Так оно и было на самом деле, не только потому, что в колчан ордынского воина влезало не менее тридцати-сорока стрел, а всех воинов невозможно было сосчитать, но и потому, что от леса готовилась оторваться новая лавина степняков на отдохнувших конях, сытых, жадных до человеческой крови и чужого добра.
Глава вторая
Татаро-монгольское войско который день находилось в пути в родные степи, нигде не задерживаясь надолго. Редкие урусутские города и поселения, еще не разоренные, не оказывали того яростного сопротивления, которое было вначале, их жители или разбегались по лесам, или отдавали свои жизни на милость победителя, покорно сгибая перед ним спины. Большая часть Руси была покорена за один поход, и орда торопилась покинуть ее земли до весеннего разлива рек и озер, она двигалась по лесным дорогам даже по ночам в свете факелов в руках факелоносцев, смоченных жиром животных, а иногда человеческим жиром, вытопленным из трупов погибших хашаров, держа путь на юго-восток. Там раскинулись бескрайние степи, где было светло даже ночью и где можно было сосчитать каждую звездочку в Повозке Вечности.
А здесь небо часто затмевалось низкими тучами, если же их разгонял ветер, звезды казались маленькими и колючими, похожими на крохотные осколки льда, прокалывающими кожу насквозь. Бату-хан мерно покачивался в седле, уставившись в одну точку, это состояние стало для него привычным. Он отдал приказ о повороте всех отрядов назад сразу после того, как в болоте утонула Керинкей-задан, любимая его шаманка, несмотря на то, что до богатого Новгорода, к которому приближались Селигерским путем все три крыла войска, оставалось сто верст. Саин-хан перед тем, как подойти к купеческой вотчине, торгующей товарами со многими странами, и обложить ее со всех сторон по схеме, отработанной на других народах, призвал к себе старую эту колдунью.
Она залезла на сухое дерево, чтобы камлания имели больший успех, но толстый сук надломился и она упала вместе с ним в болото, пробив скрюченным телом корку льда на его поверхности. Субудай бросился ее спасать, но его саврасый жеребец угодил в полынью, заполненную вязкой грязью, Непобедимого начало засасывать, как и шаманку, успевшую лишь спеть прощальную песню визгом, похожим на свинячий.
Тащите коня! крикнул Субудай тургаудам на берегу, барахтаясь в болотном омуте, затянувшем его уже по горлоСпасите моего коня!..
Несколько волосяных арканов обвились вокруг шеи могучей лошади, несколько крепких нукеров попятили своих коней назад, пытаясь выдернуть из смертельной ловушки любимца главного стратега войска. Но все их потуги оказались тщетными, голова жеребца с тонкими ноздрями, вывороченными от страха, дико всхрапнула и скрылась в черном аду, смачно всхлипнув напоследок. Верещание колдуньи, напротив, оборвалось внезапно, она камнем ушла на дно. Но Субудай-багатура его верные тургауды сумели вытащить на твердый берег, он попытался встать на ноги, весь в ошметьях вонючей грязи, и снова завалился на спину:
Мой конь дорогой мой друг, цедил он сквозь бледные губы, за которыми виднелись сцепленные десны с парой желтых клыков. Где я найду теперь такого умного и верного товарища
После этого случая Бату-хан повернул все войско в родные степи, не сомневаясь в правильности выбранного им решения. Так повелел бог войны Сульдэ, ему помогли в этом лусуты, духи воды, и мангусыдемоны, забравшие эту старую Керинкей-задан, давно ставшую шулмой-ведьмой, в свои чертоги, невидимые для простых смертных. Были еще две причины, по которым джихангир решил не испытывать судьбу, но он не торопился раскрывать их даже Субудай-багатуру, своему учителю, ни на мгновение не терявшему его из поля зрения. Не говорил саин-хан ничего и факиху Хаджи Рахиму, кипчакскому летописцу, качавшемуся в седле позади его свиты, увековечивавшему в книгах каждый шаг монголо-татарского войска в чужеземных странах.
