Ксенофонт! воскликнул Сократ при виде гостя. Вытирая руки о фартук, он обошел стол и в знак своего радушия подкинул кверху ладони. Вовремя ты пожаловал к нам на ужин! У меня как раз рыба по-критски с лавровым листом, а на сладкое спелые фиги!
Не успел молодой человек ответить, как Сократ сгреб его в радостные объятия, чуть не подняв над полом. Настроение у Ксенофонта поневоле стало улучшаться.
Ксантиппа! крикнул Сократ через плечо. У нас к ужину гость!
Какое-то время он прислушивался.
И где ее носит? с сердитым недоумением спросил он. Неужто настолько сложно поприветствовать моего гостя? Я тут по локоть в рыбной чешуе. Твой плащ намоктам что, идет дождь? Нет, иначе я бы услышал. И даже почувствовал бы: крыша снова прохудилась, что тоже ставится мне в вину. Значит, не дождь. Я сейчас вижу на твоих устах улыбку. Не знаю, что ты от меня утаиваешь, но, клянусь богами, еще минуту назад ты не улыбался. Что с тобой? Неужто опять те горлопаны с агоры? Ох уж эти дети.
Они не дети, Сократ. Раз от раза, что мы сталкиваемся на улице, они ведут себя все более разнузданно. Наглеют и множатся, как крысы.
Ничего, друг мой. Плоды все равно лучше, чем камни.
В этот раз было и то и другое, помрачнел Ксенофонт.
Он откинул полу плаща и показал висящий у бедра копис.
Сократ озабоченно поцокал языком.
Такое оружие не для улиц Афин. С какими намерениями человек в тени Акрополя может обнажать спартанский клинок? Что ты намерен с ним делать?
Свора жестоких выродков! Они следят за мной и собираются по зову, куда бы я ни шел. Я слышу перестук их шагов в проулках, и вот они сбегаются, охаивая меня и плюя из красных дыр своих ртов! Ты предпочитаешь, чтобы через глумление и камни этих молодых обезьян я шел безоружным? горько воскликнул Ксенофонт. Веселость в нем исчезла, вновь сменившись тяжелым упрямством.
В бытность свою в совете я имел право носить оружие. Оно не было у меня отнято, наряду кое с чем еще. Или я кажусь тебе беззащитным?
Не говоря ни слова, Сократ цепко взял его за руку и повел за собой.
Вместе они прошли в общую комнату, которая была сердцевиной дома, откуда вверх вела шаткая лестница к единственной спальне.
Ксенофонт резко пригнулся, избегая низкой притолоки, о которую стукался уже множество раз. Он нахмурился, а его друг хохотнул.
Видишь, сколь выгодно бывает не высовываться?
В твоем прежнем доме со мной такого не случалось, упрекнул Ксенофонт. По крайней мере, там я мог стоять в полный рост.
Но цена! Старуха хозяйка выжимала меня, как масло из оливы.
Из корзинки на столе Сократ взял пару фиг и со вздохом сказал:
Когда я был каменщиком, я ел и спал по-царски. И даже когда был солдатом. Ты еще не знал меня тогда, когда сила и умение владеть мечом были единственным моим достоянием. Три войны, Ксенофонт.
Трижды я выходил для своих хозяев танцевать с Ареем, а однажды спас жизнь Алкивиаду!
Неужели? Ты никогда мне не рассказывал, ревниво встрепенулся Ксенофонт. Сократ хлопнул его по плечу так, что оно слегка прогнулось.
Эту историю я излагал уже множество раз. Хотя добрый сказ сродни произведению искусства; нечто вроде ваяния скульптур. И не менее чем камень здесь важна шлифовка.
То есть ложь.
Нет, именно шлифовка. Но давай же, друг мой, вернемся к твоим невзгодам. Изо дня в день ты терпишь эти насмешки, считая их уроном для своей чести. И с каждым днем они, по-твоему, становятся все несносней. Ты уже показал мне спартанский копис, который ты якобы готов пустить в ход, хотя твои обидчики еще слишком юны, чтобы честно биться с тобой на равных. Получается, ты готов метаться в стае детей, сражая их направо и налево?
Они уже не дети, буркнул Ксенофонт.
Вот как? То есть они мужи? Бородатые, заматерелые? Вооруженные для войны?
Ксенофонт покачал головой, вспоминая ту свору юных оборванцев. Сократ явно ждал ответа, и Ксенофонт никлым голосом сказал:
Да нет, не мужи.
