В охранном отделении я шел под фамилией Аленский и сообщил сведения о сходках, о проектах экспроприаций и террористических актах, которые и расстраивались Кулябко. Получал (за выдачу полиции людей. Ю. В.) я 100150 руб. в месяц, иногда единовременно по 5060 руб. Тратил их на жизнь»
Не поддается логике объяснение Богровым причин убийства.
Богров убивает Столыпина за антидемократические меры. И тот же Богров, платный доноситель, служит в охранном отделении, и служит добровольно, не испытывая никаких материальных затруднений для службы где-либо вообще. И этот мститель за поруганную демократию выдает людей, которые борются за демократию и установление в России республики. Тут откровенная фальшь.
Богров мстил за погромы: они прокатились по России как следствие столыпинских мер и вообще нападения революционных партий на представителей царской власти. Ведь именно так повел себя и Азеф, и, что примечательно, именно в то же время, ну, чуть раньше.
Азеф, служа правительству, разрушал Боевую организацию партии социалистов-революционеров, обрекая десятки мужественнейших людей на тюрьмы и казни. И именно он, Азеф, организует убиение светил бюрократического мира. Как же так? Позже станет известно: мстил за погромы.
На допросе 2 сентября Богров показал:
«Вырос я в семье отца моего и матери, которые проживают в Киеве, причем отецприсяжный поверенный и домовладелец Я лично жил безбедно, и отец давал мне достаточные средства для существования, никогда не стесняя меня в денежных выдачах Всего работал я в охранном отделении около 2½ лет
На вопрос, почему у меня после службы в киевском охранном отделении явилось стремление служить революционным целям, я отвечать не желаю
Я приблизился к Столыпину на расстояние 23 шагов. Около него почти никого не было, и доступ к нему был совершенно свободен. Револьвер браунинг находился у меня в правом кармане брюк и был заряжен 8 пулями я быстро вынул револьвер из кармана и, быстро вытянув руку, произвел 2 выстрела и, будучи уверен, что попал в Столыпина, повернулся и пошел к выходу, но был схвачен публикой»
Суд проходил в «Косом капонире» 9 сентября 1911 г.
Мрачное неуклюжее здание «Косого капонира» громоздилось в крайнем правом закутке Печерской крепости. Здание было одноэтажным, очень старым, из добротно обожженного желтого кирпича. Через массивные дубовые ворота вход вел в узкий треугольник, составленный высокими посеревшими стенами корпуса
Суд проходил в самой большой камере второго коридора. Поставили стол и 30 стульев. За судейским столом расположились генерал Рейнгартен, полковник Акутин, подполковник Мещанинов, подполковник Кравченко и подполковник Маевский. Обвинял прокурор Киевского военного суда генерал Костенко. Секретарем был Лесни-ченко. От защиты подсудимый наотрез отказался. И в этом он оказался верен себе.
Присутствовали министр юстиции И. Г. Щегловитов (будет расстрелян за покушение Каплан на Ленина), киевский генерал-губернатор Ф. Ф. Трепов, командующий войсками округа генерал Н. И. Иванов, киевский губернатор А. Ф. Гире, прокурор судебной палаты Чаплинский, губернский предводитель дворянства Куракин всего 20 персон.
Заседание открылось в 4 утра.
Дмитрий Григорьевич Богров был доставлен в суд под конвоем. Он был в той же фрачной паре, но воротник и манжеты, как и галстук, сняты. После чтения длинного обвинения (около получаса), опроса семи свидетелей Богров спокойно и подробно рассказал, как морочил руководителей киевской охранки во главе с полковником Кулябко.
Это единственное заседание суда продолжалось 3 часа.
Совещался суд около 20 минут.
Приговор убийца выслушал с поразительным самообладанием. А после обратился с единственной просьбой: дать поестьи пожаловался, что кормят здесь отвратительно.
От подачи кассационной жалобы он отказался. Это тоже всех поразило.
Командующий войсками округа утвердил приговор через 24 часа после объявления.
После суда Богров написал прощальное письмо.
«Дорогие мама и папа!
Последняя моя мечта была бы, чтобы у вас, милые, осталось воспоминание обо мне как о человеке, может быть, и несчастном, но честном В вас я теряю самых лучших, самых близких мне людей, и я рад, что вы переживете меня, а не я вас Целую и всех дорогих близких и у всех, у всех прошу прощения.
