Тутанхамон - Вера Евгеньевна Василевская

Тутанхамон

Энциклопедия «Британика».

Издательство Вильяма Бентона, 1961 г., т. 23.

Г. Картер. Гробница Тутанхамона. М., 1959.

Если взять за точку отсчёта датировку, принятую британской египтологической школой, то Тутанхамон родился около 1341 года до н. э. Исследования мумии юного царя позволили заключить, что Тутанхамон, несомненно, принадлежал к XVIII царскому дому Египта и был кровным родственником фараона-солнцепоклонника Эхнатона. Был ли он племянником или побочным сыном Эхнатона, установить не удалось. Родившийся в царствование фараона-солнцепоклонника отпрыск правящего дома, естественно, получил солнцепоклонническое имя Тутанхатон («подобающий в отношении жизни есть Атон», условно«Живой образ Атона»). Вступив на престол в очень юном возрастеот 7 до 12 лет,юный фараон первые годы своего правления проводит в Ахетатоне, солнцепоклоннической столице Эхнатона. Вероятно, права Тутанхатона на престол, так же как и права его непосредственного предшественника Сменхкара, не были безусловными и нуждались в подкреплении, что и было достигнуто с помощью брака. Тутанхатон женился на третьей дочери Эхнатона Анхесенпаатон, чьи прелестные изображения дошли до нас в большом количестве. Около четвёртого года своего правления Тутанхатон меняет своё солнцепоклонническое имя на Тутанхамон («подобающий в отношении жизни есть Амон», условно«живой образ Амона») и переезжает в Мемфис. Именно с этого момента начинается возвращение к культу старых богов, уничтоженных Эхнатоном, повсеместное восстановление храмов, возвращение привилегий жрецов и местной знати, развитие внутренней и внешней торговли, укрепление пошатнувшегося за время правления Эхнатона международного положения Египта. С другой стороны, Тутанхамон сохраняет имя фараона-еретика на всех предметах царского обихода, не преследует тех, кто поклоняется зримому солнцу Атону, и приближает к себе некоторых так называемых «сирот»людей низкого происхождения, возвеличенных его предшественником. Ближайшими советниками юного фараона становятся Эйе, занимавший высокие придворные должности ещё во времена его деда, Аменхотепа III, и полководец Хоремхеб. Благодаря надписям на многочисленных предметах, Найденных в гробнице Тутанхамона, известны имена и других его приближённых: военачальник Миннехт, хранитель сокровищницы Маи, царевич Джхутимес. Единого мнения по поводу срока царствования Тутанхамона не существует, так же как нет единства в объяснении причин его ранней смерти. Различные источники называют различные сроки правления: от шести до девяти и даже четырнадцати лет, а раскрытие тайны гибели Тутанхамона до сих пор является предметом ожесточённых споров между египтологами всего мира. Несомненно только одноон умер в возрасте приблизительно 18 лет и, судя по найденным в гробнице мумиям двух недоношенных младенцев, не имел наследников. Так называемый «хеттский след», связанный с союзническими отношениями Тутанхамона и митаннийского царя Душратты (последний погиб почти одновременно с Тутанхамоном) до настоящего времени является одной из наиболее вероятных версий гибели юного царя. Могучее царство хеттов во главе с царём Супиллулиумой представляло серьёзную угрозу безопасности и независимости Египта и союзных ему государств Малой Азии; вполне естественно, что Супиллулиума отнюдь не был заинтересован в усилении и процветании своего противника. Короткое царствование Тутанхамона оставило в мировой истории яркий след, хотя настоящее его значение не раскрыто и сегодня.

