Галина БеломестноваЛИШЬ ТОЛЬКО СМЕРТЬ РАЗЛУЧИТ НАС
Александра стояла у покрытого морозным узором окна, вглядываясь в тёмноту ночи. В эти холодные ноябрьские дни уходящего года тревога не оставляла её.
Уже давно закончился семейный ужин, и гувернантки уложили детей спать, а Никиты до сих пор нет. Заметив, как зябко ежится невестка от дувшего от окна сквозняка, Екатерина Федоровна тихо подошла и накинула ей на плечи свою персидскую шаль.
Александрин, ты совсем себя не бережёшь! укорила она. Пошли к огню, я велела горничной принести нам горячий чай с лимоном.
Зная, что спорить со свекровью напрасно, Саша покорно последовала за ней. Они устроились в креслах напротив камина, в котором жарко пылал огонь. Горничная поставила на маленький круглый столик поднос с чашками чая, сахарницей и тарелочкой с тонко нарезанными дольками лимона.
Маменька! Никита Михайлович последние месяцы поздно возвращается, стал каким-то взволнованным, скрытным, подолгу просиживает в кабинете, жжет разные бумаги, мне входить туда не разрешает. Вот и сегодня уже поздно, а его до сих пор нет, пожаловалась Саша, отпивая мелкими глотками горячий напиток.
Александра! Никита человек военный, офицер Генерального штаба, на службе у самого Государя Императора! Ты должна это понимать! Мне сегодня доктор снова выговаривал про тебя: «Александра Григорьевна вовсе меня не слушает. В её положении она должна рано ложиться, принимать предписанные лекарства, а не ждать до полуночи возвращения мужа!».
Екатерина Фёдоровна, я всё понимаю! взволнованно возразила Саша, прижав руки к груди. Но тревожится душа моя от того, что завелись у моего обожаемого Никитушки какие-то тайны от меня. Не сердечные, страшные, камнем, легшие ему на душу. Я же слышу, как мешают они ему спать по ночам! Но сколько я не пыталась, дознаться о нихничего не смогла.
Завтра я с ним поговорю, пообещала свекровь. Это не дело беременную жену всякими тайнами тревожить! А ты, душа моя, иди спать. Третьего ребёнка под сердцем носишь, а всё как дитя малое. Пошли, я провожу тебя до спальни, позвала Екатерина Федоровна, заботливо помогая Саше подняться из кресла.
* * *
На завтра, с утра, мать подступилась к Никите с расспросами. Но он, нежно обняв, и поцеловав матушку, отнекивался, говорил, что всё это им придумалось, ничего такого нет, просто по службе много занят.
Ох уж эти вечные ваши «дамские страхи», поменьше романы француза Жака Казота надо читать! улыбаясь, советовал он.
В полдень в особняк Муравьёвых приехал Чернышёв Захар Григорьевичбрат Александры. В ответ на встревоженные расспросы женщин, тот и вовсе рассмеялся, перевел всё в шутку. Прощаясь с сестрой в прихожей, сказал:
Беспокоит меня здоровье батюшки, никак он не может оправиться от удара. Не мешало бы вам Александрин съездить с Никитой и детьми на рождественские праздники в усадьбу, повидать отца. Да и матушка очень тебя об этом просила.
От горькой вести глаза Александры Григорьевны наполнились слезами. Назавтра, по просьбе жены, Никита Михайлович распорядился насчет укладки вещей в дорогу. Через два дня семья Муравьёвых отправилась в родовое имение графа Чернышевасело Тагино, Орловской губернии.
Екатерина Федоровна, прощаясь, долго крестила Никиту и, особенно, Александру, с тревогой заглядывала сыну в глаза. Сердце чуткой Саши сжалось в недобром предчувствии. «Может, что-то матушке известно, да скрывает от меня? Или показалось?»всю дорогу в усадьбу думала она, шептала молитвы, гоня от себя тревожные мысли. Никита был мрачен, не в духе, потому приставать к мужу с расспросами не решилась.
* * *
В имении, в радостной суете встречи все тревоги забылись. Матушка, перемешав слезы с улыбкой, показывала дочери подарки к рождеству, припрятанные для внуков, и шепотом рассказывала, что не оставляет доктор старому графу никаких надежд поправиться! Хоть бы до рождества дожил!
