Юрий ФанкинБогатырский крестСказ об Илье Муромце
1
Ой, то не красно солнышко сквозь тучки проглянуло, то не млад-светел месяц на вечернем небе проступил - уродился в славном селе Карачарове, близ Мурома, сильномогучий русский богатырь. Батюшка его, Иван Тимофеевич, от сохи кормился, а матушка, Евфросинья Ивановна, большей частью домовничала да за сыном приглядывала.
Рос Илья, как расти богатырю положено: не по дням, а по часам. Поднимался, словно тесто на опаре. Потужится легонько - все свивы-пелёнки разорвёт. Ударит локотком в дубовой зыбке - боковины ломаются.
Делать нечего, положили младенца на полати, но и там ему воли мало - впору на полу стели. Рано Илья ходить научился, стал отцу помогать, но не долго он доброй силой радовал: стали у Ильи резвые ноги ослабевать.
На какие только хитрости-премудрости безутешные родители не пускались - ни одно колдованье-мудрованье не помогало. И в тридцати утренних росах Илья катался, и в баньке с берёзовым веником парился, а ноги порой на ровном месте подламывались. Однако, лишившись хожденьица, крестьянский сын без дела не оставался: то у домашней крупорушки жернова крутит, то верши из ивовых прутьев плетёт.
Верно говорят: беда не ходит одна. Вскоре немощь и в руках у Ильи завелась. Забрался Илья едва-едва на русскую печь и долгим думам предался.
Ох, не просто природному богатырю дни и ночи на печи проводить! В жизни недвижной, маятной, каждый часочек идет за денёчек, а денёчек за недельку, а неделька, глядишь, и месяцем тянется
Однажды матушка ушла в Муром отстоять в соборной церкви Христосовскую заутреню, а отец отправился в поле - под пашню пенья-коренья корчевать. Лежит богатырь на тёплых кирпичах и сильно кручинится:
- Неужто мне век вековать на отчей печи? Хорошее ли это дело?
Думает Илья думу горькую, а рядышком запечный сверчок верещит - гостей зазывает. Слышит Илья чутким слухом: какие-то незнакомые люди бредут по улочке, степенные разговоры разговаривают. Одной минутки не прошло, а гости уже в кленовых сеничках лапотками пошаркивают, посошками постукивают о косяки-ободверины.
Илья кудрявую голову с печи свесил
Входят три старичка благих, седатых. Перекрестились на икону Спасителя. Один из них спрашивает:
- Есть тут кто?
- Был тут один человек, - отвечает Илья, - да теперь от него половинка осталась!
Самый старый из старцев, белая борода до колен, улыбнулся и говорит:
- Не печалуйся, детинушка! Не тот больной, кто лежит, а тот, кто над своим недугом сидит. Будет и на твоей улице праздник.
Илья последние слова мимо ушей пропустил: мало ли что скажут люди по доброте душевной! Говорит:
- Перекусите с дороги, гости дорогие! Хлеб да соль у нас на столе.
А самый старый говорит:
- Спасибо, добрый молодец! Никакой ествы нам не надобно. Разве что горло смочить
Илья откликнулся:
- Пейте на доброе здоровье! Бадья с квасом на лавке стоит.
Улыбнулся длиннобородый старец:
- Пенный квасок хорош, а водица из ключа лучше.
Не показались Илье эти слова.
Экий привереда! - думает. Однако нрав у Ильи добрый, зазря грубого слова не скажет.
- За свежей водицей надо на родник идти, - говорит Илья. - Были бы у меня ноги хожалыми, я бы вашу старость уважил.
Смотрит старец Илье в глаза - словно светлым лучом пронизывает:
- Если только в ногах дело, то и мешкать не надо. Подымайся с печи да иди!
Чувствует Илья: живое тепло побежало по немощным рукам и ногам. Пошевелился богатырь, плечи затёкшие распрямил. Только что был в полчеловека, а теперь полным стал. Свесил ноги с печи, а вниз сойти не решается.
- Не бойся! - говорит ему старый старичина.
Слез Илья с печи, потопал ногами. Радость-то какая! - впору у самого себя на свадьбе пляши.
Схватил Илья два ведра и босой по траве-мураве к роднику заспешил. Набрал воды - и обратно
А седатые странники под иконами сидят, Илью поджидают. И такой у них на лицах покой, будто им и пить не хочется. Зато запыхавшийся Илья великую жажду почувствовал. Смотрит на чистую воду и слюнки сглатывает. Однако не гоже молодому старших опережать. Черпанул Илья ковшом в ведре и говорит:
- Пейте, люди добрые! Вы же с дороги
- Спасибо! - отвечает самый старый старец и принял от Ильи медный ковш. Не столько пил, сколько усы мочил.
