Оставшись в тесных стенах своего узилища, Питер Бирон понял, что теперь все онистрадальцы, а, стало быть, в глазах русских достойны сочувствия. Всекроме отца. Бирон-старший слишком высокомерно презирал этот народ и эту страну, и они отплатили ему таким же презрением. Хотя, быть может, и отца кто-то пожалеет. Потом В другие века
* * *
В Шлиссельбурге, в Светличной башне, Бироны провели семь долгих месяцев. Питеру не повезло и повезло одновременно: переезд в открытой всем ветрам лодке через ледяную Ладогу не прошел даром, он сильно простыл и долго лежал в мучительной горячке. Жар сменялся ознобом, день в воспаленном воображении мешался с ночью, а явьс бредовыми видениями. Однако, как видно, коменданту было настрого приказано, чтобы никто из семьи Биронов не отдал Богу душу.
Потому в камере больного узника быстро появилась жаровня с раскаленными камнями, и вечно полупьяный гарнизонный лекарь ежедневно навещал Питера и пользовал своими снадобьями, которые «сугубо из резонов здоровья» настаивал исключительно на казенном хлебном вине И, главное, из-за своей болезни Бирон-младший избежал дознания. Правительница Анна Леопольдовна оказалась добрее Бирона-старшего: юношу не потащили в пыточную. Питер думал потом, что будь отец на месте чувствительной Аннушки, его бы это не остановило.
А вот отца, едва только он оправился от побоев, приезжали допрашивать из Петербурга. Дознавали «с пристрастием», как было принято говорить в России, да так, что истошные вопли избиваемого разносились по мрачным каменным переходам. Бывшего регента обвиняли в преждевременной смерти императрицы Анны Иоанновнымол, извёл ядом государыню, дабы противно законам Российской империи узурпировать власть!
Бирон-старший орал и скулил, слезно молил о пощаде, но так и не подписал признание. Как видно, своим хитрым разумом, не сломленным даже плотскими мучениями, понимал: признайся он, его участь будет еще страшнее! Имей дознаватели дозволение не чиниться в средствах, они б своего добились, у чинов Канцелярии тайных и розыскных дел, как говорится, и немые псалмы пели Но добра была правительница Анназапретила выворачивать Бирону суставы на дыбе и рвать клещами ногти.
«А одним боем чего дознаешься?», огорченно судачили посланные на сыск, в очередной раз возвращаясь ни с чем. В конце концов Бирона оставили в покое: грехов на нем и так было довольно, чтобы заморозить в Сибири.
Госпожу Бирон допрашивали об исчезнувших императорских драгоценностях: ничего не забыли, до последней серебряной ложки из подаренного покойной императрицей сервиза. Бенигна отвечала, что они с мужем не успели ничего забрать из дворца: гвардейцы Миниха вытащили их ночью прямо из постели.
«Как видно, слуги или солдаты в суете растащили! твердо отвечала женщина.
И с издевкой добавляла, не страшась пощечин и оплеух: «Быть может, пропажу стоит поискать на столе у фельдмаршала Миниха?».
Гедвигу и Карлушу «распытывали» вяло, неохотно. Что возьмешь с горбатой девчонки и двенадцатилетнего мальчишки? Гедвига после каждого допроса рыдала, а Карлуша сидел волчонком, вжавшись в стену каземата. Так прошло семь месяцев, похожих на один бесконечный и жуткий день. За узким зарешеченным окном зима сменилась зеленой весною, веснаскупым на солнышко северным летом, затем зазолотилась осень. Тогда они вновь увидели пепельно-серые воды Ладоги и переправились в лодках на большую землю. Вернулись из царства мертвых в царство живых. Питер подумал тогда, что воды Ладожского озера, отделяющие Ореховый остров от берега, это воды Леты, а солдаты-гребцымноголикий Харон-перевозчик. И плата этому Харонулюдские страдания. Только, видно, Бироны еще не испили чашу страдания до дна, потому что их ожидало новое наказаниессылка в сибирский городок Пелым.
Впрочем, это было очень мягкое наказание. Судьи правительницы Анны хотели было приговорить бывшего регента к лютой смерти через четвертование, но Аннушка смягчила приговор. Только ссылка Без всякого сомнения, думал Питер, она была добрее отца. Эрнст-Иоганн Бирон и покойная тетка Аннушки, императрица Анна Иоанновна, поступили бы по-другому.