Всему было свое время и наступал свой черед. Татаро-монгольское войско, соединившееся было воедино перед очередным броском на богатый урусутский город, вновь разбилось на несколько самостоятельных крыльев, одно из которых по правую руку повел, как в начале похода, Шейбани со своими братьями, он был, как и джихангир, сын Джучи-хана, убитого отравленной стрелой, и внук Потрясателя Вселенной. Там у каждого царевича под их властью находилось по тумену. Второе крыло, бывшее по левую руку, повел Гуюк-хан, заносчивый этот выскочка, сын Угедэя, кагана всех монгол, сидевшего на престоле в Каракоруме, под его командованием был еще и темник Бурундай, успевший прославить себя скромными победами и суматошными действиями на поле боя.
Среднее крыло, состоявшее из нескольких туменов по десять тысяч воинов каждый, возглавлял Бату-хан. Субудай-багатур с туменом тургаудов-бешеных на белых конях, из которых он готовил начальников отрядов, был везде. Кроме того, старый полководец владел вместе с джихангиром тайной, не доступной царевичам, она заключалась в том, что существовало еще четвертое крыло численностью в полтора тумена, или пятнадцать тысяч воинов, о котором все знали как о запасном полке, но которое было предназачено для исполнения иной задачи.
Джихангир давно ушел в свои мысли, он не глядел на лесную дорогу, вилявшую среди древесных стволов, не видел квадратных спин тургаудов впереди него, зато чутко прислушивался к неровной поступи коня, спотыкавшегося под ним о навалы бурелома, или приседавшего на ногах, разъезжавшихся по снегу, успевшему пропитаться водой. И хотя до настоящей весны было еще недели две, а по утрам крепкий морозец сковывал оттаявший за день снежный наст, наращивая на нем острые ледяные гребни, женское ее дыхание уже сдувало с бледных лиц монгольских воинов остатки суровой зимы, возвращая им природную степную их смуглость. Саин-хан качался в седле с деревянными высокими спинками, позволявшем ему поворачиваться в любую сторону без особых помех, покрытом арабской попоной, похожей на небольшой плотный ковер с узорчатым золотым рисунком и отороченный по краям шелковой бахромой.
Вокруг высились непроходимые леса с единственной дорогой через них, пробитой неизвестно кем, сбоку которой прятались под толстым слоем снега бездонные не замерзающие болота. Под ним шел вороной конь с белыми чулками до коленных чашек и с такой же звездой посреди лба. Он не менял масть коней с тех пор, как стал по воле курултая во главе с каганом Угедэем, верховным правителем монгольской империи, джихангиром всего монголо-татарского войска с примкнувшим к нему неисчислимым количеством кипчаков. Кипчаки населяли земли, завоеванные еще Священным Воителем, составляя основную массу войска и неся на себе в походе главные нагрузки, они представляли собой кочевых киргизов, казахов, таджиков с древними персами и хорезмийцев с каракалпаками и самаркандцами, а еще абескунцев, саксинов, буртасов и куманов. И прочие народы, имя которым былатьма.
Эти люди первыми шли в бой, подгоняемые монголами, их военачальниками, из небольшого племени «монгол», откуда был родом Священный Воитель, дед саин-хана, которых во всем войске набралось бы едва четыре тысячи. Они поднимались по лестницам на крепостные стены, заполняя своими трупами глубокие рвы под ними, первыми врывались в побежденные города и без понуканий делились добычей, попавшей в их руки, подавая пример остальным степнякам.
Татар в войске Бату-хана было около тридцати тысяч, они тоже занимали в нем не последние места. По этой причине кипчаки были обыкновенным сырым мясом, насаживаемым неприятелем на стрелы и копья как бараний шашлык на железный прут, поджариваемым кипящей смолой или обдаваемым живым кипятком для того, чтобы оно лучше прожарилось или проварилось. Они набежали в орду перед походом Бату-хана в земли урусутов в надежде на добрую поживу вместе с кавказскими племенами из беднейших в основном слоев населения среднеазиатского и центральноазиатского регионов. То есть, из харакунов, черни, среди которой попадались караиты, самые смелые воины из одноименного племени. Сам Великий Потрясатель Вселенной служил простым работником у хана из их среды, он приказал этих караитов выделить в особые части. И теперь они или показывали пример храбрости воинам из разных племен, первыми бросаясь на неприятельские полки, или вместе с монголами шли позади прочих кипчаков, понукая их на взятие неприступных крепостей остриями своих пик.
Впереди послышался громкий возглас одного из тургаудоввоина передовой сотни, которые часто исполняли роль дневных телохранителей при первых лицах в орде:
Байза!