Потом говорит:
- А ведь и ты, Илья, с дороги. Долгонько же ты шёл: тридцать лет и три года
И протягивает Илье ковш:
- А теперь ты испей!
Илья выпил залпом:
- Хороша водица!
- Водица-то хороша! - улыбнулся старец. - Да и ты без ущерба. Скажи-поведай, что в себе чуешь?
Илья призадумался:
- Скажу по правде: чую я в себе силу великую. Кабы рос могучий дуб до небес да ухватился бы я за него, так повернул бы землю-матушку слева направо
Старец головой покачал:
- Даже Илье-богатырю не дано шутки шутить с землёй-матушкой. Не руби, добрый молодец, дерево выше своих рук. Испей-ка еще полковшика - может, и войдёт весенняя сила в летние берега
Илья послушался, выпил полковшика. Чувствует: отхлынула лишняя сила.
- Вот и хорошо! - говорит светлый старец. - Лишняя сила не в радость. С силой чрезмерной Святогор - богатырь в земле по пояс угряз.
Хочется Илье странников отблагодарить, да не знает, как:
- Может, отдохнёте с дороги? Переночуете?
Отвечает ему старец:
- Не беспокойся о нас, Илья! Наша перина - земля сухая, а подушки - сумы перемётные. А пришли мы Божью волю провозгласить: быть тебе отныне самым сильным богатырем на Святой Руси. Так постой же с честью за веру православную, за наше Отечество! Скоро придётся тебе сделать коня верного и ехать в стольный град Киев на службу к Владимиру Красное Солнышко. Готов ли ты?
Илья голову опустил:
- Как же я в Киев поеду? Нет у меня ни коника, ни крепкого седелица. У княжеских богатырей копья длинные, бурзамецкие, луки тугие, разрывчатые. А я, муромский мужик, чем похвастаюсь? У крестьянского сына сбруя мочальная, вместо палицы кованной дубина дубовая. При такой справе не в Киев ехать, а в тёмный лес разбойничать
А старый старинушка ему в ответ:
- Не кори, Илья, свой род черносошный! Русский мужик сер, да ум-то у него не волк съел. Подожди немного, будет и у тебя доброе седло казацкое, стремена булатные. А конь богатырский тебя в вашей конюшеньке дожидается. Невидный коник, лядащий, по колени в навозе увяз. Ты возьми этого коника, отмой в Оке-реке, выходи, и станет он твоему богатырству под стать.
Проводил Илья святых вестников до околицы. Старец ему говорит:
- Захвати с собой в Киев горстку родной земли да малый сосудец с родниковой водой. Они любого злата-серебра дороже, посильнее меча - самосека
Поклонился Илья в пояс странникам, и растаяли они, словно пар над весенней пашней. Только следы от босых ног остались на пыльной дороге.
Вернулась Евфросиния Ивановна из храма, а следом за ней пришёл и Иван Тимофеевич - пополдничать да старую сошку починить. Смотрят они и своим глазам не верят: не было у их сына в руках владеньица, а в ногах хожденьица, а теперь детинушка сам ворота отворяет.
Соскучился Илья по крестьянской работе под летним небом. Встанет он ранёшенько, умоется белёшенько, съест ржаного хлеба калачик и вместе с отцом-батюшкой на лесную делянку спешит. Отец на новом поле пни выкорчевывает, а Илья вековые деревья с корнем вырывает. Сядет Илья отдохнуть и своей силой тешится: сожмет сук в кулаке - сок ручьём побежит, стиснет дикий камень - тот прахом рассыпается.
Исполнил Илья недавний наказ старца седатого: взял из отцовской конюшни стригунка неказистого, отмыл до блеска в Оке-реке, откормил в зелёных заливных лугах. Стал его Бурушка ладный, гладкий. И растёт, матереет быстро - будто из корня идет. Свистнет Илья молодецким посвистом, крикнет богатырским покриком, и Бурушка к нему со всех ног спешит. Встанет рядом, как вкопанный, острыми ушками прядёт. Илья погладит шёлковую холку и скажет ласково:
- Гуляй, мой коник! Ещё привыкнешь к тесной узде
Как-то, купаясь, обнаружил Илья в реке три больших морёных дуба. Вытащил их на возвышенье и сказал:
- Лежать этим дубам в основанье церкви!
Так и случилось: со временем построили карачаровцы на этих дубах собор в честь святой Троицы.
Показалось Илье, что Ока к Карачарову близко подходит, грозит избы в половодье затопить. Он подумал-подумал, поднатужился-поднапружился и две горы богатырским плечом в речку спихнул. Ока попенилась, поюлила да и потекла по другому руслу.