Биронов повезли в ссылку Как они не сгинули в этой бесконечной дороге по бескрайним пространствам деревенской или безлюдной России, сначала под почти непрерывной завесой дождей, затемв холод и распутицу поздней осениБог весть! Сначала рвы и колеи добили ветхий экипажберлину, затем ранний снег посыпался отовсюду на простые крестьянский сани, в которые конвойные пересадили Биронов, настелив для тепла остро пахнувшие овчины и ветхие лоскутные одеяла
Как тут было не вспомнить другого полудержавного властелина великой северной империи, светлейшего Александр Данилыча Меньшикова, которого «со чада и домочадцы» не столь давно так же уносили по санному пути скрипучие дровнивон из блистательного Петербурга, из истории, из жизни! Шепча горячую молитву Божьей матери (что не одобрил бы любой лютеранский пастор), чтобы их ссылка закончилась не столь плачевно, Питер Бирон засыпал на облучке, привалившись плечом к плечу ямщика, словно они были братьями по несчастью.
Сон возвращал его в прежнюю счастливую и беззаботную жизнь, и мнилось лицо принцессы Анны, нынеправительницы России, веселое, милое, смеющееся. Как катались они вместе в санях, танцевали на балах, наступая друг другу на ноги, и как его прочили Аннушке в женихи! И как иногда, по словам отца, Аннушка даже говорила, что Петруша ей милее, чем признанный женихгерцог Антон-Ульрих Брауншвейгский. Но смеялась она тогда и над Петрушей, и над Антоном-Ульрихом, а любила, со всей страстью юности, саксонского посланника графа Морица Линара, блестящего кавалера и опытного соблазнителя.
А потом был Пелымский острог, тесный и грязный дом, где постоянно было дымно от плохо сложенных печей, караул днем и ночью за дверью, грубая брань и издевательства офицеров, приставленных «на неусыпную стражу» и одичавших от тоски не меньше узников, наушничество и мелочные склоки, доносы И гнить бы Биронам заживо в этом Пелыме, в доме, спроектированном изменником Минихом, лишившим отца власти, если бы к власти не пришла цесаревна Елизавета Петровна и не приказала перевезти бывшего регента Эрнста Бирона и всю его семью в Ярославль, где их существование уже можно было назвать жизнью.
Здесь было даже провинциальное подобие света, где младшее поколение Биронов сумело произвести нечто вроде фурора. Вместо опальной фамилии Биронов вскоре в северной ссылке оказалась сама Аннушка, кокетливая красавица дней былых и низложенная правительница, с малюткой-сыном, из колыбели возведенным на престол российский и из колыбели же ввергнутым в узилище, с мужем Антоном Брауншвейгским и «со всеми своими».
Быть может, и догнали Аннушку проклятие жестокой души императрицы Анны Иоанновны, беззвучно изреченное, когда по Зимнему дворцу мимо залы, где лежало ее еще не преданное земле тело, проволокли ее арестованного любовникарегента Эрнста-Иоганна Бирона. И происходило это именно по приказу Аннушки, несостоявшейся Анны Второй, племянницы покойной Анны Первой! Во всяком случае измельчавший в заточении душой герцог Бирон и его совсем озлобившаяся супруга Бенигна встретили известие о падении своей обидчицы с такой безумной радостью, что их старшему сыну невольно стало совестно.
Сам Питер Бирон Аннушке зла не желал, даже в самые мрачные и отчаянные дни своей погубленной в ссылке юности. Как-то не мог увязать в своих мыслях образ веселой и нежной красавицы, чьи лилейные щечки он украдкой лобзал в укромных уголках бальной залы, с тем, что сделала она с их семьей. Наоборот, узнав о ее участи, ужаснулся: как же она, такая слабая, хрупкаявыживет в остроге, за караулом?!
Из ярославской ссылки семью Биронов вернул уже новый император Всероссийский, Петр III, свершавший все с мальчишеским упрямством наперекор желаниям и намерениям своей покойной тетки, императрицы Елизаветы Петровны. Ненадолго их вновь принял Санкт-Петербург, разросшийся, возвеличившийся и похорошевший за годы их отсутствия. Бирона-младшего Петр Федорович возвел в генерал-майоры кавалерии и возвратил в кавалеры ордена Александра Невского.
