Зачем ты произносишь слово «осел»? Оно, оказывается, очень неблагозвучно, каждое слово отличается от другого. Мудрецы говорили, что у слова может быть тридцать две разных цены. Хороший человек говорит ласкается, плохой говорит кусается. Зачем ты говоришь, что стал моим ослом, вместо того, чтобы сказать «моим сыном»?
Хотел вас посмешить, поэтому и сказал такое.
Я понимаю, сын мой. Ты простодушный и добрый юноша. Поэтому давеча я тебя благословлял. Шейхами не напрасно было сказано: «Не бери золота, а бери благословение», это мудрейшее высказывание.
Правильно сказано. Быть может, так и говорили древние. Быть может, они даже следовали сказанному. Ведь это, наверное, древнее изречение?
Совершенно верно, сынок.
А позволите ли вы вашему молодому слуге сочинить новое благословение в дополнение к изречению шейхов?
Никто не отказывался от благословения, сын мой. Ну-ка, дослушаю, скажи, какое у тебя новое благословение? Я весь превратился в слух.
Золото вам, а благословение мне. Ну как? Хорошо?
Хорошее благословение. Притом под стать тебе, великодушному Хатаму.
Сочиненное Хатамом благословение понравилось вам, я рад этому, дядя. Впредь пусть так и будет: золото вам, а благословение мне. Согласны ли вы на это?
Тысячекрат согласен, сын мой. Здоровье огромное богатство. Как видишь, я больной человек. Поэтому и благословляю, чтоб ты всегда был в добром здравии.
Я тоже желаю, чтобы исполнялись ваши молитвы.
У меня от тебя нет секретов. У меня хватает богатства, хватило бы и возможностей. Если бы я пожелал, то подобно древним царям мог бы возлежать на парчовых одеялах, на пуховых подушках. Четверо здоровенных слуг носили бы меня на резных носилках. Но я посчитал это излишним для себя.
Почему же, дядя?
Потому, что такое великолепие достойно повелителя правоверных тени бога на земле, а не такого раба божьего, как я, не такого калеки.
И вы тень бога на земле. Не слишком уж прибедняйтесь.
Во всяком случае, если в мечеть я буду добираться с мучениями, то это будет полезно для моей потусторонней жизни. Вот почему я выбрал тебя, сын мой.
Неудивительно, если у вас потусторонняя жизнь будет замечательной.
Аминь.
Аминь, сказал Хатам, затем добавил: Как бы вы в прекрасной потусторонней жизни не забыли своего молодого слугу Хатама.
Если доведется мне попасть в рай, то я, заходя в него, не забуду тебя, сынок, можешь быть спокоен. Если будешь служить чистосердечно, за это благодеяние воздастся тебе. Не устал ли ты, сын мой?
Вы продолжайте благословлять, тогда у меня прибавляются силы, Мне уж кажется, что на моих плечах не вы, а мешок пуха, сказал Хатам, подпрыгивая.
Тише, тише, не утомись. Можешь быть спокоен, до конца своих дней буду благословлять тебя, до тех пор, пока не умру.
А могу я узнать, какие молитвы вы будете за меня возносить?
Это уже предоставь мне самому, сын мой.
Лишь бы не проклинали. Боюсь проклятий. Уж вы только благословляйте.
Чтоб в обоих мирах и на этом, и на том свете тебе жилось прекрасно. Вот что я желаю тебе! сказал Додхудай.
Этот мир один из названных вами двух миров?
Да, этот мир, в котором мы с тобой живем, временный, а настоящий там, на том свете.
Неужто на том свете мне будет житься так же прекрасно, как и на этом?
Это знает один аллах. Мусульманин должен славить аллаха за каждый миг жизни. Кто-то голоден, а кто-то сыт, но все временны в этом суетном мире. Крепко придерживайся путей шариата, будь тверд в вере! Если ты не соблазнишься усладами этого мира и будешь вести бедное существование, тебе воздастся на том свете, где и будешь наслаждаться, дитя мое.
Так и скажите, дядя: двери рая настежь для хатамбеков! Но каково будет на том свете тем, кто не мучился на этом, кто сам не трудился, заставлял работать других. И это было бы неплохо мне узнать. Не расскажете ли, если не трудно? Если только можно. Не утомил ли я вас беспрерывными вопросами?
Додхудай насторожился. Этот последний вопрос Хатама ему не понравился. Чтобы прекратить нежелательный теперь разговор, он замолчал, пожаловавшись на головную боль.
