Ваша заявка меня очень заинтересовала, произнесла Квик. Вы очень хорошо пишете. Очень хорошо. Вероятно, вы были одной из лучших студенток своего университета. Должно быть, вы считаете, что слишком хороши для секретарской работы.
Холодок испуга пробежал у меня по телу. Значит ли это, что она готова отпустить меня, что я не прошла испытания?
Я очень признательна вам за предоставленную возможность здесь работать, сказала я. Ведь это такое замечательное место.
В ответ на льстивые слова Квик покривилась, и мне стало интересно: что же она хотела услышать? Я взяла булочку и взвесила ее на ладони. Весом и размером она была как небольшое сумчатое животное, и мне инстинктивно захотелось ее погладить. Тут я ощутила на себе взгляд Квик и решила вместо этого ковырнуть пальцем корочку.
А какого рода произведения вы бы хотели писать?
Я подумала о листе бумаги, вставленном в печатную машинку в соседней комнате.
Главным образом стихи. В один прекрасный день я хотела бы написать роман. Я все еще жду подходящего сюжета.
Квик улыбнулась.
Не ждите слишком долго.
Услышав от нее такую рекомендацию, я испытала облегчение, ведь обычно каждый раз, когда я сообщала людям о своем желании писать, они начинали убеждать меня, что их жизнь могла бы стать отличным сюжетом для романа.
Я серьезно говорю, продолжила Квик. Не нужно простаивать без дела, ведь никогда не знаешь, что может на тебя обрушиться.
Я не буду, пообещала я, обрадованная ее настойчивостью.
Она откинулась на спинку кресла.
Ты мне напоминаешь кое-кого, с кем я когда-то была знакома.
Правда?
Это признание показалось мне невероятно лестным, и я ждала, чтобы Квик продолжила, но лицо ее омрачилось; она сломала пополам сигарету, оставленную на бортике пепельницы.
И как вам Лондон? поинтересовалась Квик. Вы приехали сюда в шестьдесят втором. Вам нравится здесь жить?
Я оцепенела. Она наклонилась вперед.
Мисс Бастьен. Мы не на экзамене. Мне действительно интересно ваше мнение. Что бы вы ни сказали, об этом никто не узнает. Обещаю и клянусь.
Я бы никогда не стала говорить об этом вслух. Возможно, всему виной джин, или ее открытое лицо, или тот факт, что она не посмеялась над моей мечтой о писательстве. Может, сказалась присущая юности уверенность в себе или свою роль сыграл этот портье Харрис, но тут меня словно прорвало.
В жизни не видела такую уйму копоти, выпалила я.
Да, местечко грязное, смеясь, согласилась она.
В детстве, в Тринидаде, нам всегда внушали, что Лондонволшебная страна.
И у меня та же история.
А вы разве не отсюда?
Она пожала плечами:
Я живу здесь уже столько, что с трудом могу вспомнить, как жила где-то еще.
Они заставляют вас думать, что в Лондоне порядок, что здесь изобилие, честность и зеленые поля. Расстояние все уменьшает.
Какое расстояние вы имеете в виду, мисс Бастьен?
Ну, королева правит Лондоном, а Лондон правит вашим островом, а значит, Лондончасть вас.
Понимаю.
Мне все же казалось, что Квик не поняла, и я продолжила:
Вы думаете, что люди здесь узнают вас, потому что тоже читали Диккенса, и Бронте, и Шекспира. Но я не встречала никого, кто мог назвать хотя бы три шекспировских пьесы. В школе они показывали нам фильмы об английской жизнишляпы-котелки и автобусы мелькали на беленой стене, служившей нам экраном, а снаружи мы не слышали ничего, кроме кваканья лягушек. Зачем нам вообще все это показывали? Я стала говорить громче. Я-то думала, здесь у каждого есть титул «достопочтенный»
Я осеклась, испугавшись, что говорю слишком много.
Продолжайте, сказала она.
Я думала, что Лондон означает процветание и гостеприимство. Возрождение. Славу и успех. Я думала, уехать в Англиювсе равно, что выйти из моего дома и оказаться на улице, пусть и на чуть более холодной, но все же в таком месте, где beti с мозгами могла бы жить по соседству с королевой Елизаветой.
Квик улыбнулась.
Вот о чем вы думали.
Иногда ни о чем другом думать не удается. Холод, сырость, плата за квартиру, нужда. Но я стараюсь жить.
