Видите ли, я надел его, потому что он сочетается с рубашкой и связывает все воедино конечно же, я не подразумевал никаких шуток, это было бы не смешно, тем более в таком изысканном обществе, просто это объединяет нас с тем, о чем мы здесь говорим с бомбардировками Центральной Европы, потому что, если посмотреть в корень, школа неотделима от всего, что происходит на войне, война повсюду, и мир един, и я думаю, что Девонская школа должна быть его частью. Не знаю, разделяете ли вы мое мнение.
Пока Финеас произносил речь, цвет лица мистера Пэтч-Уизерса постоянно менялся вместе с его выражением, и в конце концов на нем отразилось крайнее изумление.
Никогда в жизни не слышал ничего столь противоречащего логике! Однако произнес он это без особого возмущения. Это, наверное, самый странный вклад, внесенный школой за сто шестьдесят лет своего существования. Где-то в дальнем неведомом уголке сознания он невольно испытывал удовольствие или радостное удивление. Похоже, даже эта выходка не повлекла для Финеаса никаких последствий.
Его глаза расширились, засверкав магическим блеском, и голос приобрел еще бо́льшую убедительность.
Хотя, должен признаться, утром, одеваясь, я не думал об этом. Выдавая дополнительную информацию, он мило улыбнулся. Мистер Пэтч-Уизерс хранил дружелюбное молчание, и Финни продолжил: Я рад, что подпоясался хоть чем-то. Мне было бы страшно неловко, если бы с меня на чаепитии в директорском доме упали штаны. Конечно, директора здесь нет, но мне было бы так же неловко, если бы это случилось в вашем присутствии и присутствии миссис Пэтч-Уизерс. И он одарил даму вежливой улыбкой.
Смех мистера Пэтч-Уизерса поразил всех, включая его самого. Мы знали все его гримасы и часто давали им шуточные названия, но сейчас на его лице отразилось нечто новое. Финеас был совершенно счастлив: вечно кислый и суровый мистер Пэтч-Уизерс внезапно разразился смехом, и заставил его это сделать он! Финни расплылся в обезоруживающе беспечной улыбке совершенно довольного человека.
Он снова вышел сухим из воды. Я неожиданно почувствовал укол разочарования: наверное, мне хотелось увидеть нечто более драматическое, но на этом, похоже, все закончилось.
Оба в превосходном настроении, мы покинули вечеринку. Я хохотал вместе с Финни, моим лучшим и единственным другом, который был способен выпутаться из любой неприятности. И не потому, что был такой уж хитрец в этом я был уверен. Ему все сходило с рук благодаря необычному складу личности. В сущности, мне делало честь то, что такой человек выбрал в лучшие друзья меня.
Он никогда ничем не удовлетворялся до конца, даже если сделанного было достаточно, даже если все было идеально.
Пойдем прыгнем в реку, с придыханием сказал он, когда мы вышли из зимнего сада, и, чтобы не дать мне возможности увильнуть, привалился ко мне и подтолкнул в нужном направлении; словно полицейская машина, прижимающая автомобиль нарушителя к обочине, он направлял меня в сторону реки. Нам нужно прочистить мозги после этого чаепития, сказал он. Ох уж эти мне разговоры!
Да. Это было утомительно. Только вот кто говорил больше всех?
Финни сосредоточился.
Мистер Пэтч-Уизерс был довольно болтлив, и его жена, и
Ну, ну, и?..
Он посмотрел на меня с притворным изумлением.
Не хочешь ли ты сказать, что я слишком много разговаривал?!
Отвечая ему таким же притворным изумлением, я сказал:
Ты?! Слишком много разговаривал?! Как ты можешь обвинять меня в том, что будто бы я обвиняю тебя в этом?!
Как я уже говорил, то было мое саркастическое лето. Только спустя много лет я понял, что сарказм зачастую бывает протестной реакцией людей слабых.
Мы шли к реке под клонившимся к закату солнцем.