Сократ кивнул, назидательно держа поднятый палец:
Грозиться клинком, который ты не применяешь, похоже на поступок слабосильногоа ты, друг мой, таковым не являешься. Или ты полагаешь, что помахать перед ними кописом будет достаточно, чтобы они в страхе зажмурились и пали перед тобою ниц?
Вообще нет, нехотя ответил Ксенофонт. Но, опять же, почему бы не попробовать.
Я всегда полагал хорошей идеей обдумывать намеченное прежде, чем тебя схватят за нанесение увечий или убийство. Насеки мне вот это, как можно мельче. Нет, не лавровый лист, а просто травы. Что есть зелень, как не основа жизни! Сила щавеля и крапивы, амаранты и лугового горошка, цикория и черного паслена.
А последний разве не яд? поинтересовался Ксенофонт, беря нож и принимаясь за рубку.
Паслен? Нет, если его собрать спелым и отварить, как это делаю я. Стал бы я подвергать риску жизнь моих сыновей, моего благородного гостя? Ни в коем случае. Весь миркладовая для человека со зрячими глазами и руками, что на ощупь отличают полезные травы от простых злаков. Вот спроси меня, Ксенофонт: сколько стоит эта еда? Пища, которой я смогу накормить мою жену, моих детей, моего гостя, а заодно насытить и собственный аппетит, который зачастую мой хозяин, но никогда не мой раб?
Ксенофонт окинул взглядом десяток скромных макрелей, выложенных на столешнице. Впрочем, причудливость философа он изучил до тонкостей.
Ни единой монеты, сказал он.
Ни единой монеты! эхом повторил Сократ. Да ты, я вижу, оракул! Рыбу на причале мне дал старик Филон за то, что я помог ему починить сеть. Узлы у нее очень интересные, и я унес с собой новый навык, стоящий куда дороже, чем несколько рыбин. Он-то думал, что платит мне за мой труд. Сократ подался ближе, понизив голос до заговорщического полушепота. А на деле заплатить ему должен был я. Ведь так?
Он хватил по столешнице кулаком с таким азартом, что рыба на ней слегка подпрыгнула.
Ксенофонт поднял взгляд на стукотню сверху. Уж лучше б его старый учитель взял дар или даже долг и перебрался в более приглядный квартал Афин, но Сократ об этом и слышать не хотел. По другую сторону стены затеяли спор сосединастолько громко и звучно, будто они находились непосредственно здесь. Перекрывая их сварливые голоса, Сократ продолжал:
Однако ты меня отвлекаешь, Ксенофонт. Этими своими разговорами о рыбаках и травах. Вернемся лучше к твоей дилемме. Меня не радует, что ты сердишься. Итак Если ты отложишь мысль нападать на тех безусых юнцов и не будешь грозить им, словно немощная старуха, то соберешь ли ты их подле себя с целью вразумить не задирать тебя и не кидаться камнями?
Вряд ли, учитель. Мое достоинство этого не выдержит.
Это так. Озорники бывают грубы, это я до сих пор помню. Слабость они осмеивают. И все же излишняя строгость с ними тебе ни к чему. Или ты будешь колотить их палкой, раздавая пинки и тумаки?
Мне кажется, это все равно предпочтительней, чем копис.
Возможно, ответил Ксенофонт, блаженствуя от этой умозрительной сцены.
За разговором он быстро и сноровисто рубил дикую зелень, каждую горсть кидая в объемистую чашу, рассчитанную на семью.
Ты не принес с собой вина? спросил Сократ. Ксенофонт смущенно потряс головой. Философ с улыбкой потянулся под стол и, достав оттуда старый кувшин, вынул из него затычку.
Ничего, здесь кое-что есть. Люди, наделенные даром слова, не могут вести беседу на сухую. Но я же не конь и не вол, чтобы пить воду. Человек пьет вино, чтобы согреть кровь, выйти за свои пределы и вернуться в себя с уже иным суждением. Экстаз, этот выход за пределы, залог и секрет хорошей жизни. Всегда быть собой чересчур утомительно.
Ксенофонт невольно улыбнулся тому, как пожилой философ поставил перед ними две грубые глиняные чаши и наполнил их.
В отличие от меня моя дорогая Ксантиппа особой ценности в вине не видит. Она, знаешь ли
При виде спускающейся по лестнице жены Сократ бдительно сменил тон:
Мой драгоценный цветок, к нам за вечерней трапезой согласился присоединиться Ксенофонт. Ты разве не слышала, как я звал?
