Гли-ко, индо попал! воскликнул Охрим, прильнувший глазом к углу нового заборола, еще не законопаченному паклей, надратой из льняных стеблей.
Я-то?! встрепенулся Бранок.
А ни то, прямо в широкую морду, нехристь ажник на холку коня перекинулся.
Вятка тем временем приник к полу и ужом заскользил к туеску с яблоками, надеясь на то, что стрела его друга хоть на мгновение приведет в замешательство плотные ряды врагов. Не доползая до желаннной добычи пару сажен, он набросил на нее дугу лука и потянул к себе. Туесок накренился набок, верхние яблоки покатились по доскам прясла в разные стороны, но на дне все-же кое-что осталось.
Вота, а мы не знали, чем смочить уста, донеслось от глухой вежи, срубленной недалеко от заборола прямо на городне, в которой занимали оборону другие ратники. Вежи не пробивали основанием стену крепости насквозь, а гнездились наседками по ее верху. Мы тоже думали привязать к стреле бечеву да стрелить в лыковый короб, а ты, Вятка, дивье показал нам луком.
Ну и ладно, откликнулся тот, подгребая к себе туесок скрюченными пальцами и радуясь тому, что в нем еще остались яблоки в капустной крошке. Нам бы со всем добром все равно не управиться.
Из города по прежнему доносился заполошный перезвон медных колоколов и тревожное гудение вечевика на церкви Спаса-на-Яру, что возвышалась над главной площадью. Ему вторил более мягким голосом, как будто мужнину тревогу разделяла жена, колокол на церкви Параскевы Пятницы. Улицы городка были пустынны, горожане хоронились от стрел с красным и черным оперением за деревянными заборами, там же врачуя раненных защитников травами, отварами и мазями, и перевязывая их кусками материи, оторванной от подолов сарафанов и онучей. Или дежурили на крышах истоб, не давая заняться пламенем пучкам тлеющей пакли и бересты, прикрепленных к концам стрел. Они уже прониклись опасностью, надвинувшейся их на родные жилища, и теперь без суеты исполняли нужные дела. Близкие степные орды никогда не обходили Козельск стороной, хотя знали о его неприступности, и всегда они уходили от него не солоно хлебавши.
Вот и сейчас каждый житель надеялся на то, что пройдет и эта напасть, сдует ее ветрами, продувающими во всех направлениях городок, стоящий на вершине высокого холма, в полноводные реки и вернет с весенними водами туда, откуда ее нанесло. Но число дружинников и простых горожан, убитых в начале осады, продолжало расти, и это обстоятельство стало тревожить всех жителей от мала до велика. Вот почему набатные удары в колокола не прекращались, а народ стал стекаться на главную площадь с оружием в руках. Кому его не хватало, те стягивали на концах рогатин жилами-подтужинами засапожные ножи или вовсе обломки железных кос. В дело пошло все: вилы, колья, копья, кистени, древние бердыши, оставшиеся со времен войны с ливонцами и поляками.
Племя вятичей, которому принадлежал в том числе городок Козельск, одним из последних присоединилось к государству Русь со стольным градом Владимиром, как и племя голядь, жившее неподалеку. А до этого оно, после распада в шестом веке содружества славянских племен под общим названием анды или вененды, занимавших территорию между реками Днепром и Днестром, вело самостоятельный образ жизни. Даже христианскую веру племя приняло сравнительно недавно, славя в праздники вместе с Христом языческих боговСварога, Перуна, Велеса, Ярилу и других. Вятичи крепко отличались от остальных славян-единокровниковдревлян, радимичей, северян, дреговичей, кривичей и прочих, это были люди ростом в два аршина с вершком, широкие в плечах, с русыми волосами и светлыми глазами, чаще ярко синими.
Они были прекрасными воинами и охотниками, многие ходили в кожаной обуви, сшитой из шкур диких животных, напрочь отвергая лыковые лапти и длинные онучи из домотканого беленого полотнаобувки жителей деревень вокруг близких Москвы и стольного Владимира. Но по мере развития добрососедских отношений и особенно торговых соглашений, их быт поглощался бытом псковитян, владимирцев, суздальцев, черниговцев, ярославцев, принявших общее название русичи. Скоро они стали носить лапти с онучами, пока только зимой, когда в кожаной обувке было скользко ходить, и величать себя русичами, различия остались разве что в языке, опирающемся больше на гласные «а», «я» и «о», типа: вота повяло яго да в грядни. Вятскую землю редко кто из врагов удерживал надолго в своих руках, если враг занимал их города и селения, то в дело шли засапожные ножи, которыми вятичи владели лучше других видов оружия. С этими ножами они ходили везде и всегда.