Я подумала, что больше говорить не стоит. И так не могла поверить, что сказала так много. На коленях у меня были ошметки булки, полностью раскрошенной. А вот Квик, напротив, казалась совершенно невозмутимой. Она откинулась в кресле, глаза ее сияли.
Оделль, проговорила она, не паникуйте. Скорее всего, с вами все будет в порядке.
4
Синтия и Сэмюэл поженились в отделе регистрации в Уондсворте, в маленькой комнате, пропахшей бюрократией и дешевым парфюмом, с темно-зелеными стенами и стальными стульями. Ширли и Хелен, девушки из обувного магазина, явились во всем великолепии. Друг Сэма, Патрик Майнамор, работавший водителем автобуса, был шафером. Он привел с собой подружку по имени Барбара, весьма разговорчивую особу, делавшую первые шаги на актерском поприще.
Регистратор окинул нас пристальным взглядом. Мужчины пришли в костюмах, галстук Патрика прямо-таки пламенел; словом, все выглядели нарядно, особенно на таком унылом фоне. Синт была прекраснато есть она и так была хороша (даже и в те моменты, когда каждая клеточка ее тела не излучала любовь), но сейчас, в белом платье-мини, в простой шляпке-таблетке и белых туфельках, подаренных ей менеджером Конни в качестве свадебного подарка, она просто сияла. Шейку невесты украшало керамическое ожерелье из голубых цветов, сделанное на заказ, а две жемчужины в ушах были такими идеальными и круглыми, словно устрицы произвели их специально для нее.
На Патрика, начинающего фотографа, была возложена важная миссия сфотографировать всех нас. У меня все еще сохранилось несколько его снимков. Фонтан риса, запечатленный в полете, белый дождь на смеющихся лицах Сэма и Синт, когда они стояли на ступеньках отдела регистрации, подняв сцепленные руки навстречу каскаду зерен.
Что ж, по крайней мере замужество стало триумфом Синт. Конечно, мы изначально осознавали, как нелегко нам будет пробиться в жизни, к слову сказать, Синт так хорошо работала, что уже и тогда заслуживала собственную обувную империю. Не так-то просто было девушке из Тринадада продавать обувь на Клэпхем-Хай-стрит в 1967 году. Возможно, легче было написать стихотворение о цветах Тринидада, отправить его в Британский совет и получить за это приз. Но теперь у подруги, по крайней мере, был муж, и они отлично друг друга дополняли: серьезный и застенчивый Сэм, находчивая и целеустремленная Синт. Достаточно было взглянуть на его сияющее лицо, когда они расписывались, чтобы понять, как его вдохновляет присутствие любимой!
После церемонии мы сели в кебы и поехали в квартиру Сэма и Патрика, не забыв сообщить таксистам, что наши друзья только что поженились. Водители опустили стекла, включили одну и ту же радиостанцию, и вот из всех автомобилей синхронно зазвучал блюзтак громко, что мы даже опасались ареста за нарушение общественного порядка. Вернувшись в квартиру, мы в эйфории сорвали кухонные полотенца с сэндвичей, нашли открывалки для бутылок, штопоры, поставили пластинку и стали ждать, пока разрежут белый куполообразный торт, который Синт пропитала ромом.
Пару часов спустя появилась новая порция гостейдрузья друзей. Барбара созвала целую банду фасонистого молодняка, длинноволосых девушек в коротких платьях, парней в рубашках апашим явно не мешало бы побриться. Я держалась от них в стороне, только смотрела, ведь я уже давно сказала себе, что эти люди не для меня, а я не для них. Спина у меня намокла от пота, а потолок казался ниже, чем час назад. Пара человек из компании Барбары повалились на стол, из-за чего маленькая красная лампа с кисточками скатилась на пол. Сама я никогда не пробовала марихуану, но чувствовала, что кто-то здесь забил косяк.
Когда комната заполнилась народом, причем крайне возбужденным, Синт, выпившая три бокала «Дюбонне» и слишком много лимонада, сняла иголку с пластинки и объявила:
Моя подруга Деллипоэт, она написала стихи о любви.
Послышался одобрительный гул.
И сейчас она их прочтет.
Синтия Морли, нет, зашипела я на нее. Думаешь, раз ты теперь замужняя женщина, то можешь мною командовать?