На самом деле я не верю, что наши бомбили Центральную Европу, а ты? задумчиво сказал Финни. Спальные корпуса, мимо которых мы проходили, были массивными и почти неотличимыми друг от друга под густыми покровами плюща, чьи крупные, старые на вид листья, казалось, оставались на месте всегда, зимой и летом, вечные висячие сады Нью-Гемпшира. Вязы высоко вреза́лись в просветы между домами; ты забывал, насколько они высоки, пока, задрав голову, не проскальзывал взглядом по знакомым стволам к нижним лиственным зонтам и дальше, к пышной зелени над ними: крупные ветви, более мелкие ответвления целый мир ветвей с бескрайним морем листвы. Они тоже казались вечными, никогда не меняющимися неприкасаемый и недосягаемый мир в вышине, похожий на декоративные башни и шпили гигантской церкви. Слишком высокие, чтобы любоваться ими, слишком высокие вообще для чего бы то ни было, величественные, далекие и совершенно бесполезные.
Я тоже в это не верю, был мой ответ.
Далеко впереди четверо мальчишек, казавшихся белыми флажками на бескрайних просторах игровых полей, бежали по направлению к теннисным кортам. Справа от них застыли, будто в задумчивости, серые стены спорткомплекса; высокие и широкие окна с овальными арками вверху отражали солнечный свет. Позади спорткомплекса, на дальнем конце полей, начиналась роща, наша девонско-школьная роща, которая в моем воображении переходила в великие северные леса. Мне представлялось, что они монолитным расширяющимся коридором простираются так далеко на север, что никто никогда не видел другого их края, находившегося где-то на разбросанной канадской границе. Казалось, что мы ведем свои игры на укрощенной окраине последнего и величайшего массива дикой природы. Мне так и не довелось выяснить, правда ли это. Вероятно, так и было.
Бомбы над Центральной Европой здесь, для нас, были нереальными, не потому что мы не могли себе их представить тысячи газетных фотографий и кадров хроники давали нам довольно точное представление о картинах бомбардировок, а потому, что место, где мы пребывали, было слишком благополучным, чтобы поверить в существование чего-то подобного. Рад сообщить, что лето мы провели абсолютно эгоистично, если можно так выразиться. Летом 1942 года во всем мире было очень мало людей, которые могли это себе позволить за исключением нашей небольшой компании, и я рад, что мы воспользовались этим преимуществом.
Первый, кто скажет что-нибудь неприятное, получает пинок под зад, задумчиво произнес Финни, когда мы подошли к реке.
Ладно.
Ты по-прежнему боишься прыгать с этого дерева?
В этом вопросе уже есть нечто неприятное, ты не думаешь?
В этом вопросе? Конечно, нет. Все зависит от того, что ты ответишь.
Я боюсь прыгнуть с этого дерева? Наоборот, я думаю, что это будет величайшим удовольствием.
После того как мы немного поплавали в реке, Финни сказал:
Можешь оказать мне любезность и прыгнуть первым?
С радостью.
Одеревеневший, я начал взбираться по колышкам, чуточку ободренный тем, что Финни карабкался следом за мной.
Мы прыгнем вместе, чтобы скрепить наше товарищество, сказал он. Мы организуем Союз самоубийц, а вступительным взносом будет один прыжок с этого дерева.
Союз самоубийц, сдавленно повторил я. Союз самоубийц летнего семестра.
Отлично! Суперсоюз самоубийц летнего семестра. Как тебе?
Замечательно. Пойдет.
Мы оба стояли на суку: я немного впереди, чуть ближе к реке, чем Финни. Повернувшись, чтобы сказать что-то еще, желая отсрочить прыжок хоть на несколько секунд, я пошатнулся и стал терять равновесие. Меня на миг охватила безотчетная всепоглощающая паника, но в этот момент Финни резко выбросил вперед руку и схватил меня за плечо; я восстановил равновесие, и паника тут же прекратилась. Снова повернувшись лицом к реке, я продвинулся еще на несколько шажков, оттолкнулся, выпрыгнул вперед и нырнул в глубокую воду. Финни тоже отлично спрыгнул, и Суперсоюз самоубийц летнего семестра был официально учрежден.
Только после обеда, когда шел в библиотеку, я в полной мере осознал грозившую мне опасность. Если бы Финни не поднимался следом за мной если бы его там не оказалось я мог упасть на землю и сломать спину! А если бы упал как-нибудь особенно неловко, мог и погибнуть. Финни фактически спас мне жизнь.
Глава 3
Да, он фактически спас мне жизнь. Но он же фактически и подверг ее риску. Если бы не он, я бы не оказался на этом суку, не обернулся бы, стоя на нем, и не потерял бы равновесия. Так что у меня нет причины быть настолько благодарным Финеасу.