Книга первая. Восход

ЖРЕЦ МЕРНЕПТА

Птицы летят, оглашая воздух тихими протяжными криками, похожими на жалобы безвременно ушедших на поля Налу. Ни одного белого ибиса не видел я с тех пор, как сомкнулись двери священной гробницы, где упокоилось земное тело живого бога, владыки страны Кемет, воссиявшего в Осирисе фараона Небхепрура Тутанхамона... моего мальчика, моего возлюбленного сына, хотя великий грех для простого жреца произносить подобные слова. Но слова мои подобны шелесту тростника, растущего в изобилии по берегам Хапи, ибо ветер умчит их, и они сольются с таинственным светом даров Нут, и когда богиня склонится над моим мальчиком и превратит его в одну из бессмертных звёзд, звезда эта будет дышать горечью моих слов, как дышат цветами обитатели блаженных полей. Ибо поистине нет под солнцем Кемет человека, который так любил бы фараона Тутанхамона, как верховный жрец храма бога Тота, много изведавший и не познавший истины, недостойный Мернепта. Стоя на плоской крыше храма, я слежу за полётом птичьих стай и смотрю в небо, пустое для меня. Шестьдесят восемь раз мои глаза видели разлив Хапи, и песчаные бури житейских невзгод до сих пор не поглотили меня. Все они прошли надо мною, не причинив вреда, и лишь одна высушила сердце, и стало оно подобно полю, лишённому влаги. Так говорю я, жрец Мернепта, ибо знаю, что говорю. Когда-то от одного из жрецов нашего храма я услышал древнее предание о том, что где-то далеко-далеко, в странах, где люди умеют говорить на языке птиц и животных, лежат неподвижные чёрные озёра, в которых не отражается ни пролетевшая птица, ни колеблющийся у берега тростник, ни склонившийся над водой человек. Ба моё стало подобно такому озеру в день великого гнева и великой скорби, когда Осирис отвратил своё лицо от страны Кемет и страшная пустыня Запада обратила к нам лик своих чудовищ...

Мне давно снились реки, голубые и прозрачные, обильные рыбой, благодатные, как Хапи, но более приветливые, манящие погрузить в них уставшие от трудов ладони. В тот год в пятидесятый раз надо мной взошла звезда Сопдет и жрецы возвестили разлив великой реки. В ту ночь сон не сомкнул моих глаз, и это было хорошо, ибо за мной пришли люди из царского дворца и велели собираться и идти с ними. Меня часто просили прийти во дворец, ибо бог мудрости Тот наделил меня даром исцеления и позволил мне знать многие тайны врачебного ремесла. Люди говорили, что мои заклинания отгоняют злых духов болезни так, как это не под силу ни одному жрецу, и мне оставалось только верить, ибо я видел действие этих заклинаний. Но в ту ночь я не мог обратиться к моему богу-покровителю Тоту, ибо мой бог страдал, мой бог был повержен, моего бога не было. Надо всем царил тогда солнечный бог Атон, могучий и грозный, правящий в стране Кемет именем своего сына, фараона Эхнатона. Мне было запрещено произносить вслух имя моего бога, но никто не мог запретить мне взывать к нему мысленно, и я, собираясь во дворец, безмолвно просил Тота снизойти и просветить мой разум, чтобы я мог помочь несчастной, нуждающейся в моей помощи. Эта несчастная была одна из дочерей Аменхотепа III и родная сестра нынешнего фараона, красавица Нефернаи, на долю которой выпало величайшее счастье и величайшая скорбь. Её муж, доводящийся ей двоюродным братом, был храбр, как Хор, и погиб в ожесточённой схватке с хатти близ города Хальпы, оставив юную жену носящей под сердцем его ребёнка. Я знал, что чёрная скорбь может не только иссушить сердце матери, но и погубить плод, и пытался утешить бедную вдову рассказами о блаженных полях Налу, где её молодой супруг вдыхает аромат самых чудесных цветов и ожидает её лишь по истечении назначенного ей срока, исполнившей свой долг, давшей жизнь его ребёнку, вырастившей и воспитавшей его. Она слушала молча, и под её длинными опущенными ресницами мне виделись тёмные реки слёз, идущие от зрачков в глубину сердца и питающие его невыразимой горечью. Она слушала, но слова мои не долетали до слуха её измученного Ба, где царил жгучий ветер пустыни, злой ветер Сетха. В эту ночь настал её час, и я спешил к ложу роженицы, чтобы облегчить, по возможности, её тяжкие муки. Она страдала уже много часов, и окружающие успели привыкнуть к её глухим стонам и жалобным крикам и переговаривались уже не шёпотом, а вполголоса, и, в который раз подливая масла в светильники, гадали, когда свершится предназначенноев ночной час или уже на рассвете, когда на небосклоне появится золотой солнечный диск. Когда я вошёл в её покои, она лежала совсем тихо, закрыв глаза. Но руки её были подняты и пальцы сцеплены над головой, и я понял, что судорога только что свела её тело и она изо всех сил сдерживает крик. Она была очень хрупка, хотя и происходила из рода Аменхотепа III, где женщины рождались более крепкими и здоровыми, чем мужчины. Услышав мои шаги, она открыла глаза, и я увидел в них тихо колыхавшиеся тростники блаженных полей. Я поклонился и приблизился, и она посмотрела на меня блуждающим взглядом, не узнавая. Жалобный крик вновь разомкнул её искусанные губы и полетел в высоту, туда, где на потолке справляли весенний брачный пир узкогорлые птицы, созданные рукой и мыслью искусного художника.