Слышала, бросила в ответ Ксантиппа.
Она выглядела раздраженной, и Ксенофонт отвел взгляд в сторону, давая супругам возможность перемолвиться.
Ты знаешь, что дети опять лазали по соседской крыше?
Любимая, у нас гость. А мальчикам лазать свойственно. Это в их природе.
Гм. Чего бы не лазать, если их в этом поощряют. Милости просим в наш дом, советник, сказала гостю Ксантиппа, как будто только сейчас его заметила.
Гость, как подобает, поклонился ей, после чего они соприкоснулись щеками (руки у Ксенофонта были все в зеленых ошметках трав).
Сердечно благодарю, сказал он. Хотя совета, к сожалению, больше нет. Твой муж помогал мне с одной дилеммой.
Ох, уж да, едко усмехнулась Кстантиппа. Он большой мастак хлопотать за других.
Моя сладкая смоковница, я разлил последнюю мерку вина, искательно сказал Сократ. Не могла бы ты принести нам еще кувшинчик из лавки старого Делиоса?
Принесу, если у тебя найдется пара драхм, чтобы ему заплатить, холодно ответила она.
Он мой друг, любовь моя. Скажи, что я заплачу на следующей неделе.
Он сказал, что ты сначала должен с ним рассчитаться за прошлый месяц. Только тогда он даст еще.
И тем не менее, просительно настаивал Сократ. Скажи ему, что ко мне на ужин пришел старинный друг. Он поймет.
Ксенофонт потянулся к кошельку, но его рука оказалась схвачена пальцами, с молодости держащими молоток и долото.
Ты мой гость, с тихой властностью сказал Сократ. Не доставай свои монеты в этом доме.
Это всего-навсего за то, чего я сам не догадался принести.
Теперь пусть уж будет как есть, пожал плечами Сократ. Оставь мне мою гордость, мое глупое тщеславие. Ко мне на прошлой неделе пришли три новых ученика.
Ну так научи их обтесывать камень, все с той же усмешкой сказала Ксантиппа. Пускай они тебе заплатят хотя бы за это. Или за навыки владения копьем и щитом. Не за твои ж мудреные словеса, в конце концов. За то, что ты даешь в таком обилии, денег никто не платит.
Ты принесешь вина, мой спелый гранат? спросил Сократ голосом уже более жестким.
Ксантиппа решила, что перечить достаточно, и вышла на улицу, хлопнув дверьми.
Какая пылкая женщина, произнес Сократ, с обожанием глядя ей вслед. Я ее, наверное, не заслуживаю.
Неужели любовь к мудрствованию так мало стоит? спросил Ксенофонт. Я готов платить тебе на правах ученика, если б ты только дал на это согласие. Об этом я тебе уже говорил, когда ты последний раз менял свой дом.
Я гордый человек, произнес Сократ. Как и все афиняне. И не люблю ходить с протянутой рукой, приговаривая «накормите» или «оденьте меня». Нет. У меня свой путь. Жить своим умом. Я кормлю своих сыновей и жену, ну а если в трудные месяцы образуются кое-какие долги, так что с того? Наша жизнь так быстротечна, Ксенофонт! Должен ли я тратить хотя бы день из нее на беспокойство? Уже нынче ночью, когда я засну, меня может, как перышко, унести ветром. И поутру моя дорогая Ксантиппа найдет меня холодным и безжизненным. Остаток дней у нее пройдет в скорби и стенаниях, а моим сыновьям будет уготована участь рабов или жизнь впроголодь. Но что бы изменилось, если б я во сне умер каменотесом? Итог был бы точно такой же. Можно умереть на поле брани, и страдать по тебе будут не меньше и не больше. Я же вместо этого ставлю вопросы, и иногда людям открываются истины, которых они до этого не прозревали. Это само по себе и воздаяние, и награда, друг мой.
Ну так поставь передо мной, мрачно сказал Ксенофонт.
Истина тебе уже известна. А мое желание лишь вычленить ее так, чтобы люди поднесли ее к глазам и разглядели по-настоящему. Некоторые не выносят ее света и впадают в странную гневливость. Одним из таких был Критий, и этот гнев в конце концов его сгубил. Пускай его душа обретет мир.
Ксенофонт склонил голову, вспоминая. Сократ кивнул ему в такт, словно соглашаясь с самим собой.
Я думаю, ты сделан из лучшего вещества, чем он. Что и хорошо.
Оба смотрели друг на друга через стол, забыв про рыбу и нарезанные овощи.