Вот и сейчас Вятка, следуя за мыслью, проскочившей в голове, потянулся рукой к кожаному поясу, на котором висел в деревянных ножнах этот засапожный нож. Вокруг начало постепенно смеркаться, и мысль была связана в том числе с наступлением сумерек. Движение не осталось незамеченным Охримом, у которого лук был согнут из витого корневища:
Вятка, у Бранка лук тоже есть, одинаковый с твоим, он его в истобе забыл, заговорил он, перекрывая посвист тугарских стрел. Как только стемнеет совсем, он побежит за ним, потому как давно косится на взбеги. А у меня даже тетива натянута от подколенной жилы старого быка.
Тебе надо было сделать мену с теми кменями-воинами от обрей-аваров, что надысь к нам с ихними гостями наведывались, откликнулся тот, примериваясь пустить в осаждающих новую стрелу. У тя же куньих шкурок ажник мешок холщовый.
А Елянка колты-серьги просит со смарагдом-изумрудом, тверские, да еще аксамитовый-бархатный шабур, не хуже купеческого. Уж давно на них глазит.
Десятский повернулся к другу и с недоумением поднял светлые брови:
А брань рудую-кровавую вкруг нашего града твоя Елянка не глазит?
Брань-та как пришла, так ушла, не впервой нам степняков ослопами-дубинами бить, как-то простодушно отмахнулся Охрим. И пояснил по поводу просьбы. Я-от видал, как ты тронул засапожный нож.
Я коснулся его от душевной смуты, Вятка отвернулся от друга, но не удержался и сказал про замысел. Ночью пойду охотником в их становище, надоть взять ясыра-пленного и выведать у него, как ноне обстоит дело с ихними полками.
Надумал заняться ловитвой на тех, что гомозятся под стенами? расширил зенки Охрим.
А ни то!
И мы с тобой, разом зашумели друзья.
Десятский натянул тетиву, круто развернувшись, вскочил на ноги и послал стрелу в скопище нападающих за рекой. Сам разом поджал ноги и упал камнем на дощатый пол заборола. Охрим было приник глазом к щели между бревнами, но Вятка перевернулся на спину и выдохнул:
Не выглядывай, все одно попал, затем потянулся к туеску с яблоками и закончил, ни к кому не обращаясь. Возьму и вас, одному-то не так ино сподручно.
Обстрел крепости татаро-монгольскими воинами как начался внезапно, так внезапно и закончился. Вдруг вместо свиста и зудения наступила по всей длине стены, обращенной к реке, тревожная тишина, нарушаемая только звонами, долетающими из центра городка. Вятка поерзал лопатками по бревнам еще немного, затем напружился и потянулся лицом к проему, не доверяя Охриму, припавшему к щели в углу заборола. То, что он увидел, вернуло первоначальную уверенность в себе, убавленную было натиском смалявых нехристей. От берегов реки, истоптанных множеством копыт и помеченных просевшим от тепла снегом, удалялись конные орды тугар, соблюдавших равнение даже при отступлении. Впереди каждого отряда трусил на мохнатой лошаденке воин со знаменем на копье, вставленном нижним концом в стремя, его сопровождали с боков два стражника, за ними трясся командир в блестящем шлеме, а после него ехали по пять в ряд простые всадники в лохматых треухах, в шубах мехом наружу и с копьями, поднятыми остриями кверху.
Их было очень много, они заполнили равнину от края до края, от ее начала у берегов реки до леса, чернеющего на горизонте, отчего пространство, сверкавшее до этого девственным снегом, превратилось в серую впадину с дном, утыканным частоколом копий. Тугары уходили, но каждый из защитников городка знал повадки степняков, поэтому многие, узрев наяву отход поганых, заторопились к истобам, чтобы пополнить запасы продовольствия и поменять оружие на более надежное, если у кого оно имелось. А со стороны главной площади не смолкал гул колоколов, сзывающий народ на вече. Вятка вскочил на ноги, выбежал на прясло и огляделся вокруг, увидел кузнеца Калему и Темрюка, княжьего дружинника, обсуждавших что-то с Булыгой, помощником тысяцкого, главного на участке от ихнего заборола с глухой башней за ним до проездной башни с подъемным мостом.
Вятка, веди своих за доспехом и потом сходите на вече, да молви бабам внизу, чтобы наполнили водой бочкипожары тушить и раны промывать, крикнул ему Темрюк. А я пока стражников расставлю с рожками, чтобы они сигнал народу подали, если деренеи-разбойники надумают вернуться.