Трудится Илья на хлебном поле с утренней зари до вечерней, к родной пашенке всей душой прикипел - так богатырствовал бы на земле, словно оратай Микула Селянинович. Долгое время запечное теперь соколиные крылья обрело: месяц неделькой кажется, а неделька часом быстролётным. Рад бы Илья ретивое времечко взнуздать, да оно вместе с Бурушкой на воле разгуливает.
Как-то ведёт Илья борозду, усталую кобылку понукивает, на чистое небо поглядывает, и вдруг провозвестился ему голос из-за правого плеча:
- Готов ли, Илья?
Оглянулся богатырь - нет никого. Только божья птичка в тёплой земле пропитанье ищет. Смекнул Илья, в чём дело.
Отвечает:
- Подожди немного, мне ещё поле надо распахать, засеять зерном белояровым.
- Пусть будет по-твоему. Подожду.
Разделался Илья с севом, ждёт, когда отборное зерно прорастёт. Наконец-то пробилось, в зелёные метёлки пошло.
Колос усы распушил, восковую спелость вынашивает.
И снова знакомый голос за правым плечом:
- А теперь готов?
Поглядел Илья на золотые колосья, вздохнул:
- Дай ещё срок! Надо бы ржицу сжать.
- Что ж, жни! Неволить - грех
Управился богатырь с жатвой. Успел к Ильину дню и зажиночный хлеб смолоть.
В третий раз голос:
- Что теперь скажешь? Может, надобно пар заборонить?
Илья рукой махнул:
- Чего уж там! Жданки не вечны. Настало время коня боевого седлать. Жаль, что справой богатырской ещё не обзавёлся.
- Не тужи, Илья. Справа тебя дома, на крыльце, дожидается
До последнего времени не тревожил Илья разговорами об отъезде батюшку с матушкой, а теперь и открыться пришлось:
- Не плачьте, не тужите! Суждено мне во стольный Киев-град отправиться
У Евфросиньи ноги подкосились. Сидит, бедная, и причитает:
- Вот и веточка от дерева отломилася вот и яблоко от яблоньки покатилося кто же теперь нашу старость утешит-успокоит? Кто нас ласковым словом обогреет? Будем мы без ветрушка шатаючи и без дождика уливаючи. Зарастёт родное полюшко частым ельничком - березничком, молодым горьким осинничком. И зачем ты в дальнюю сторонку собрался? Ждут тебя болота топучие, дерева-леса дремучие. В тех лесах серый волк не прорыскивал, ясный сокол не пролётывал
Иван Тимофеевич жену утешает:
- Не печалуйся, Евфросиньюшка! Пока руки владеют, а ноги ходят, сыты будем, а наперед загадывать не станем. С Божьей помощью не пропадём
Евфросинья Ивановна немного успокоится и снова в слёзный приуныв:
- Снеги белые, пушисты, позакроют все поля, одного лишь не покроют - тоски горя моего
Иван Тимофеевич говорит:
- Сын не онуч - к ноге не привяжешь. Дальняя сторона не убавит ума. Пусть послужит наше чадо Святой Руси и князю Владимиру!
Евфросинья выплакалась, смирилась:
- Что ж поделать! Крута гора, да не объедешь. Я тоже со своего сына воли не снимаю. Пусть поступает, как знает
Напекла матушка Илье заедок подорожных. Иван Тимофеевич посмеивается:
- Как ни хлопочи, а саму печь в Киев не захватишь. Возьми-ка ты, Илья, кремень с огнивом да калёных стрел побольше. Твоя коренная еда по лесу бродит, с куста на куст перепархивает.
Илья больше отцовским советам верил, но и матушку - заботницу не обижал: сгрёб домашнюю еству в сумку - в пути неблизком всё порастрясётся Не забыл Илья и наказ седатого старца: завернул горстку родной земли в тряпицу и ключевой воды налил в сосудец.
Перед тем, как отправиться в дорогу, отстоял в Муроме заутреню. Воротился, просветлённый, в своё Карачарово и стал Бурушку снаряжать.
Он накладывал сперва потники, а на потники ладил войлоки, а на войлоки клал седелице, не простое, а казацкое. Он подпружечки затягивал, пряжки крепкие застёгивал. Брал он палицу железную, лук разрывчатый, прикладистый, дорогое копьё бурзамецкое
Перекрестила мать Илью, в уста сахарные поцеловала.
Отец сказал напоследок:
- Даю тебе, сын богоданный, благословенье с буйной головы до резвых ног! Не ищи дорог окольных да извивчивых, а езжай путями прямоезжими. Силою гордись, но не кичись: не в силе - Бог, а в правде
Поклонился Илья низёшенько отцу с матерью, сел на своего ретивого коня. Рванулся Бурушка с места - только его и видели. Из-под копыт богатырского коня пыль столбом летела, а в глубоком следу закипали родники.