Что с вашей головой? удивился Хатам. С чего она разболелась?
Когда я много говорю, у меня всегда болит голова. Давай-ка лучше мы помолчим.
«Вот так, подумал про себя юноша, говорят, правдивое слово камень раскалывает, где же тут устоять голове?»
Тем временем они добрались до мечети Хатам хотел осторожно пройти в калитку, но помешала свисавшая нога Додхудая. Тотчас двое молельщиков, а также и Карим-каменотес, бросились на помощь Хатаму, но юноша отстранил их помощь, сказав:
Отойдите, я сам.
Люди послушались его и отошли в сторону.
БРАТ И СЕСТРА
Весенний ласковый ветерок был напоен ароматами, ведь на берегах ручейков и бурливых саев ярко зеленели свежие травы, в том числе и пахучая мята. По небу торжественно и медленно плыли пышные, молочно-белые облака. Поднявшийся на вершину Нуратинских холмов и посмотревший оттуда вниз, на долину, человек изумился бы причудливой пестроте долины: на ее дне лежали тени от облаков и тени эти тоже медленно двигались.
Отнесший свою тяжелую теплую ношу домой Хатам возвращался по дороге, овеянной дыханием холмов и степей, а сердце его терзалось, и в голове шевелились беспокойные, тревожные мысли. Можно сказать, что он роптал на аллаха. «Почему столько несчастий предназначено одному человеку? думал Хатам. Ведь я такой же правоверный мусульманин, как и другие, почему же я беззащитнее всех других. Аллах лишил меня отца и матери, обрек на сиротство. Как будто этого мало, теперь вот еще Только этого не хватало, господи!»
Шум воды, вырывающейся из ближнего ущелья, отвлек Хатама от горестных мыслей. Вот он, тот заболоченный сай, где ввергся в бедствие Джаббаркул-аист. Вот эти места, где из-за мешка пшеницы бедный старик боролся со смертью. Вон Чертов мост
Над холмами появился молодой месяц. В его слабом, зеленоватом свете таинственно мерцают степи и склоны холмов. Крикнула птица. Внизу шумит сай. На душе у Хатама стало еще тревожнее. Скорее бы дойти до жилища Ходжи-бобо, успокоиться и отдохнуть. По словам этого тяжеленного, как полный мешок, Додхудая, люди, страдающие на этом свете, будут наслаждаться на том. Так устроил аллах. Но почему он пожалел своих милостей на таких молодых и здоровых, как я, способных перевернуть горы, трудолюбивых. А тому мешку мяса Или, может, здоровье это и есть милость, а беспомощность калеки Запутаешься совсем в этих премудростях. Надо будет сегодня же обо всем поговорить с Ходжой-бобо. Вдруг новое волнение нахлынуло на юношу, одинокого в этой тихой весенней лунной степи. «Как же так, подумал он, я страдаю и томлюсь из-за тебя и до сих пор не знаю даже твоего имени. Ведь если бы в обиталище этого калеки не попалась бы ты мне на глаза в первый же день, не таскал бы я на себе до сих пор эту гору мяса. А теперь Только увидеть бы тебя. А если бы встретиться с тобой и поговорить После такого счастья можно и умереть. Но возможно ли на земле такое счастье?»
И Ходже-цирюльнику было беспокойно, не спалось в эту ночь. Начало весенних дней тревожит и будоражит, манит, если не вдаль, то в степь. Он собрался выбраться из своей сырой норы при мечети и ночевать на дворе под открытым небом, но в это время возвратился Хатам Он вошел в комнату без приветствия и молча сел напротив Ходжи. Почувствовав необычное настроение своего жильца, Ходжа сказал:
Ассалом алейкум, сын мой!
Ваалейкум ассалом, бободжан!
Что случилось, сынок? У тебя сегодня какое-то настроение
Почему же, бободжан?
На некоторое время оба задумались. После неловкого молчания заговорил Ходжа:
В этом временном мире все мы как пузыри. Я знаю, что словами ты не бросаешься. Но если я спрошу, то ответишь ли мне как отцу?
Какой же может быть у меня секрет от вас, бободжан?
У тебя на душе какая-то тайна. Поверь своему Ходже-бобо
Хатам подумал: «Неужели он говорит о девушке, что в доме Додхудая», и вдруг покраснел.
Если обещаешь сказать правду, то спрошу тебя.
Разве я когда-нибудь говорил вам неправду, бободжан?
Не обижайся на меня
Вы мой отец, мой наставник.