Ваш сын Митя 10 сентября 1911 г.»
Письмо дышит достоинством и, я бы сказал, благородством.
Однако заслуживает упоминание Богрова о себе как о человеке безусловно честном. Богров это слово в письме отчеркнул.
В искренность этого хочется верить, но вот как быть со службой в охранке и выдачей товарищей и знакомых?..
Если Столыпин убит как враг революционного движения России, то как быть с проданными и преданными товарищами бывшего платного осведомителя, да еще осведомителя добровольного, да еще платного, когда совершенно никакой нужды и в самой плате не имелось?..
Поэтому оставим благородство в покое.
Был Богров, который отомстил за еврейские погромы и утеснения, это факт исторический и неопровержимый, из того и будем исходить.
12 сентября в 4 часа утра (все с Богровым почем-то происходило на рассвете) приговор был приведен в исполнение.
Палачом изъявил желание быть один из каторжан Лукьяновской тюрьмытоже штришок: никто не неволил, никакой милости за это не полагалось. Каторжанин лишь попросил предоставить ему возможность справлять обязанности под маской, чтоб после не при-грохали свои же в тюрьме. Смастерили маску, точнее, капюшон. А почему бы не развлечься каторжанину, чай, засиделся без длинного ножа и стонов
Казнь совершалась под обрывом Лысогорского форта. Эточасть давно уже упраздненной киевской крепости, в четырех верстах от «Косого капонира».
В это сложно поверить, но Богров спал, и крепко, когда его разбудили. Как убитый, так и убийца оказались людьми какого-то особого мужества.
Когда бывшего осведомителя вывели к тюремной карете, один из офицеров осветил его лицо фонарем.
Лицо как лицо, ничего особенного, невозмутимо бросил Богров.
У виселицы Богрову принялись связывать руки.
Пожалуйста, покрепче завяжите брюки, сказал без всякого волнения Богров, а то задержка выйдет.
Помощник секретаря окружного суда громко прочел приговор. Богров выслушал его с очевидной скукой.
Может быть, желаете что-нибудь сказать раввину? спросил товарищ прокурора.
Да, желаю, ответил Богров, но в отсутствие полиции.
Это невозможно, возразил товарищ прокурора.
Если так, сказал Богров, то можете приступать.
И уже под саваном в последний раз подал голос:
Голову поднять выше, что ли?
Он сам взошел на табурет. Палач тотчас выбил табурет (для палача оказалось весьма мало удовольствий).
Тело висело около 15 минут, как того требовал закон.
Военный министр первого состава Временного правительства Гучков заявил в августе семнадцатого:
«Если бы нашей внутренней жизнью и жизнью нашей армии руководил германский генеральный штаб, он не создал бы ничего, кроме того, что создала сама русская правительственная власть».
Самодержавие, казалось, предпринимало все, дабы вычеркнуть себя из народной жизни. Оно настойчиво заявляло о своей чужеродности движению жизни вообще.
Александр Васильевич опускает ладонь на инистую опушь стены.
Жаль, бормочет он, рука-то сильная. Ей бы дело делать, а не гнить. И снова греет себя, шагая по корытцу каменной тропочки. А тогда, после Порт-Артура и Цусимы, мы взялись за работу с жадностью и тревогой за Отечествоуспеть все создать сызнова и на новых принципах: новый флот, новая армия, новая наука боя, новая материальная часть. Извлечь уроки из разлома, быть готовыми к столкновению с Германиейэтой извечной ненавистницей России. Защитить Россию!..
Александр Васильевич все заглядывает и заглядывает внутрь себя. Это очень важно. Ведь впереди смерть. Сразу оглушающая и очень резкая боль, а потом пустота.
Да, смерть. Чудес не бывает.
«Что за проклятие пало на нас: и бестолочь, и спекуляция, и разложение на всех уровнях?..»
Да-да, он не смог дать белому движению огненных лозунгов, не сумел сплотить, увлечь, найти решимость для установления иных порядков Здесь не годились обычные приемывся та система, которую он как Верховный Правитель России вызвал к жизни и которая явилась столь привычно оправданной для всех. Все следовало строить иначе, все-все!..