2
В три прыжка, в три скока миновал Илья древний Муром. Высматривает богатырь из-под руки дорогу прямоезжую. А дорога прямоезжая замуравела, заколдобела, заросла лесным мелятником. Пристроились к позабытому тракту пути-стёжки окольные да извивчивые. Те дороженьки окольные добычливыми ногами протоптаны, богатыми каретами накатаны - легко по ним идти и ехать, а еще легче честь потерять.
Пробивается Илья дорогой трудной, неуделанной, видит: в лесной чащобе костры горят-помигивают. Какие-то полуночные люди протяжистую песню поют:
- Не шуми, мати зелёная дубравушка,
Не мешай мне, добру молодцу, думу думати
Догадался Илья: на разбойничий табор напал.
Услышали тати придорожные поступь Бурушки. Высыпали богатырю навстречу, словно горох из худого мешка. Кистенями и дубинами размахивают, кричат:
- Братцы! Братцы! К нам сама добыча препожаловала!
Илья выхватил из колчана стрелу трёхпудовую, семижильный витень натянул. Ударила стрела атаману под ноги. Налётной землёй разбойника с головой засыпало. Взмолились тати придорожные:
- Ой, не бей-не казни нас, богатырь святорусский! Наших деток малых не сироти! Не по своей воле, а по злой нужде мы за кистени взялись. Проси что хочешь: злата-серебра, заморскую одежду цветную
Илья говорит:
- Загубленные души никакая нужда не оправдает. Коль не пахали - не сеяли, то и чужим зерном белояровым не откупитесь! Я вас об одном попрошу: сожгите в жарких кострах свои дубины комлястые, а дорогую казну бедным да увечным раздайте!
Обещали разбойники не грабить, не проливать крови христианской. Илья спросил, как ему на Чернигов проехать. Призадумались разбойники: то ли ответа не ведают, то ли боятся правду в глаза сказать. Однако нашёлся в шайке один старинушка, из бывалых бывалец. Говорит:
- Ай же ты, добрый богатырь святорусский! Я тебе всю правду, как на княжьей дыбе, скажу. Едешь ты дорогой верною, только я тебе в Чернигов ехать не советую. Возле города Чернигова басурманской рати видимо-невидимо, а за городом Черниговым, возле речки Смородинки, управу над каждым проезжим-прохожим вершит богатырь - разбойник Соловей Рахманович. Его шатёр на вершинах трёх вековых дубов разбит. Он спит-храпит, словно лес шумит. От его посвиста лихого деревья сгибаются, буйной кроной до земли приклоняются. Он твою палицу в дугу согнёт, а тебя самого живота лишит. Не пытай судьбу, езжай в объезд!
Тронул Илья поводья и поскакал прямиком в город Чернигов. И увидел он возле крепостной стены войско невиданное: такую рать конём за день не объедешь, спорой ходьбой за неделю не обойдёшь.
Осенил себя Илья перстом и, как вихрь, налетел на вражью рать. Он мечом махал, как серпом косил. Только поженками его не колосья были, а пониклые головы басурманские.
Бил Илья врагов, приговаривал:
- Будете знать, как нашу землю зорить! Получайте сполна дани-невыходы!
Покосил Илья недоброе жито, копны не считал, в омёты не складывал. Встречали черниговцы Муромского богатыря с хлебом-солью, воеводить к себе приглашали. Однако не соблазнился Илья шапкой боярской. Говорит:
- За ласку спасибо. Я в стольный град Киев спешу. А за своё спасенье благодарите не только меня, но и крепостную стену. Крепка у вас стена, да для всей Руси маловата
Видели черниговцы, как богатырь на Бурушку садился, но не заметили, куда укатился. А Илья своего коня в брянские леса правил, на речку Смородинку.
Мчится Илья крутой дорогой с раскатами. Обочь дороги не камни белеют - человечьи черепа. Жирное вороньё в разные стороны рассыпается.
Услышал Илья издали могучий храп, кричит:
- Просыпайся, разбойничья теребень! Видел сладкие сны - теперь горькая побудка наступает!
Соловей Рахманович глаза протёр:
- Что такое? Человека слышу, да не вижу.
Илья отвечает:
- Русский богатырь - не душегуб лесной. Он из-за спины не выскакивает, чужим сном не пользуется.
Рассердился Соловей Рахманович:
- Ах ты, богатырь почестный! Да у тебя из-под стальной кольчуги мужицкой сермягой пахнет! Тебе не Соловья воевать, а пни корчевать.