Тогда вот какой у меня к тебе вопрос. Почему ты до сих пор ничего не расскажешь о себе?! Кто ты, что тобою пережито? Проснулся я вчера, смотрю, а тебя нет в постели. Вышел на двор, поискал тебя там. Ей-богу, встревожился за тебя.
«Неужели он знает, что у меня на душе?» с беспокойством думал Хатам. Ходжа между тем продолжал: «Весна, сынок, весна. С наступлением весны человек меняется. Ведь все пробуждается к новой жизни трава, деревья, животные, всевозможная живность. В особенности же такие молодые люди, как ты. И девушки тоже Такое уж время весна Но ты не ответил на мой вопрос».
Я же говорил, что у меня нет ни отца, ни матери. Я сирота.
Это я знаю, но это и все, что я о тебе знаю. Остальное все ты держишь в своей душе. А ведь ты стал мне как родной сын. Кем же мне интересоваться, как не тобой, Я, глядя на тебя, все время вспоминаю газель Машраба. Давай-ка подумаем вместе над словами этой газели.
В том городе чужом душа моя скорбит,
Среди чужих людей брожу я, одинок.
Куда бы я ни шел, любой бесцелен путь,
Бездомный сирота, бреду я одинок.
Присяду под забор немного отдохнуть,
Ненужный никому, скитаюсь, одинок.
Чем провинился я перед тобой, аллах,
Что должен, дни влача, скитаться, одинок?
Отторгнут от людей, от близких и друзей,
С бездомною судьбой влачусь я, одинок.
Как вопли мне сдержать больной души моей,
Свои одежды рву и плачу, одинок.
И целы и крепки сердца у всех людей,
С разбитым сердцем я скитаюсь, одинок.
Хатам слушал газель и все ниже опускал голову на грудь. Наконец и слезы заблестели у него на глазах.
Вот видишь, заговорил Ходжа. Не ты один сирота. Оказывается, такой великий поэт, как Машраб, тоже мучился, живя на свете без отца и без матери. Так что не плачь. Не плачь, прошу тебя, а то и у меня разрывается сердце.
Простите меня, я причинил вам огорчение. Раз уж вы спросили меня, то я расскажу свою историю, только не знаю вот, вытерпите ли вы всю боль и печаль моего рассказа Я лишился отца и матери, когда мне было два или три года. Мои родители, оказывается, жили очень бедно. Никогда они не ели досыта даже черного хлеба и умерли от истощения.
Царство им небесное. Аминь.
Аминь Тогда богатый наш сосед, не имевший детей, но мечтавший о ребенке, усыновляет меня. Но посмотрите-ка вы на милость божью. Муж и жена, много лет мечтавшие о ребенке и усыновившие чужого мальчика, вдруг рожают и свою девочку! Воистину, если бог захочет оказать милость, то дает двумя руками, зато, если захочет наказать, бьет тоже двумя руками. Дочку они назвали Хумор. Чувствовали они себя на седьмом небе. Не было никого и вдруг сразу и сын и дочь. Угостили они народ большим пловом.
Да, Хумор, красивое имя, вставил свое слово Ходжа-бобо.
Еще какое красивое, бободжан! невольно вырвалось у Хатама.
Он замолчал и тяжело вздохнул. Слезы опять навернулись у него на глаза. Но он продолжал рассказ.
Мы росли дружно, как родные брат и сестричка. Я старался оберегать отца и мать от тяжелой работы и все, даже и по дому, делал сам. Заготавливал дрова на зиму, ухаживал за овцами и прочим скотом, сгребал снег с крыши конюшни, сарая, скотника и со всех домов, И внутренний дворик и наружный двор я всегда держал в чистоте. Весной открывал и поднимал виноградник в саду, осенью опять закапывал виноградные лозы. В общем, хоть я и считался сыном, но больше был похож на батрака. Развлекал я и свою сестренку Хумор. Особенно любила она кататься на мне. Возьмет хворостинку и погоняет меня, словно осла, а сама хохочет. Глядя на нас хохотали и наши родители, не могли они удержаться от смеха. Быстро летело время, быстро росли мы с Хумор, и вот беда выскочила вроде разбойника с ножом прямо из-под наших ног Рассказывать ли мне дальше, бободжан?
Какая беда? Конечно, рассказывай!
Вы же знаете, что красота девушки очень часто оборачивается бедой и несчастьем для нее же самой. Густые каштановые волосы Хумор, ее изогнутые брови, лучистые глаза, красивые губы, все это было сотворено как бы сверхъестественной силой. Весь облик ее излучал красоту, подобно тому как солнце излучает свет и тепло. Да, она была какая-то особенная, моя сестричка. И все движенья ее, все повадки были под стать красоте Слушаете ли вы меня, бободжан?