«За геройское пелымское и ярославское долгосидение», шутил сам Питер. Иных подвигов за собою этот никогда не воевавший и почти не служивший лейб-гвардии кавалерист не знал. Важнее было то, что отцу вернули курляндское герцогство, и Петр Бирон снова стал наследным принцем Курляндии. Питер было утешился надеждой, что сломленный годами падения отец скоро уступит престол ему, а уж он-то сумеет осчастливить свою маленькую державу тщательно обдуманными в ссылке реформами и постройками
Однако, и здесь судьба безжалостно отняла у него возможность исполнения мечты. Постаревший Эрнст-Иоган Бирон схватился за власть по-молодому цепкими руками и, вопреки ожиданиям, прослыл в Курляндии герцогом щедрым и великодушным, немало сделавшим для благоустройства земли и благосостояния доброго обывательства. Тут-то Питеру и стало окончательно ясно: на его несчастную долю места для эпических свершений просто не хватит. Все, что ему остаетсяпопытаться жить для себя.
Впрочем, наверное, в утешение за загубленную в казематах и изгнании юность, судьба нечто уделяла от своих щедрот и Бирону-младшему. Он был любим женщинами, и по искреннему сердечному влечению женился на принцессе Каролине-Луизе Вальдекской, которая, увы, не подарила ему детей. Потом их любовь иссякла, и он без сожаления развелся с первой супругой и женился, тоже по искренней страсти, на русской красавице, Евдокии Юсуповой. Второй брак опять оказался бездетным. Петр Бирон развелся со второй супругой и женился в третий раз, на графине Анне-Шарлотте-Доротее Медем. Третья супруга подарила ему долгожданного сына, нареченного Петром, но мальчик прожил только три года. Достигли зрелого возраста только дочери от третьего брака, Вильгельмина и Полина.
Пригревала изменчивыми лучами и придворная слава. Новая российская самодержица Екатерина Алексеевна, свергнувшая (и, как поговаривали, намеренно умертвившая пьяными гвардейскими лапищами) своего царственного супруга Петра Федоровича, Биронов тоже вроде бы жаловала, хоть относилась к ним недоверчиво и осторожно.
В 1764 году, в Митаве, собственной белой ручкой она возложила на грудь наследного принца Петра орден святого Андрея Первозванного, с бриллиантовой звездой и крестом, отнятый у него при аресте, в далеком 1740 году Впрочем и сын, и отец Бироны ни на миг не забывали, что они под крепким присмотром, и что государыня-Екатерина не простит им малейшей оплошности, любого неверного шага, и от Курляндии до Сибири не так уж далеко Отец наконец умер в 1772 году, и постаревший Петр унаследовал Курляндское герцогство. Впрочем, для него это был уже шаткий и неверный трон.
Курляндские дворяне то и дело бунтовали против нового герцога, государыня Екатерина в Петербурге хмурилась, подозревая Петра Бирона в слишком тесных отношениях с прусским двором. Он действительно пытался смело лавировать между Санкт-Петербургом и Берлином, полагая, что призрачная самостоятельность его небольшой родины может быть сохранена только балансом сил между Востоком и Западом. Он слишком опоздал и здесь: Россия нипочем не готова была поступиться своим протекторатом над прибалтийским герцогством, а Пруссия видела в Курляндии лишь очередной повод для тевтонского «Drange nach Osten»
Неудачи преследовали внешнеполитические игры Бирона-младшего. Впрочем, в делах коммерческих герцог Петр слыл человеком прижимистым, хватким и осторожнымсумел и собственные капиталы округлить, и на всякий случай приобрел хорошенький замок Наход в Чехии, где рассчитывал провести свою печальную старость, если, паче чаяния, окончательно отнимет у него государыня Екатерина Алексеевна герцогство Курляндское. А к тому все и шло! И вот, в это шаткое и неверное время, однажды явился к герцогу Петру в его резиденции в Митаве странный посетитель, от которого ему, верно, следовало шарахнуться, как от чумы, едва завидев, если только дорога была ему тяжелая корона Курляндии.
Но герцог Петр, смолоду познав испытания невзгодами, стал тверд и небоязлив духом. Он выслушал небывалого гостяи весьма внимательно. Что-то разбередил в душе герцога этот нелепый человек, задел какую-то струну, которую Питер считал давно порванной и уже не звучавшей. А, надо же, зазвучала вновь, и так заполнила все его естество, что, проводив гостя из прошлого, герцог весь день до заката мерял шагами свой кабинет, стиснув руки в замок за спиною, отложил все дела и был молчалив.