В таком смешении и смятении чувств наступил декабрь 1825 года. Беда пришла неожиданносемнадцатого декабря в усадьбе Тагино был арестован брат Александры Григорьевны, граф Захар Григорьевич Чернышев. Жандармы провели обыск, искали рукописи, прочитывали каждое письмо, но не нашли почти ничего. Захар Григорьевич знал, что за ним ведут слежку и, накануне ареста, успел сжечь большинство бумаг компрометирующих его. Родители были ошеломлены настолько, что не могли поверить в происходящее. Мать сутками не выходила из молельни, кладя поклоны перед иконами, отец снова слег и уже не вставал с постели.
В ночь с девятнадцатого на двадцатое декабря 1825 года в дверь особняка Чернышевых раздался снова громкий, требовательный стук. В дом вошли два офицера Генерального штаба во главе с флигель-адъютантом. Семья, напуганная случившимся два дня назад арестом Захара Григорьевича, столпилась в большой зале. Флигель-адъютант зачитал предписание Государя Императора Николая Павловичаспешно доставить для форменного объяснения и допроса к московскому генерал-губернатору капитана Муравьёва Никиту Михайловича.
Господа! Это недоразумение! Никита Михайлович верный слуга Государев! побледнев как полотно, Александра Григорьевна кинулась к мужу, стараясь прикрыть его собой от жандармов.
Офицер учтиво отвёл графиню в сторону, развернул перед ней какие-то бумаги и пытался объяснить, что никакой ошибки в их нахождении здесь нет. Понять в официальной бумаге Саша ничего не могла, буквы расплывались перед глазами: «Союз благоденствия, Северное общество, преступный заговор, конституция, уничтожение августейшей фамилии!»обрывки фраз мешались в голове. «Бог мой, как они смели ее Никиту обвинить в каких-то немыслимых ужасах и преступлениях!»Она смотрела на мужа, едва сдерживая слезы.
Никита Михайлович отстегнул оружие, молча передал его одному из дежурных офицеров, подошел к жене и опустился перед ней на колени:
Прости, Сашези! Я должен был сказать тебе сразу. Я виноват перед тобой. Столько раз ты умоляла меня не иметь никаких тайн от тебя. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе всё. Но честь не позволяла мне подвести товарищей. Мой ангел, у твоих ног я прошу, прости меня! он целовал её руки, со слезами на глазах прося прощения.
Саша подняла его с колен, и, умоляюще глядя в родные глаза, промолвила:
Ты ни в чем не виновен, друг мой. Это какая-то досадная ошибка. Все уладится, вот увидишь! Мой любимый не может быть преступником!
В передней она накинула ему на плечи шубу, перекрестила. Никита тихо что-то прошептал по-французски, она с трудом разобрала«бумаги», успокаивающе кивнула, хотя не знала о чем идёт речь. Последнее, что она слышала: бряцание сабельных клинков, шпор, скрип санных полозьев, глухие рыдания матушки.
Александра очнулась только на другой день, в постели. От матушки она узнала, что аресту подлежали не только Захар и Никитушка, но и кузен мужаМиша Лунин, родной брат НикитыАлександр, Сережа Муравьев-Апостол и еще многие, многие из родных и знакомых. Елизавета Петровна рассказала, что пока они гостили в усадьбе, в столице четырнадцатого декабря на Сенатской площади был бунт, войска восстали и отказались присягать новому Государю. Царствование Императора Николая Павловича началось страшно, с кровопролития.
* * *
Едва оправившись от потрясения, Александра Григорьевна начала спешно собираться в Петербург. Детей забирала с собою. Матушка, тихо плача, удержать не пыталась, знала, чтобесполезно. В хрупкой изнеженной Сашеньке таилась такая сила и непреклонность, что возражать было без толку!
Елизавета Петровна помогала собирать дочери вещи. На самое дно сундуков они прятали какие-то свернутые в трубочку бумаги из кабинета зятя. Дорога из Тагино в Петербург показалась Александре Григорьевне самой длинной за всю ее двадцатидвухлетнюю жизнь.