Это означало внимание. Саин-хан натянул повод, поморгал веками, сгоняя с глаз пелену задумчивости, и зорко всмотрелся между спинами воинов и лошадиными крупами, загородившими обзор дороги. К нему неторопливо подъехал Субудай-багатур на саврасом жеребце, он ездил за внуком своего господина, ушедшего в мир иной, как нитка за иголкой, точно так-же, как держался за господином много лет назад. Звание багатур дал ему еще Великий Потрясатель Вселенной, у которого Субудай служил правой рукой, масть коней он тоже не менял, предпочитая придерживаться, как и саин-хан, одной, выбранной раз и навсегда. Только внук Священного Воителя выбрал для себя вороную масть с белыми отметинами, а Непобедимый саврасую, любимую масть бывшего господина. Такое правило было у их Учителя при его жизни, и они переняли его без раздумий.
Но сейчас Бату-хан даже не повернул в сторону Субудая головы, увенчанной китайским стальным шлемом с высоким шишаком, он не спускал глаз с тугаштандарта Чингизхана с рыжим хвостом его коня под острием копья, застывшего на месте. Кругом продолжала властвовать тишина, не нарушаемая даже треском веток, лишь где-то в стороне прозвучали кипчакские восклицания, приглушенные сырым воздухом, лесным массивом и расстоянием:
Боро!
Это означало на их языке, что кто-то должен был уйти прочь. И сразу за первым возгласом последовал второй, едва слышимый, и снова на том-же языке:
Гих, боол!
Вероятно, какой-то кипчак гнал впереди себя урусутских рабов, а чтобы они не замедляли шага, он приказал им бежать. Но где он с ними находился, вряд ли можно было разгадать, скорее всего, воины аллаха разнюхали дорогу, параллельную этой, или сбились с пути и теперь плутали по лесу в поисках выхода. Саин-хан скосил глаза на черную гриву коня с вплетенной в нее пестрой нитью преданности и пожелания великой победы над всеми врагами. Ее вплела своими руками юная его жена, дочь хорезмского шаха, к которой он не входил в шатер уже несколько дней. Остальные шесть жен тоже ждали его прихода, особенно монголки, которые отличались заносчивостью, граничащей с дерзостью. Но соплеменниц надо было терпеть, какую бы пакость те не придумывали, потому что они имели право пожаловаться на господина старшей жене кагана всех монгол. А верховный правитель мог выразить свое неудовольствие, которое было способно обернуться любыми неприятностями, ведь некоторые из монгольских жен имели происхождение из знатных родов. Всех жен у саин-хана было сорок, но в поход он взял с собой только семерых, остальные остались дожидаться его в богатых каракорумских шатрах.
Сбоку лесной тропы возник неожиданный порыв сильного ветра, заставив голые деревья сплестись вершинами, на некоторых из них с треском обломились тяжелые сучья, они с шумом упали в снег. Саин-хан скосил узкие глаза на духовного учителя и главного стратега всего войска, приставленного к нему курултаем, ему было интересно наблюдать, как ведет себя старый воин в таких ситуациях. И ни разу он не заметил на сухом, будто изможденном болезнями, скуластом лице никаких эмоций, словно его, как и все поджарое тело, вырубили из цельного куска камня, из того камня, из которого древние народы вырубали онгонов, каменных идолов, охраняющих в степи высокие курганы. Лишь рука, высохшая до размеров собачьей лапы, начинала подергиваться чаще, да единственный глаз принимался источать живое пламя.
Непобедимый получил увечья еще в молодости, во время похода в Нанкиясу, в царства Цзинь и Сун, когда китайский воин замахнулся тяжелым мечом, чтобы рассечь его надвое. Но тогда бог Сульдэ отвел от него клинок, решив по каким-то своим соображениям сохранить ему жизнь, взамен он отобрал у него руку и глаз. Вот и сейчас одноглазый и однорукий шайтан лишь крепче поджал морщинистые губы с редкими седыми волосами вокруг них, его лицо выразило презрительную усмешку на проделки дыбджитов и сабдыковлесных и других природных духов.
Внимание и повиновение! донеслось от передних рядов телохранителей.