Суперсоюз самоубийц летнего семестра имел успех с самого начала. В тот же вечер Финни уже говорил о нем как о некой почтенной, устоявшейся организации Девонской школы. С полдюжины друзей, собравшихся в нашей комнате, задавали кое-какие уточняющие вопросы, словно не было ни одного человека, который никогда не слышал о подобном клубе. Ни для кого не секрет, что школы изобилуют тайными обществами и подпольными братствами, и все восприняли Союз самоубийц как одно из них, о котором только сейчас стало известно. Без колебаний все записались в «абитуриенты».
Мы начали встречаться каждый вечер, чтобы посвящать новичков в члены союза. Привилегированные участники, он и я, открывали каждый сход, лично совершая прыжки. Это было первое правило, которое априори в то лето установил Финни. Мне оно было ненавистно. Я так и не привык к этим прыжкам. С каждым разом сук казался мне все более тонким, расположенным все выше, и все труднее было допрыгнуть до глубоководья. И каждый раз, перед тем как прыгнуть, меня охватывало изумление: неужели я и впрямь собираюсь совершить поступок, чреватый гибелью? Но я всегда прыгал. Иначе я потерял бы лицо в глазах Финеаса, а об этом страшно было даже подумать.
Итак, мы встречались каждый вечер. Хоть Финни и жил, руководствуясь вдохновением и анархией, он высоко ценил правила. Свои собственные, не те, которые навязывали ему другие, например, преподавательский состав Девонской школы. Суперсоюз самоубийц летнего семестра был клубом; члены клубов, по определению, видятся регулярно; вот мы и встречались каждый вечер. Постоянней этого ничего быть не могло. Еженедельные сходки Финни счел нерегулярными, почти случайными, граничащими с легкомыслием.
Я соглашался с ним и никогда не пропускал ни единой встречи. В то время мне и в голову не приходило сказать: «Сегодня мне не хочется», хотя на самом деле не хотелось всегда. Я был жертвой диктата собственного рассудка, который даровал мне свободу маневра не более чем смирительная рубашка. Стоило Финни сказать: «Ну, пошли, приятель!», и, действуя вопреки всем инстинктам моего существа, я шел, даже не помышляя возразить.
По мере того как продолжалось лето с этим ежедневным неотвратимым мероприятием ради которого можно было пропустить урок, не явиться на обед и даже на службу в часовню я стал замечать кое-что особенное в складе ума Финни, казалось бы, полностью противоположном моему собственному. На самом деле Финни не был совсем уж безрассудный. Я заметил, что он неукоснительно следовал некоторым правилам, которые выражал в форме заповедей. «Никогда не говори, что в тебе пять футов девять дюймов росту, если на самом деле в тебе пять футов восемь с половиной дюймов» это была первая из них, с которой я столкнулся. Еще одной заповедью было: «Всегда читай молитву на ночь, поскольку может оказаться, что Бог есть».
Но заповедь, которая оказывала самое существенное влияние на его жизнь, звучала так: «В спорте ты всегда побеждаешь». Это «побеждаешь» было коллективным. В спорте побеждает каждый и всегда. Если ты принял участие в спортивной игре, ты уже победил это все равно что, сев за стол, съесть свою еду. Для Финни это было аксиомой. Он никогда не позволял себе думать о том, что, когда мы побеждаем, они проигрывают. Это разрушило бы идеальную красоту, которую воплощал для него спорт. В спорте никогда не случалось ничего плохого, он был абсолютным благом.
Спортивная программа того лета его возмутила немного тенниса, немного плавания, беспорядочные футбольные матчи, бадминтон. «Бадминтон!» презрительно воскликнул он в тот день, когда эта дисциплина появилась в расписании. Он ничего не добавил, но гневная, презрительная, отчаянная интонация его голоса сказала за него: «Бадминтон!»
По крайней мере, нам лучше, чем старшим, заметил я, вручая ему хлипкую ракетку и воздушный воланчик. У них в расписании ритмическая гимнастика.
Чего от нас добиваются? Финни с силой запустил волан через всю раздевалку. Хотят сломать нас? Сквозь гнев, однако, послышалась ироническая нотка, и это означало, что он придумывает, как соскочить.