Она была молода, очень молода, но она хотела уйти в ночь к своему супругу, чтобы не иссякло воспоминание о недолгих ночах, проведённых с ним на брачном ложе, и я знал, что не в силах повернуть к жизни человека, глаза которого мечтают увидеть врата Аменти. Однако я попытался унять кровотечение, обессиливающее её, и мне удалось на краткое время подарить отдых её измученному телу. Я сел около Нефернаи и поднёс к её губам кубок с целебными травами, она выпила всего несколько глотков и вновь откинулась на ложе, и золотые коршуны в изголовье вновь осенили её своими громадными крыльями. Лицо её таяло у меня на глазах, и тёмные тени уже пролегали под глазами и в углах рта, но она крепилась и даже пыталась улыбнуться, благодаря меня за заботу. Я укрыл её ноги тёплой шкурой леопарда и посоветовал думать о ребёнке, которому она должна помочь появиться на свет. Нефернаи долго молчала, временами лицо её искажала лёгкая судорога, но она тотчас же проходила, и роженица отдыхала, ожидая нового приступа боли. Как она была красива, о боги, как красива! Глядя на её угасающее лицо, в котором всё явственнее проступал внутренний свет, предвещающий близкую разлуку с земным, я вспомнил изображение богини Хатхор, виденное мною однажды в юности в одном из храмов города Хемену. У той богини были такие же миндалевидные глаза, полные бесконечной любви и муки, и такая же складка пролегала в уголках божественных уст, и так же тонка была рука лучезарной, прижимающая к груди полураскрывшийся бутон цветка. Словно наяву, я видел перед собой лик Золотой, и мне казалось, что, избавив от мук Нефернаи, я избавлю от них и страдающую богиню, которая теперь ждала своего часа в полуразрушенном храме.

Потерпи немного, госпожа,сказал я ей,когда первый луч солнца коснётся твоего прекрасного лица, твой ребёнок родится, и твои муки потонут в глубинах радости, ведомой только матерям, и ты больше не вспомнишь о них.

Когда луч солнца коснётся моего лица, Мернепта, я умру,тихо сказала она, и в голосе её были спокойствие и лёгкая грусть.Я молю великую Исиду лишь об одномчтобы она даровала мне счастье увидеть моё дитя, будь то сын или дочь.