* * *
В Петербурге всегда шумный и весёлый особняк Муравьёвых на Фонтанке замер. Все ходили тихо, разговаривали шепотом, словно в доме был покойник. Свекровь Екатерина Фёдоровна встретила Александру в небольшой гостиной. Женщины обнялись и горько заплакали. Придя в себя после дороги, слез и бесконечных расспросов и поцелуев, уложив девочек в постели, Александра Григорьевна уединилась в кабинете, чтобы прочитать переданное ей Екатериной Фёдоровной письмо из Петропавловской крепости, где сидели арестованные бунтовщики. Александра читала и не верила своим глазам. Её Никитагосударственный преступник, один из главных теоретиков и руководителей Северного тайного общества. Его арестовали позже других только потому, что четырнадцатого декабря его не было на Сенатской площади. «Осужден по первому разряду с лишением всех чинов и прав состояния». Как в это поверить? Как понять?!
Она читала, давясь слезами:
«Мой добрый друг, моя Сашези! Помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, я один из руководителей только что раскрытого общества: Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну: Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня Богу, твоя душа чиста и ты можешь вернуть мне благосклонность неба!»
Никита не звал ее Александрин, как надо было бы ее называть, следуя общепринятым правилам «светской моды». Он выдумал для нее чуть-чуть странное имяСашези, такое же тонкое и хрупкое, как она сама. Имя это звучало в его устах и нежно, и чуточку благодушно насмешливо. Он всегда относился к ней, как к большому ребенку.
Склонившись над листом, и вытирая платочком слёзы, чтобы соленые капли не упали на бумагу, Саша написала в ответ:
«Мой добрый друг, мой ангел, твое письмо оно было для меня ударом грома! Тыпреступник! Тывиновный! Это не умещается в моей бедной голове. Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течении трех лет, что я была замужем, я не жила в этом мирея была в раю. Счастье не может быть вечным: Не предавайся отчаянью, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесу. Ты упрекаешь себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы такого преступника, как ты. Я самая счастливая из женщин. Письмо, которое ты мне написал, показывает все величие твоей души. Ты говоришь, что у тебя никого в мире нет, кроме матери и меня. А двое и даже скоро трое твоих детейзачем их забывать?! Нужно беречь себя для них больше, чем для меня. Ты способен учить их, твоя жизнь будет для них большим примером, это им будет полезно и помешает впасть в твои ошибки. Не теряй мужества, может быть, ты еще сможешь быть полезным своему Государю и исправишь прошлое!»
* * *
Судьба декабристов была неизвестна. В первые месяцы ареста разлука неизмеримой тяжестью давила на близких им людей. Доходили слухи, что император решил всё руководство бунтовщиков предать смертной казни. Александра день и ночь молили Господа о спасении мужа. Мужество её не знало предела, несмотря на свою беременность, она делала всё, чтобы облегчить участь Никиты. Выполняя тайную просьбу мужа, Александра уничтожила все документы, рукописи, книги, связанные с восстанием. Писала в тюрьму нежнейшие письма:
«Если б я имела возможность хоть изредка видеть тебя, ничто на свете меня бы не сломило, никакое физическое несчастье; я согласилась бы стать глухой, парализованной, лишь бы не расставаться с тобою, и всё равно была бы счастлива!..»
Мать Никиты словно стала еще меньше ростом, глаза ее ввалились и потускнели от слез, по ночам мучил долгий, лихорадочный кашель. Но каждый день, несмотря на нездоровье, они с Александрой Григорьевной нанимали прогулочную лодку, и та часами скользила по каналу вдоль стен Петропавловского равелина. Лёд на Неве недавно вскрылся, и отдельные льдины плыли по воде, стукаясь о дно барки. С севера дул пронизывающий холодный ветер. Зябко кутаясь в меховые пальто, они вглядывались в узкие окна крепости, в надежде увидеть какой-либо знак. Иногда Александра вытаскивала из рукава батистовый платочек и махала им в надежде, что Никита увидит, заметит их.
* * *
Следствие по делу декабристов длилось полгода. Екатерина Федоровна не жалея денег, подкупала охранников, часовых, даже пыталась дать взятку коменданту крепости Сукину. Благодаря её стараниям узники Петропавловской крепости имели постоянную связь с родными. Никита попросил Сашу, чтобы она заказала свой портрет и передала ему. Александра заказала портрет-акварель у известного художника Петра Фёдоровича Соколова. Художнику удалось передать не только её нежную красоту, но и присущее ей благородство, обаяние и внутреннюю чистоту.