И это так, это не выдумка. Ведь вот у Владимира Оскаровича Каппеля не распалась армия. У всех распалась: и у Юденича, и у Миллера, и у Деникина а у Владимира Оскаровича, наоборот, связалась еще крепченичто не в состоянии смять: борется, не уступает, валит через снега. И в нейрабочие, офицеры, крестьяне, поляки, эстонцы Значит, сплотить можно. Можно!..
Иногда Александр Васильевич молится. Чаще всего повторяет «Господи, помилуй».
Нет-нет, в молитвах он не просит у Бога заступничества, не выражает раскаяний или сомнений. Он молится за людей и отдельноза сына и Анну. Господи, каких детей могла бы ему родить!..
Уже с полчаса тюрьма в густом мракеопять не дает ток электростанция. Ее отключают несколько раз на день. В коридоре керосиновая лампа, но свет ее не просачивается в камеры, да и как просочиться
Глава IIИМЕНЕМ ТРУДОВОГО НАРОДА
На седьмые сутки заточенияпо коридорам грохот шагов, команды, матерщина, окрики, суета. В полдень к Александру Васильевичу заходит тот самый человек с непомерно громоздким маузером. Александр Васильевич узнает о передаче власти эсерами большевистскому ревкому. Политцентр самораспустился, а перед адмиралом стоит председатель местной, то есть губернской, чека гражданин Чудновский Семен Григорьевич. Отныне он, Чуднов-ский, ответствен за следствие, так сказать, по совместительству и преемственности. Во всяком случае, он не позволит следствию свернуть работу, даже если на то нет пока соответствующих бумаг ревкома. Будут
Объявляя все это, председатель губчека заставляет Александра Васильевича стоять. Адмирал не то чтобы шибко высок, но человек, который тут распоряжается, не достает и макушкой до груди. Это комично и жутковато. Жутковата и серьезность коротышки.
У Александра Васильевича сложилось впечатление, что у большевиков самые важные из комиссаров и чекистовили из евреев, или из латышей, а этот вроде русский. Но каких же игрушечных размеров! А маузернастоящий, просто выглядит чересчур громоздким.
«Без маузера их власть не может», подумал Александр Васильевич, присаживаясь с разрешения председателя губчека.
С этого дня Александру Васильевичу отпускают время только на сон. И утром, и днем, а случается, и ночьюдопросы, допросы И почти за всеми надзирает человечек с маузером и во всем кожаноммилостями народной борьбы за справедливый порядок на земле председатель Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем по городу Иркутску и Иркутской губернии товарищ Чудновский Семен Григорьевиччлен РКП(б), убежденный ленинец, кадровый подпольный работник, в ближайшие дничлен иркутского ревкома (не сразу ввели его в столь серьезный орган), а для партийцев и вообще своихтоварищ Семен, битый-перебитый всеми каторгами ненавистного старого режима, кремень-человек. Жги, пытайне отречется ни от одного большевистского слова. И нет в нем даже подобия органа, который смог бы разложить, понять и усвоить такое понятие, как выгода. Все в нем во имя одной целисчастья людей труда. И никакой жалости к себе, а презрениеза непрочную и хилую оболочку свою. Без нее не знал бы слабостей бессонниц, голода, устали, болейкроил бы только святое дело революции. Исполнится жизнь без паразитов и кровососов, непременно исполнится! Ну распрямятся люди, ну все будет без холуйства и обмана. Никто не станет мучить и гнуть к земле ближнего. Ну все-все будет по Ленинубез грязи и выгоды! Для того и живут на свете большевики, а с ними и он, Семен Чудновский.
Еще до передачи власти ревкому подпольный губком назначил товарища Чудновского председателем будущей губчека. И решил Семен Григорьевич не ждать дорогого дня, не сомневался: ревком получит властьи повел следствие, к этому звало его почетное чекистское звание. Ни на мгновение не сомневался: не уйдет адмирал живым, вот здесь, сучий хвост, отпляшет в последний раз.
А сейчас важно для революции добыть факты, выпотрошить адмирала до днарабочим и крестьянам всего мира показать, что есть белая сволочь и на чьи деньги душит молодую Советскую Республику.