Она сказала «великую Исиду», не побоявшись произнести запретное имя на ложе смерти. Я знал, что она права, и боялся, что она покинет этот мир раньше, чем раздастся первый крик ребёнка, даже если мне удастся извлечь его живым. Я вновь принялся читать заклинания, и мои слова набегали на её угасающее сознание, как волны, то принося облегчение, то тревожа его. Вдруг она вскрикнула пронзительно и страшно, как раненая птица, и в этот миг появился на свет ребёнок, мальчик, такой хрупкий, что, казалось, тельце его было не толще стебля голубого лотоса. Я успел подхватить ребёнка и поднести его к самому лицу умирающей, и она коснулась кончиком носа лобика новорождённого, даря ему свой прощальный поцелуй. Потом черты её осветились небывалым сиянием, она глубоко вздохнула и покинула обитель земной радости. Не впервые глазам моим предстало скорбное зрелище страданий и смерти, но тогда моё Ба почувствовало невыносимую боль, словно было рассечено на куски оружием злобного Сетха. Я держал на руках мальчика, у которого в первый миг жизни на земле ещё была мать, но который уже был сиротой, и видел, что он родился болезненным и слабым и что мне предстоит взять на себя заботы о его здоровье. Даже по неопределённым мягким чертам младенческого личика можно было увидеть, что мальчик этот будет красавцем, ибо его широко расставленные чёрные глаза были огромны, а пухлые губы очерчены столь чётко, что казались обведёнными пурпурной краской. Он едва вскрикнул, и кое-кому из толпившихся рядом показалось, что это был всего лишь последний вздох и что младенец уже отправился вслед за своей матерью в страну Запада, где оба они увидят отважного воина, уже забывшего о жестоких ранах, причинённых стрелами хатти. Но он был жив, хотя и очень слаб, хотя и теплилась его жизнь подобно угасающему светильнику среди непроглядной тьмы. Жрецы, среди которых первое место принадлежало Туту, одному из ближайших советников Эхнатона и верховному жрецу Дома Солнца в городе, называемом Горизонт Атона, монотонно затянули полагающиеся заклинания над новорождённым царевичем, ещё одним отпрыском царского дома Аменхотепов. Моё скромное присутствие в покое, где величайшее таинство жизни так тесно сплелось с величайшим таинством смерти, мне самому уже казалось ненужным, но я всё не мог оторвать взгляда от прекрасного лица умершей Нефернаи. Исполняя предречённое ею, по её бледным щекам тихо скользили мягкие ласковые лучи только что взошедшего солнца, но поистине казалось, что свет, излучаемый этим лицом, превосходит золотой блеск царственного Атона. Необычайно красиво выглядел и сам покой, убранство которого свидетельствовало о тонком вкусе той, кому он служил при её жизни, и птицы на потолке, казалось, с шелестом расправляли свои белые и розоватые крылья, и журавли плавно выгибали шеи, красуясь перед своими подругами, и нарисованные тростники были полны птичьих криков. А на полу покоя раскинулся цветущий луг, где цветы соперничали друг с другом в красоте и яркости лепестков, и в солнечном свете всё дышало на нём, всё жило своей маленькой жизнью. Помню, тогда мне подумалось, что самым мрачным из всего убранства выглядело изображение солнечного диска, ибо оно поражало мертвенностью и торжественностью и как будто было создано только для того, чтобы ему поклонялись, всё равно, с любовью или без любви, с истинной верой, как Эхнатон, или с показной, как большинство его родственников и придворных. Я не заметил, как появилась в покое царица Нефр-эт, прекрасная, царственная Нефр-эт, чья улыбка была подобна улыбке Исиды, освещающей миры, чей гнев был подобен холодному блеску вод Хапи, когда сердится великая река и не выходит из своих берегов, чтобы насытить поля драгоценной влагой. Бросил взгляд на ложе, она сразу увидела, что Нефернаи мертва. Глаза её, лучистые огромные глаза, наполнились слезами и стали подобны чёрным озёрам, но озёрам живым, встревоженным порывом злого ветра, и она прижала руки к груди, всматриваясь в лицо умершей, и её губы тихо зашептали какие-то молитвы. Потом она подошла к младенцу, которого уже спеленали, и коснулась кончиком носа его лба, как незадолго перед этим сделала Нефернаи. Когда она обратилась ко мне, глаза её всё ещё были полны слёз, но она уже взяла себя в руки и заговорила твёрдым и ровным голосом.

