позже.
Я решил еще немного посидеть на качелях, отчасти потому, что жара наконец спала градусов до двадцати семи и стало полегче, хотя все равно было слишком влажно, а отчасти потому, что ждал, не появится ли Аляска. Но почти сразу после того, как ушел Полковник, на меня накинулись насекомые; многочисленные комары-звонцы (хотя их визг звоном назвать сложно) и комары-кровососы так энергично махали крылышками, что издаваемый при этом тонкий писк сливался в жуткую какофонию. Тогда я решил закурить.
Нет, я серьезно думал, что дым разгонит насекомых. В какой-то мере так оно и вышло. Я, конечно, совру, если скажу, что стал курильщиком только ради того, чтобы ко мне не приставали комары. Я стал курильщиком, потому что, во-первых, я один сидел на качелях, и, во-вторых, у меня были под рукой сигареты, и, в-третьих, я подумал, что если все курят и не кашляют, то я тоже, черт возьми, так могу. Короче говоря, веских причин у меня не было. Так что да, давайте выберем в-четвертых: во всем виноваты насекомые.
Я умудрился сделать целых три затяжки, прежде чем меня затошнило, закружилась голова и все довольно приятно поплыло перед глазами. Я решил, что пойду, и встал. И услышал за спиной голос:
Так ты правда запоминаешь последние слова всяких людей?
Аляска подлетела ко мне, схватила за плечо и толкнула так, что я снова сел на качели.
Ага, ответил я, а потом, после некоторого колебания, добавил:Хочешь проверить?
Джон Кеннеди.
Это же очевидно, ответил я.
Да неужели? спросила она.
Нет. Это были его последние слова. Кто-то сказал ему: «Господин президент, как вы можете говорить, что в Далласе вас не любят», а он ответил: «Это же очевидно», а потом его пристрелили.
Она рассмеялась:
Боже, ужас какой. Над этим нельзя смеяться. Но я буду, сказала она и снова расхохоталась. Ладно, Мистер Знаток Предсмертных Заявлений. У меня для тебя кое-что есть. Она открыла свой набитый рюкзак и вытащила оттуда книжку. Габриэль Гарсия Маркес. «Генерал в своем лабиринте». Однозначно одна из моих самых любимых. Про Симона Боливара. Я понятия не имел, кто такой Симон Боливар, но спросить не успел. Исторический роман, так что не знаю, правда в этой книге написана или нет, но знаешь, что он сказал перед смертью? Не знаешь. Но я тебе сейчас расскажу, Сеньор Последние Слова.
После этого Аляска закурила и с такой невероятной силой затянулась, что я подумал: сгорит за одну затяжку. Выпустив дым, она продолжила:
Егото есть этого Симона Боливарапотрясло осознание того факта, что безудержная гонка между его несчастьями и мечтами уже вышла на финишную прямую. А дальшетьма. «Черт возьми, вздохнул он. Как же я выйду из этого лабиринта?!»
Уж я-то мог отличить стоящие предсмертные слова от всякой ерунды, так что я велел себе не забыть отыскать биографию этого Симона Боливара. Его последнее высказывание показалось мне прекрасным, хотя я и не совсем его понял.
А что это за лабиринт такой? спросил я у Аляски.
Сейчас вполне уместно рассказать, какой она была красавицей. Хотя об этом я могу говорить когда угодно. Она стояла в темноте рядом со мной, от нее пахло потом и солнечным светом. В ту ночь в небе висел тонкий месяц, я видел только ее силуэт, и лишь когда она курила, маленький красный огонек сигареты освещал ее лицо. Но пронизывающие изумрудные глаза Аляски светились даже в темноте. Этот взгляд заражал тебя готовностью поддержать ее в любом начинании. К тому же она была не просто красива, но еще и дико сексуальнаее груди натягивали топик, точеные ноги изящно свисали с качелей, покачиваясь взад-вперед, а под веревочками шлепанцев светились накрашенные голубым лаком ногти. Именно тогда, между моим вопросом про лабиринт и ее ответом, я осознал, насколько важны эти волнующие изгибы, те места, где очертания девичьего тела плавно перетекают от свода стопы к щиколотке и далее к икре, от икры к бедру, к талии, к груди, к шее, к безупречно ровному носу, ко лбу, к плечу, потом дуга идет к самой заднице и т. д. Я раньше эти изгибы замечал конечно же, но толком не осознавал их великого значения.
Губы Аляски были так близко, что я почувствовал ее дыхание, даже более горячее, чем вечерний воздух, когда она сказала:
Загадка, да? Лабиринтэто жизнь или смерть? От чего он бежалот этого мира или от его возможного конца?
Я ждал, что она продолжит, но через какое-то время стало ясно, что Аляска ждет ответа.
М-м-м не знаю, наконец проговорил я. А ты прямо все прочитала, что у тебя в комнате?
Аляска рассмеялась:
Бог мой, нет, конечно. Только треть, наверное. Но собираюсь прочесть все. Я называю это Библиотекой своей жизни. С самого детства я каждое лето ходила по гаражным распродажам, собирая все книги, которые меня хоть чем-то заинтересовали. Так что в моей жизни не бывает таких моментов, когда почитать нечего. Хотя у меня вообще реально много дел: сигареты, секс, качели. Когда состарюсь и стану занудой, смогу уделять литературе побольше времени.