На день по нескольку раз берет товарищ Чудновский сведения в губкоме о переговорах в Томске. Там определяют будущее Сибири представители Сибревкома и Реввоенсовета Пятой армии с делегацией ПолитцентраФлоровыми подпевалами: меньшевиком Ахматовым и эсерами Колосовым и Кононовым. Вместе с ними представителем иркутского губкома РКП(б) уехал и Краснощеков, «американцем» зовут его за глаза. С 1907-го по самый 1917-й околачивался в эмиграции, заправлял в левом крыле американской профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира». Она объединяла в основном неквалифицированных рабочих и славилась как одна из самых левых. Руководили ею левые социалисты Ю. Дебс, У. Хейвуд и Д. Де Леон. Своим был среди них Краснощеков и на местесо своим опытом революции. Вроде бы закаленный товарищ, верный, но ушиблен интеллигентством, не тот тон с меньшевиками и эсерами. Испортили, избаловали Александра Михайловича в Чикаго. Ведь вот не поворачивается язык назвать его запросто«товарищем Александром», имеется какая-то чуждинка. Чуждарь, одним словом
И еще забота: 22 января ревком постановил сформировать в кратчайшие сроки Восточно-Сибирскую армию из повстанческих и партизанских отрядов, а также из восставших частей колчаковских армий. Своих людей надо внедрять, а где столько найдешь?..
Флор Федорович лежит на самом дне угольно-непроницаемой ночи. Тихая, но сверляще-надоедливая боль не позволяет заснуть, а может, кажется, что виной боль. Не спитсявот и вся недолга.
Он задремывает, снова приходит в себя, а теперь лежит вот и глазеет на темноту, что так черна над ним.
Флор подумал: «Черна»и тут же добавил: «Обволакивающе черна».
Он видит себя со стороны: ничего вдохновляющего. Бледный измятый человек с черной бородкой, воспаленные глаза, широкие плечи и впалый живот. Ему отвратителен этот тип с его именем. Он до предела набит ужасом и прочими душевными гадостями. Один ноющий во всем его существе ужас.
Нет, это не ужас перед пулей или расправой, хотя в них ничего радостного нет. Он проходил по самой черте небытия и знает: ничего хорошего. Лучше сразу лечь, не успев сообразить, что же стряслось.
А в общем, он не против пожить. Он не устал жить.
Флор Федорович прилежно считывает с темноты, что под глазами и лбом, свои мыслиони горячие: лоб от них словно обожжен.
«За ночь проходит целая жизнь. Я вырастаю, борюсь и умираю.
Как же мучительно длинны эти ночи! Что за жизни умещаются в эти часы наедине с собой!..»
Муторно на душе у бывшего председателя Политцентра. Хоть привязывай каменьи в омут. Все, что было дорого, ради чего жил, отнято. Нет республики эсеров! Не будет! Такой шанс имелся только у Керенского. Только подумать: республика социалистов-революционеров, крестьянская правда!.. Впустую жизнь
Господи, куда приткнуться? Где, как освободиться от боли?
Не душа, а нарыв. И дергает болью, как нарыв. Нарыв
Зверь ночи пытает Федоровича.
Помните воспоминания А. Ф. Кони о встрече с Беляевым«Синьор Беляев»?
Александр Федорович познакомился с Беляевым в Неаполе осенью 1873 г. Беляев когда-то был крепостным князя К. помещика Тульской губернии. Отец мальчика был деревенским старостой. Когда мальчику исполнилось двенадцать, барин велел прислать его к себе на службу в дворню. Повыла матушка, а что делать?..
Больше Беляев родителей не видел, вроде как осиротел.
Барин определил Беляшу в казачки. Дело нехитрое: подавать господину трубку, бегать за разной мелочью, а в промежутках дремать под дверью.
Спустя два года барин распорядился отправить мальчишку в Яр (знаменитый загородный ресторан), что за Тверской. Выучился Беляев поварскому искусству, особенно мастерски готовил Пожарские котлеты.
А потом опять угодил к князю в казачки.
Как-то пришла барину фантазия отдать подростка к немцу Карлу Ивановичу на Кузнецкий мост учиться «меднокотельному мастерству». За долгих четыре года Беляев овладел ремеслом, да так, что Карл Иванович решил отдать за него свою дочь, а с неюи все дело («Русая была. И косаогромадная! Полюбились мы друг другу»).
Три тысячи ассигнациями предлагал князю Карл Иванович, а не дал тот вольную Беляеву. И наоборот, взял с собой за границу: а пусть поприслуживает, ишь мастер выискался!..