А чего такого-то, Делли? крикнул Сэм. Чего ты строишь из себя такую загадочную?
Ладно тебе, Делли. Ну, ради меня.
С этими словами Синт, к моему ужасу, извлекла из сумки мои стихи. По душной комнате снова прокатилась рябь одобрения. Когда за неделю до свадьбы я наконец показала Синт свое произведение, чувствуя себя школьницей, совершающей долгий путь к учительскому столу, подруга прочитала его молча, а потом крепко обняла меня и прошептала: «Боже милостивый, Делли, у тебя действительно талант».
Это очень хорошие стихи, Делли, сказала она сейчас и сунула листок мне в руки. Давай, покажи этим людям, что у тебя есть.
Так я и поступила. Слегка пошатываясь под воздействием «Дюбонне», я только раз подняла глаза на лица собравшихсямаленькие луны, которые не приняли бы от меня отказа. Я прочитала стихотворение о любви по бумажке, хотя и знала его наизусть. Мои слова заставили всю комнату погрузиться в молчание. Когда я закончила, стало еще тише; я ждала реакции Синт, но и она, похоже, не могла сказать ни слова.
Я не видела его лица в толпе, пока читала стихи. Я не чувствовала на себе его взгляда, хотя впоследствии он признавался, что не мог отвести от меня глаз. Я не ощущала каких-либо изменений в атмосфере комнаты, если не считать волнения в те минуты, когда звучал только мой голос, и той особенной эйфории, какую чувствуешь после аплодисментов, смешанного чувства триумфа и какого-то, что ли, обесценивания.
Он подошел ко мне примерно через полчаса, когда я расставляла пустые формочки из фольги аккуратными башнями, стараясь навести мало-мальский порядок среди холостяцкого хаоса, царившего на крошечной кухне Сэма с Патриком.
Привет, обратился он ко мне. Значит, ты поэт. А меня зовут Лори Скотт.
Я первым делом подумала, что надо бы проверить, не осталось ли у меня на пальцах кусочков сэндвича с яйцом.
Я не поэт, я просто пишу стихи, ответила я, поглядывая на руки.
А есть разница?
По-моему, есть.
Лори облокотился о столешницу, вытянув длинные ноги и скрестив руки, словно детектив.
А Деллитвое настоящее имя?
Вообще-то меня зовут Оделль.
На мое счастье, под рукой оказалась бутылочка «Фейри» и губка для мытья посуды, так что я рьяно принялась за работу.
Оделль.
Лори обернулся и сквозь арочный проем окинул взглядом комнату, где вечеринка шла уже без руля и без ветрил, погружаясь в круговорот окурков и криков, ключей от консервных банок, потерянных заколок и чьего-то мятого пиджака, валяющегося на полу. Сэм и Синт должны были вскоре уйтипричем не куда-нибудь, а в нашу квартиру, которую я пообещала освободить на один вечер. Сегодня я должна была заночевать в этом логове. Этот Лори, похоже, заблудился в своих мыслях, был, возможно, слегка обкуреня заметила лиловые круги усталости у него под глазами.
Как ты познакомился со счастливой четой? спросила я.
А я с ними не знаком. Я дружу с Барбарой, а она мне сказала, что здесь вечеринка. Я и не знал, что это свадьба. Как-то неловко получилось, но сама знаешь, как бывает.
Я не знала, поэтому промолчала.
А ты? поинтересовался Лори.
Я училась с Синтией в школе. Мы вместе снимаем снимали квартиру.
Значит, давно знакомы.
Давно.
Твои стихи и вправду хороши, заметил он.
Спасибо.
Не представляю себе, каково этобыть женатым.
Вряд ли это такая уж большая перемена, ответила я, надевая желтые резиновые перчатки.
Он повернулся ко мне.
Ты действительно так думаешь? И поэтому твои стихи о любви, а не о браке?
Пена вздымалась в раковине все выше, поскольку я не выключила кран. По-видимому, Лори и вправду мною заинтересовался, что доставило мне удовольствие.
Да, ответила я. Только не говори Синт.
Он засмеялся, и мне понравилось, как звучит его смех.
Моя мать утверждала, что с опытом брак становится лучше, сообщил он. Впрочем, для нее это была уже вторая попытка.
Бог ты мой, хохотнув, сказала я.
Наверное, в моем голосе прозвучала нотка осуждения. В те дни развод все еще ассоциировался с каким-то непотребством.