Так отчего молодые люди с улицы бросают в тебя камни и гнилые плоды?
Потому что их необузданности дана воля. Потому что это не зажиточная часть города. Здесь нет порядка.
Они кидаются камнями во всех, кто проходит по этой улице?
Ксенофонт, помолчав, качнул головой.
Тогда почему именно в тебя, друг мой?
Ты прекрасно знаешь, почему.
Я хочу, чтобы это сказал ты.
Они много раз видели меня в этом месте. И знают мое имя.
Значит, им ненавистно твое имя? И они мечут камни в него?
Они считают меня предателем, зардевшись, пробормотал Ксенофонт.
То есть причиной не имя, а твои поступки?
Я не сделал ничего дурного. Ничего!
Тогда почему они считают тебя предателем?
Ксенофонт всплеснул руками.
Я пришел к тебе как друг, а не ученик. К чему нам это дознание? Сейчас оно только портит настрой. Почему бы нам не допить остаток вина, а я схожу возьму еще? Беседовать мы можем о чем угодно. А эту тему впору оставить на улице, в сточной канаве.
Сократ сложил нарезанные овощи и рыбу в горшок, покрыв их куском белого сыра. Все это он облил оливковым маслом и посыпал крупной солью, растирая ее меж пальцев.
Лучше это делать, когда моей любви нет дома. Она говорит, что я трачу слишком много соли, и это правда, но что за жизнь без ее вкуса? К тому же ты, друг мой, не приходил ко мне целый месяц, хотя весь город пребывает в брожении. Сегодня ты пришел за ответами; возможно, и за советом. Так давай, уподобясь продавцам улиток с их костяными палочками, искать мясо внутри.
Двери в очередной раз хлопнули, возвещая возвращение жены философа. Кольнув взглядом обоих собеседников, на столешницу она со стуком поставила две амфоры.
Делиос сказал, что ждет оплаты, иначе он больше ничего не даст: все же он торговец, а не заемщик. А если дать тебе волю, так ты своей слабостью к вину его разоришь.
Дорогой мой друг, герой среди людей, сказал Сократ нежно и, повыдергивав из горлышек кожаные пробки, с удовольствием их обнюхал.
Ах как они новы, как сладостно терпки и молоды, любовь моя! Словно первые недели брака, словно новые друзья, новая любовь, новые триумфы!
Жена на это фыркнула, но не противилась, когда он сжал ее в объятиях. То, как Ксантиппа держится с мужем, всегда вызывало у Ксенофонта глухую неприязнь. Он ее, казалось, раздражал и вызывал неловкость, хотя вместе они взращивали троих сыновей. Но сейчас горечь, обычно сквозящая в ее поведении, находилась в тисках любви неказистого мужа, крепко целующего ее на кухне.
Созывай мальчиков, моя дражайшая, сказал он ласково. А советник объяснял мне причину своей разгневанности.
Совет распущен, утомленно сообщил Ксенофонт. Должности я больше не занимаю.
Знакомый с внезапностью вопросов философа и по-прежнему не желая углубляться в эту удручающую тему, он, тем не менее, удивился, насколько быстро Сократ забыл о своих возражениях.
Значит, совет городу не нужен? И в Афинах более не осталось достойных мужей, способных заведовать общественными делами?
Сократ протянул Ксенофонту чашу молодого вина, и тот, приняв ее, сел и сделал глоток, в то время Ксантиппа с порога крикнула сыновей и стала расставлять на столешнице миски. Она зажгла масляный светильник, и комната позолотела теплым светом.
Почему я должен говорить то, что ты уже и без того знаешь? спросил Ксенофонт.
А почему ты противишься? Ведь ты сам, наверное, и пришел об этом рассказать?
Ксенофонт поджал челюсть; настроение его будто меркло по мере того, как комната наполнялась светом.
Ну ладно. Совет был распущен вместе со свержением спартанцев. Это то, что ты хотел услышать? Тридцать тиранов были схвачены, и большинство из них растерзаны на улицах толпой. Твоего спартанского ученика Крития побили камнями. Вот совета и не стало.
Ну а ты, мой друг? тихо спросил Сократ.
Вопрос был прерван стуком и смехом троих сыновей, спускающихся сверху по лестнице. Растрепанные и шумливо веселые, при виде отца и его гостя они присмирели и за стол садились уже молча.
Что я?
Как случилось, что ты остался жив? Как ты уцелел в ходе восстания, сбросившего спартанское владычество?