* * *
В один из дней 1788 года в канцелярию дворца Его светлости герцога Курляндии Петра Эрнстовича Бирона в Митаве, обратился немолодой уже человек, на вид лет более сорока, одетый бедно, но опрятно, с простым обветренным лицом, обрамленным короткой седеющей бородкой, подобную которой носили и русские простолюдины, и митавские обыватели. Назвался он петербургским купцом Тимофеем Курдиловым, и это звание в общем-то вполне подходило к этой внешности. Однако было в очередном просителе нечто, что сразу заставило скучавших секретарей герцога обратить на очередного просителя внеочередное внимание.
Этот человек спокойно, но твердо не попросил, а потребовал личной встречи с его светлостью Петром Бироном, старшим сыном давно ушедшего в мир иной временщика. На настоятельные расспросы о предмете этой встречи посетитель не отвечал, повторяя лишь, что все расскажет его светлости приватно. Тут бы, казалось, впору секретарям вызвать дежурного офицера дворцовой стражи и выпроводить докучного вон, но никто из них (как выяснилось потом) даже не помыслил об этом. Некая твердая сила и страшная тайна чувствовались в странном посетителе, в его тяжелом и бестрепетном взгляде, в уверенной манере держаться, лишенной всякой напускной важности.
Казалось, его разговор с герцогом наедине был делом, уже решенным самою судьбой, а прошение об аудиенциилишь пустой формальностью на этом пути. При этом во всей его повадке, в его холодных и прозрачных глазах вовсе не было живой искры, словно не муж из крови и плоти пожаловал в Митаву, а призрак из иного мира. Напоследок он так пронзил старшего герцогского секретаря своим долгим горьким взглядом, что тот невольно содрогнулся, все же вызвал стражу и велел тщательно обыскать этого человека.
Названный Тимофей Курдилов вынес унизительную процедуру обыска совершенно равнодушно, лишь печально улыбался порою чем-то своему, далекому. Когда же не нашлось при нем ничего, что выдавало бы злой умысел, секретарь сам проводил просителя в резиденцию его светлости и, закрывая за ним двери, подумал: «Чур меня, чур!», словно избавившись от наваждения или повстречав восставшего мертвеца.
Герцог принял странного гостя в своем кабинете. Хотел было перемолвиться с петербургским купцом двумя-тремя фразами, не отрываясь от бумаг, но едва тот устремил на Петра Бирона свой взгляд, герцог невольно поднялся из-за стола и шагнул навстречу, как завороженный колдовской силой. Его светлость не считал себя человеком робкого десятка, ибо пережил и испытал многое, но от взгляда названного купца Тимофея Курдилова становилось жутко и пусто. На мгновение герцогу показалось, что перед ним тень или неупокоенная душа, задержавшаяся в этом мире.
Герцог встряхнулся и расправил плечи, напряжением воли отгоняя наваждение. Попытался улыбнутьсявысокомерно и снисходительно, как надлежит высокой особе в беседе с низшим. Сказал ледяным тоном, со скрытым вызовом сильного сильному:
Сударь, если взамен уместного приветствия вы намерены испытать меня взглядом, то напрасно потратите мое время, коего вам отведено немого. Извольте назвать себя и изложить суть вашего дела.
Вошедший слегка поклонился, но очень сдержанно. Видно было, что это для него просто знак обыденной вежливости, а не почтения герцогскому достоинству.
Герцог, обратился он к Петру Бирону, словно собрат по высшему аристократическому сословию, То, что я скажу вам, вы вольны считать бредом сумасшедшего, либо ложью искателя Фортуны. Порукой моих словтолько моя честь. Ваша честь пусть подскажет вам, верить ли им.
Итак, я слушаю
Перед вами несчастнейший из Российских Романовых, Иоанн, шестой своего имени на русском престоле, с коего был свергнут много лет назад беззаконной рукой.
?!?!?!
Иоанн, сын несчастной матери Анны, племянницы одноименной императрицы всероссийской, и злополучного отца Антона, принца Брауншвейгского. Более мне нечего прибавить к своему имени, герцог.