Она умерла две недели назад, проговорил он.
Я умолкла, застыв над раковиной с губкой в руке. Потом посмотрела на него, чтобы удостовериться, что правильно расслышала.
Отчим посоветовал мне выйти проветриться, продолжал Лори, уставившись в пол. Он сказал, что я путаюсь у него под ногами. И вот, представляешь, меня занесло на свадьбу.
Лори снова засмеялся, а потом опять затих и обхватил себя руками. Я заметила его модную кожаную куртку. В Англии у меня еще никогда не было такого откровенного разговора с чужим человеком. Я не могла ему ничего посоветовать, но, кажется, он этого и не ждал. Похоже, плакать он не собирался. У меня мелькнула мысль, что ему должно быть жарко в этой куртке, но вроде бы он вовсе не планировал ее снимать. Наверное, он не задержится здесь надолго. Я поймала себя на том, что мне будет жаль, если дело в этом.
Я не видела свою маму вот уже пять лет, сказала я, сунув липкий поднос с остатками крема в горячую воду.
Но она хоть не умерла.
Нет, она не умерла.
Я все время думаю, что снова ее увижу. Что она будет дома, когда я вернусь. Но там никого, кроме гребаного Джерри.
А Джерриэто и есть твой отчим?
Лицо Лори помрачнело:
Да, увы. И моя мать завещала ему все.
Я попыталась определить возраст Лори. Казалось, ему около тридцати, но готовность, с которой он мне открылся, свидетельствовала о том, что он моложе.
Да, нелегко тебе. А почему она так поступила?
Долгая история. На самом деле она оставила мне одну вещь. Джерри всегда ее ненавидел, что в очередной раз подтверждает, какой он придурок.
Вот видишь, и ты что-то получил. А что это?
Лори снова вздохнул, разомкнул руки и свесил их по бокам.
Картина. Она только для того, чтобы напоминать мне о матери.
Он горько и как-то криво улыбнулся.
Любовь слепа, любовь скупа. Видишь, я тоже мог бы стать поэтом. Он кивнул в сторону холодильника. Молоко есть?
Должно быть. Знаешь, я думаю, тебе лучше запомнить свою маму, чем пытаться забыть ее. Мой отец умер. И у меня совсем ничего от него не осталось. Кроме фамилии.
Лори замер, держа руку на дверце холодильника.
Ничего себе. Извини. А я тут распинаюсь
Все в порядке. Нет, правда.
Теперь я почувствовала себя не в своей тарелке, и мне уже хотелось, чтобы он скорее достал молоко и занялся им. Вообще-то я не имела привычки говорить о своих родителях, но тут меня словно что-то подначивало продолжать.
Он погиб на войне. Его самолет сбили.
Лори оживился.
Мой тоже погиб на войне. Но не в самолете. Он умолк, и мне показалось, что он собирается что-то сказать, но потом передумал и только добавил: Я его не знал.
Мне стало неловко от этой синхронности наших обстоятельств, как будто я намеренно пыталась ее добиться.
Мне было два года, поспешила сказать я. Я его почти не помню. Его звали почти как меня, только без мягкого знакаОделл. Когда он умер, мама изменила мое имя.
Что сделала? А как тебя звали до того?
Понятия не имею.
Этот факт из моей собственной жизни прозвучал нелепо и смешнопо крайней мере, в то мгновение мне так показалось (а может, виной всему дым от травки, клубившийся повсюду), так или иначе, мы оба расхохотались. По сути дела, мы просто хохотали целую минуту, так хохотали, что животы заболели. Как тут не рассмеяться, если меня «переименовала» мать, у него мать внезапно умерла, а я в желтых резиновых перчатках стою на кухне в доме по соседству с Британским музеем.
Лори повернулся ко мне лицом, бутылка молока угрожающе накренилась у него в руке. Протрезвев, я уставилась на его руку, обеспокоенная, что молоко начнет капать сквозь крышку бутылки, наклоненной под таким опасным углом.
Слушай, сказал он, Делли.
Оделль.
Ты хочешь выйти?
Откуда?
Отсюда, ненормальная ты девица.
Это еще кто ненормальный?
Можно пойти в Сохо. У меня есть друг, он мог бы провести нас во «Фламинго». Только, чур, сними эти резиновые перчатки. Это не такой клуб.