Возьми младенца и ступай за мной, достойный жрец Мернепта. Пусть увидит его фараон, пусть возложит на него руку благословения, пусть наречёт его именем, угодным ему. Я же клянусь священным именем Атона, что никто не назовёт этого мальчика покинутым и одиноким, пока мои ноги ступают по земле, а глаза видят блеск царственного Солнца.

Так могла сказать только царица Нефр-эт, и она знала, что именно эти слова должны достичь слуха Нефернаи. Клянусь священными таинствами храмов, тогда мне почудилось, что на губах умершей появилась улыбка, лёгкая, как воздух, и тотчас растворилась в потоке солнечных лучей, оповещая Ка Нефернаи о том, что её сын обрёл мать в царице Нефр-эт. Повинуясь воле лучезарной, я взял на руки младенца и вслед за царицей отправился в покои фараона Эхнатона. Он был бледен, великий сын царственного Солнца, и глаза его заливала тоска, такая тоска, что даже солнечный свет тонул в ней, подобно тому, как исчезают лучи в подводном сумраке Хапи, где всегда царит уныние и тишина, как в печальных краях, где томятся обречённые на страдания узники. Я пал ниц перед величием владыки Обеих Земель, а Нефр-эт взяла у меня младенца и поднесла его фараону, как подносят драгоценный дар, и положила его ему на колени, а сама встала рядом, печальная и царственная, воистину божественная госпожа. Лицо Эхнатона, некрасивое, тяжеловесное, не умело становиться прекрасным ни в радости, ни в великой скорби, и только большие умные глаза освещали это лицо, заставляя окружающих помимо своей воли замечать в нём нечто воистину царское, воистину божественное. Он склонился над младенцем, приподнял его на руках, все хранили молчание, и слышно было только тяжёлое дыхание фараона, сердце которого безуспешно боролось с нахлынувшей на него скорбью. Всей стране Кемет было известно, как страстно желал сына Эхнатон, как горячо молился всякий раз, когда узнавал о том, что царица зачала, как горько сокрушался, что вот уже на свет появились две девочки, а великий Атон всё ещё не пожелал дать ему наследника. Но, клянусь Исидой, я почувствовал тогда, что племянник никогда не станет для него сыном, более тогобудет напоминать фараону о его несбывшихся надеждах, и потому Эхнатон не произнёс слов, подобных тем, что произнесла его жена. Он положил руку на голову ребёнка, большую, властную руку, которая повергла во прах величие храмов, низринула на землю тысячи статуй богов по всей стране. Эта рука не держала боевого меча, но, сжатая в кулак, она разила смертельно. Сейчас она легла на голову новорождённого так, как ложится львиная лапа на только что родившегося львёнка, когда могучий царь пустыни осторожно подбирает когти и смиряет силу мускулов, чтобы не поранить слабое существо, и я невольно залюбовался царственностью этого некрасивого, женоподобного сложением и мужественнейшего сердцем человека. И, хотя он заставил страдать моего бога, я не желал проклинать его, я не призывал на его голову смерть, как делали это тысячи людей по всей стране, я даже любил его, хотя моя любовь была преступной и предательской по отношению к моему богу и к моему храму. Но в Эхнатоне жило могучее Ба, которое лишь изредка корчилось от невыносимой боли, сознавая всю тяжесть своего бремени, муки которого, вероятно, были причиной странной болезни фараона, той, что иные называли проклятием, а иныеблагословением богов. Помню, как однажды он велел мне сопровождать его во время прогулки и отослал всех придворных, даже носителей опахала, даже верховного жреца Туту, даже первого из друзей, отца бога Эйе. Только телохранители следовали за нами, бесшумно сливаясь с тенями высоких пальм и кедров, и ветер шумел в кронах деревьевгорячий, злой ветер, дар Сетха. Короткие чёрные тени, отбрасываемые нашими телами, были подобны уродливым духам, так кривлялись они, так ускоряли и замедляли движение в соответствии с нашим шагом, так кривились, поглощая одна другую. Эхнатон внезапно оборвал беседу, остановился и указал мне на свою тень.