И сразу тургауды пустили коней быстрым шагом, длинные квадратные тела с короткими кривыми ногами, крепко обхватившими крутые бока монгольских лошадок, даже не шелохнулись, словно не трогались с места. За воинами дневной стражи со знаменосцем посередине тронулись остальные. Саин-хан поднял глаза к бездонной выси, перечеркнутой множеством ветвей, и вознес хвалу Тэнгре, богу Вечного Синего Неба. Он так и не перемолвился словом со своим главным советником, отставшим от него на вежливое расстояние.
Субудай тоже решил не нарушать течение мыслей молодого господина, которого начал уважать с тех пор, как тот стал занимать первые места на турнирах по борьбе и стрельбе из лука с другими видами военных искусств. И хотя Бату-хан доводился Священному Воителю всего лишь внуком, к тому же с примесью меркитской кровион был сыном Джучи, старшего сына Великого Потрясателя Вселенной, убитого стрелой с наконечником, намазанным змеиным ядом, несколько лет назад во время очередных разборок между наследниками престолаа своей очереди занять трон и стать каганом всех монгол дожидались одиннадцать царевичей, ведущих родословную от главы династии чингизидов, выбор курултая пал на него единогласно. Субудай самолично скрепил это решение своим одобрением, потому что не видел во главе войска лучшей кандидатуры для похода к последнему морю, как завещал Учитель.
Бату-хан был облачен в металлическую кольчугу с золотыми пластинами на ней, на груди качалась на массивной золотой цепи золотая пайцза с головой тигра, стальной китайский шлем с высоким шишаком, украшенный золотыми узорами ввиде драконов, венчал его голову, сбоку у него висел китайский меч, расширявшийся книзу, в широких ножнах с золотыми китайскими иероглифами, обещавшими владельцу удачу в бою и усиление власти. Ноги в красных кипчакских сапогах с загнутыми носами были вдеты в золотые стремена, достававшие до середины туловища коня, в руке он держал повод, отделанный серебром и золотыми бляхами. Его фигура к концу похода не постройнела, как должно было быть при ведении постоянных боевых действий, а начала полнеть от жирной пищи, которую так любили монголы. Ведь одежды в степной юрте не спасали от сильных ветров и жестоких морозов, а спасал только подкожный жир.
Скуластое лицо саин-хана покруглело, глаза почти заплыли, на загривке вырос небольшой бугор, как у верблюда, отъевшегося на весеннем пастбище. Когда Ослепительный находился в своем шатре без доспехов, шелковый халат на раздавшихся плечах стал топорщиться на нем капюшоном за спиной. Он уверенно входил в пору мужества и одновременно во власть, и теперь всякий мог убедиться, что это растет на глазах новый каган монгольской империи. Вот почему его боялись и ненавидели одиннадцать царевичей-чингизидов, прямых потомков Чингизхана, не имеющих примесей меркитской крови, и имеющих право быть избранными на высший пост первыми. Вот почему не прекращались на него нападки, порой доходившие не только до угроз, но и до действий, из которых внук Священного Воителя всегда выходил победителем.
Но сейчас настроение у Бату-хана было не безоблачным, во первых, из-за добычи, оказавшейся в стране урусутов не столь великой, как предполагалось, а во вторых, из-за бесконечной этой дороги между огромными стволами деревьев, навевавшими беспрерывным шевелением ветвей необъяснимое чувство тревоги. В степи могло шевелиться только живое, здесь же двигалось и трещало все, на что падал взгляд, даже ветка, лежащая посреди дороги, отчего лошади поначалу дико ржали и шарахались в стороны. Теперь же они лишь косились вокруг глазами с застывшим в них страхом, и громко прядали ушами, припадая при каждом треске на все ноги сразу, не в состоянии привыкнуть к новым условиям.
Лошади тоже, как их хозяева, тосковали по степным просторам, где каждая кочка была им знакома. Не радовал саин-хана и груз, навьюченный на заводных-запасных коней, состоящий больше из шкур, отдающих звериными запахами. В кипчакских странах добыча была весомее, там было много драгоценных камнейизумрудов, рубинов и алмазов, огромных кусков бархата, шелка и парчи, в которые любили закутываться с головы до ног жены джихангира, золотых и серебряных монет с другими изделиями из драгоценных металлов. И главное, оружия из стали, могущей перерубить любой клинок, если он был выкован в другой стране.