Говори, говори, сын мой.
Вот сейчас весна, и тогда тоже была весна. Тополи распускали свои душистые листья, плакучие ивы были в золотистом цвету. Сады утопали в нежно-белом цвете. Порхавшие в деревьях птички словно соревновались в сладкоголосом пеньи, доставляя слушавшим неописуемое наслаждение.
Хатам замолчал и задумался.
Что у тебя на сердце, рассказывай же, подбодрял его Ходжа.
Не рассказывать хочется, а кричать. Только если бы польза была от моего крика.
Не ропщи, сын мой. Если одна половина суток темная, то другая ведь светлая. Давший нам в удел темные дни, может быть, не пожалеет и светлых. А ты рассказывай дальше.
Однажды перед нашим домом появились, гарцуя на конях, слуги эмира. Без спроса ворвались они во двор. Сначала мы растерялись, потом отец опомнился и пригласил незваных гостей в дом, в мехмонхану комнату для гостей за дастархан, который был у нас постоянно накрыт. Об их истинной цели мы узнали лишь после их ухода, со слов отца. Это были, оказывается, «сваты» от эмира. Хумор потеряла сознание. Мать онемела. Отец, оказывается, добился отсрочки, сказав, что как бы ни было, мать есть мать. И надо с ней посоветоваться. Слуги сказали: «Нрав эмира нашего известен всем, в том числе и вам. Или будет ваша дочь у него, или ваша голова Сами знаете, да не вздумайте спрятать куда-нибудь красавицу, а то конец всей семье Мать начала было проклинать эмира, а отец испугался и, озираясь, прошептал: «Закрой рот, и у стен есть уши!»
Я побрызгал водой в лицо сестрице, и она открыла глаза. Тотчас она принялась громко кричать о том, что убьет себя, бросится в Аксу, а отец утешал ее как мог, успокаивал.
Возьми себя в руки, дочка, не плачь и не шуми преждевременно. На все воля аллаха, И волос не упадет с головы без его воли и колючка не вопьется в босую ногу.
В эту ночь я долго не мог уснуть, только в полночь забылся сном, как вдруг меня растолкала пробравшаяся ко мне Хумор. Она поманила меня выйти с ней на улицу, мы вышли и спрятались за ворох сухой кукурузы.
В чем дело, Хумор, что ты хочешь? спрашивал я, а она вместо ответа только всхлипывала.
А у тебя было с ней что-нибудь Ну такое тайное озабоченно спросил Ходжа-бобо. Ну взгляды, любовь, одним словом
Что вы! Она же была моя сестренка! Только здесь за этим ворохом кукурузы Хумор бросилась мне на шею. «Акаджан, братец, горячо шептала она, спаси меня. Отец ничего не может сделать, он в растерянности. Он боится эмировских палачей и продаст меня эмиру. Не будет у тебя сестренки. Уж лучше мне провалиться сквозь землю, чем достаться эмиру. Мать скорбит, но она не будет противиться отцу. Я сама слышала их разговор. Отец наказал ей смотреть за мной, чтобы я не исчезла или чтобы со мной не случилось чего. А то, быть, де, всем нашим головам отрезанными и валяться в высохшем сае. Мать причитала: «Горе мне! Уж лучше бы мне родить камень, а не девочку. Погибла наша юная девочка во цвете лет!» Она плачет, но сделать ничего не может. Нет у меня надежды ни на отца, ни на мать, только на тебя осталась надежда, спаси меня! Да, ты моя единственная надежда! Только надо спешить, надо убежать до рассвета» Вот что горячо мне шептала Хумор, а что я мог ей ответить? Сердце мое горестно сжималось, я понимал всю бедственность ее положения, но я думал и о том, что жизнь ее родителей висит на волоске. Ну и начал я говорить ей, что надо все обдумать и обсудить, нельзя так вот решать с бухты-барахты, нельзя думать только о себе и предать родителей в руки жестоких палачей. Разве мы не должны думать о судьбе матери и отца?
Хумор отдернула руки с моей шеи и оттолкнула меня.
Ах, так Значит, и ты туда же Значит, правильно я надумала, как мне спасти моих родителей. Теперь я знаю как А вы все думаете только о себе. Видеть не хочу никого из вас.
Она сделала попытку уйти, но я загородил ей путь.