Мы вышли на воздух, под радушное послеполуденное солнце. Игровые поля расстилались перед нами, оптимистично зеленые и пустые. На теннисных кортах народу было полно. Как и на площадке для софтбола. Бадминтонные сетки сладострастно раскачивались на ветру. Финни посмотрел на них с тихим удивлением. На дальнем конце поля, ближе к реке, стояла деревянная вышка высотой футов в десять, с которой тренер обычно руководил занятиями по ритмической гимнастике. Сейчас она пустовала. Старшая группа отправилась либо на импровизированный кросс по лесу, либо восстанавливать свое кровяное давление, либо выполнять хитроумное упражнение в Клетке, состоявшее в том, чтобы в течение пяти минут в быстром темпе ступать одной ногой на возвышение, подтягивать другую, потом таким же образом спускаться. Словом, они удалились куда-то готовиться к войне. Все поле было в нашем распоряжении.
Финни медленно пошел по направлению к вышке. Может, он надумал, чтобы мы отнесли ее к реке и сбросили в воду, а может, просто хотел рассмотреть поближе, ему всегда было интересно все рассматривать вблизи. Но что бы Финни ни задумал, он обо всем забыл, подойдя к вышке. Кто-то оставил рядом с ней большой тяжелый набивной кожаный мяч для лечебной физкультуры.
Он поднял его.
Вот, сказал Финни, видишь? Это все, что нужно для спорта. Как только было изобретено колесо, возник и спорт. Что касается этого Он обхватил медицинский мяч левой рукой, а в правой поднял и протянул вперед грязный волан. Это перышко идиотизм; единственное, для чего оно годится, это для эни-мини-майни-мо. Он выпустил мяч и начал с отвращением выдергивать перышки из волана, словно выбирал клещей из собачьей шерсти. Когда в руке у него осталась только резиновая головка с единственным торчащим пером, он изо всех сил зашвырнул ее куда-то далеко вперед. С бадминтоном было покончено.
Он снова поднял медицинский мяч и с удовольствием взвесил его в руке.
Вообще ничего, кроме круглого мяча, не требуется.
Хоть он редко это сознавал, за Финеасом постоянно наблюдали как за погодой. В дальнем конце площадки игравшие в бадминтон почуяли изменение направления ветра, до нас донесся их клич. Поскольку мы не отозвались и не пошли к ним, они начали постепенно приближаться сами.
Думаю, сейчас самое время начать новые упражнения, согласен? сказал мне Финни, склонив голову набок. Потом он медленно обвел подошедших товарищей взглядом, исполненным какой-то полуосознанной решимости, целью которого было увлечь людей своей последней идеей. Дважды моргнув, он добавил: Можно начать с этого мяча.
Давайте сделаем так, чтобы это имело какое-то отношение к войне, предложил Бобби Зейн. Ну что-то вроде блицкрига или вроде того.
Блицкриг, с сомнением повторил Финни.
Можно придумать что-нибудь наподобие бейсбольного блицкрига, сказал я.
Мы назовем это блицкригбол, подхватил Бобби.
Или короче блицбол, поразмыслил вслух Финни. Да, блицбол. Потом, бросив выжидательный взгляд на окружающих, воскликнул: Ну, начнем? и без предупреждения бросил мне тяжелый мяч.
Я поймал его обеими руками и прижал к груди.
Беги! приказал Финни. Нет, нет, вон туда! К реке! Беги!
Я помчался к реке, окруженный толпой нерешительных товарищей; они догадывались, что, по всей вероятности, являются моими противниками по блицболу.
Не жадничай! вопил Финни. Отдай другому! Иначе, он ритмично выкрикивал слова на бегу, мы окружим тебя и кто-нибудь собьет тебя с ног.
Попробуйте! Я увильнул от него, продолжая прижимать к себе мяч. Что это за игра?
Блицбол! закричал Чет Дагласс, хватая меня за ноги и валя на землю.
Это совершенно не по правилам, сказал Финни. Руками действовать нельзя, когда сбиваешь того, кто владеет мячом.
Нельзя? пробормотал Чет, сидя на мне верхом.
Нельзя. Руки надо держать скрещенными на груди, вот так, а того, у кого мяч, просто подсекать. Плечами тоже нельзя работать. Ладно, Джин, начинай сначала.
Может, теперь кто-нибудь другой возьмет мяч? быстро предложил я.