В январе 1826 года комендант Петропавловской крепости «с высочайшего соизволения» передал Муравьёву от жены ее портрет. С той поры Никита Михайлович не расставался с ним ни на минуту. Он писал Александре:
«Портрет твой очень похож и имеет совершенно твою мину, большое выражение печали. Он не слишком велик и вовсе не беспокойно его носить. В минуту наибольшей подавленности, мне достаточно взглянуть на него и это меня поддерживает. Милая Сашези, укрепляй себя, не предавайся печали: Твои письма и письма маменьки, производят на меня такое впечатление, будто самый близкий друг каждый день приходит побеседовать со мной. Время от времени я перечитываю всю мою коллекцию, которая стала теперь довольно многочисленной. Моя мысль не в тюрьме, она все время среди Вас, я Вас ежечасно вспоминаю, я угадываю то, что Вы говорите, я испытываю то, что Вы чувствуете».
* * *
Екатерина Федоровна сердцем слышала, что никогда больше не увидит ни Никитушки, ни Александра. Но, спрятав боль в самые глубины души, она упорно писала прошение за прошением на имя Государя Императора. В день тезоименитства Государыни Императрицы Александры Федоровны она написала:
«Всемилостивейший государь! Только отчаянье, в котором я нахожусь, могло придать мне смелости просить Ваше Императорское Величество в такой радостный день рождения Всемилостивейшей Государыни! Услышьте голос рыдания, и мольбы несчастной матери, которая припадает к Вашим стопам и обливается слезами. Проявите божественное милосердие, простите заблуждение ума и сердца, вспомните об отце их, который был учителем Государя. Всемилостивейший государь! Спасите несчастное семейство от гибели, всю жизнь буду молить Творца сохранить Ваше здоровье, сниспослать Вам всяческие блага!
Верноподданная Вашего Императорского ВеличестваЕкатерина Муравьева».
Письмо, осталось без ответа.
* * *
После следствия, десятого июля 1826 года Захара Ченышёва, Никиту и Александра Муравьёвых осудили по первому разряду, приговорив к каторжным работам на двадцать лет и вечное поселение в Сибири. После долгих хлопот родных срок каторги уменьшили до пятнадцати лет, всё остальное, оставив без изменения.
Десятого декабря 1826 года, полгода спустя после приговора, Никиту Михайловича Муравьёва, некогда блестящего офицера, адъютанта Гвардейского Генерального Штаба, выпускник Московского университета как обыкновенного преступника заковали в кандалы, и отправили по этапу в Сибирь.
Екатерина Федоровна вместе Александрой узнали о дне отправления узников в сибирскую каторгу, и ждали их на почтовой станции вблизи Петербурга, где тюремный транспорт останавливался на некоторое время. Мать сумела увидеть своих сыновей в последний раз. Ценой немалой взятки им разрешили обменяться несколькими словами с арестантами, передать деньги, необходимые в столь долгом пути. Обе женщины сквозь нескрываемые слезы улыбались Никите и Александру, махали руками их товарищам по горестной судьбеАнненкову и Торнсону.
Опечаленная мать чувствовала, что, может быть, больше не услышит голосов своих любимых сыновей. Она смотрела на их кандалы и в отчаянье ломала руки. И в этом крайнем оцепенении она неожиданно расслышала голос Саши:
Матушка! Я решила последовать следом за Никитой, чтобы разделить его участь.
* * *
до вынесения приговора, Александра, начала хлопотать о разрешении, разделить участь мужа. Самоотверженная, любящая, преданная жена, она не могла оставить Никиту без своей поддержки в столь трудное для него время. Ровно через год после декабрьских событий ей поступило «высочайшее разрешение»ехать в Сибирь. Стиснув в руках кружевной платочек, она стоя выслушала условия, что зачитал ей жандармский офицер:
Александра Григорьевна Муравьёва, урождённая графиня Чернышёва, имея непреклонное желание разделить участь своего мужа, государственного преступника Муравьёва Никиты Михайловича, осужденного верховным уголовным судом, отрекается от дворянских привилегий и звания, переходит на положение жены ссыльнокаторжного, вследствие чего её ограничивают в правах передвижения, переписки, распоряжения своим имуществом. Её детям благородного звания, родственникам и другим лицам недозволено отправляться за ней в Сибирь. Её дети, рождённые в Сибири, будут считаться казёнными крестьянами. Не унизившись до слез, Александра, молча, все подписала.