Ладно, дружник Темрюк, тогда мы поспешим, а то мои все без доспеха, обрадовался десятский, он махнул рукой защитникам, находившимся в забороле. Ратники, бегите по истобам за оружьем, а потом доспевайте на вече, там дожидается конца дневного наскока деренеев наш воевода Радыня.
На площади внутри детинца с раскрытыми настеж воротами, выходящими на главную городскую площадь, народу собралось столько, что просу некуда было просыпаться. Каждый конец города выделял свою дружинукузнецы, ремесленники, аргуны-плотники, шорники, сидельники и простые граждане вооружались кто чем мог. Мужчины как один облачились в броню, они держали в руках копья с секирами и шестоперами, а женщины были в теплых фофудьях, надетых поверх шабуров из шерстяной ткани. Скоро протолкнуться поближе к княжеским хоромам стало невозможно, и люди заполнили городскую площадь.
Здесь были бояре с «Т» образными посохами, символами их власти, огнищане-домовладельцы, княжьи мужичлены княжеской дружины, купцы, смерды, холопы, другой пришлый люд из гостей, посадских и сбегов. Все ждали выхода на лобное место воеводы Федора Савельевича Радыни и появления на крыльце малолетнего княжича Василия Титыча с его матерью Марией Дмитриевной. Княжич, которому исполнилось двенадцать лет, рос без отца, князя Тита Мстиславича, пропавшего без вести на охоте, он был родом из Ольговичей, прославивших себя праведным княжением во многих городах Руси, в том числе в Киеве, первой столице. Недаром Русь звалась у иностранцев страной городовГардарикой. Воевода же исполнял роль пестуна при малолетнем отпрыске великих князей, он мотался по периметру крепости, подбадривая ратников и снабжая их оружием, которое успел вместе с дружинниками захватить с собой.
Люди видели, что он оставался спокойным за надежность городских стен и крепкость дубовых ворот что на проездной, что на воротной башнях, выходящих одна на северо-запад, в земли русичей, а вторая на юго-восток, где сохли под палящими лучами солнца бескрайние степи со скудными растениями и не менее скудной жизнью, и откуда совершались на городок набеги диких племен. Стены детинца были ниже городских, это были не стены из клетей, забитых внутри землей и соединенных в одну цепь толстыми дубовыми бревнами, а просто тын из деревянных плах, плотно подогнанных друг к другу и с заостренными зубцами по верху. Прятаться от соплеменников у вятичских князей было не в чести и поначалу вокруг детинца не было даже тына, но потом, когда племя вошло в состав Руси, горожане сами возвели забор вокруг княжьего домаот лишних разговоров.
Вокруг лобного места наметилось какое-то шевеление, на него всходил то один, то другой дружинник, они зорко оглядывались вокруг и снова терялись в толпе. Видимо, решали, пришел ли черед объявлять выход воеводы к народу, а народуо начале веча. На княжеском крыльце появилась княгиня с сыном, одетым в шубейку из бобра с куньей шапкой на голове и в красных с меховыми отворотами сапожках на каблуках. На плечи мальчика был накинут плащ-корзно с золотыми застежками, а руки он прятал в меховых варежках. Лицо у него было светлым, почти детским, несмотря на то, что он хмурил бровки под ясными синими глазами и вскидывал округлый подбородок, стараясь казаться старше своих лет. Из-под шапки выбивались крупные кольца длинных льняных волос, отдельные пряди которых обвивали стоячий воротник, делая образ одухотворенным, заставляющим многих горожан тянуться двумя перстами к лбам.
Княжич был стройным, немного выше сверстников и не по годам серьезным, вряд ли кто из окружающих мальца видел когда-либо на его губах беспечную улыбку, что добавляло уважения жителей городка. Вот и сейчас лица людей прояснились, словно пасмурный вечер при свете факелов, пропитанных смолой, осветился лучами долгожданного солнца, разогнавшего плотный сумрак. Под стать сыну была и мать, светловолосая и голубоглазая княгиня с округлым лицом с бледноватыми щеками, сразу начавшими розоветь на легком морозце, и правильным носом над как бы припухшими губами. Даже ресницы у нее были словно льняныедлинные и жесткие, с загнутыми кверху концами. Княгиня была в собольей шубейке, отороченной горностаевым мехом, с наброшенным на нее темным плащем в знак печального события, пришедшего в ее с сыном вотчину. На голове у нее была высокая круглая шапка из меха куницы, под которой был надет черный платок, обмотанный концами вокруг горла, в знак скорби о пропавшем муже, а высокий лоб огибал золотой обруч, усыпанный крупными драгноценными камнями. Одна рука была в теплой рукавице с вышивкой шелковыми нитками, а длинные пальцы другой руки были унизаны перстнями с алмазами и рубинами.
Народ качнулся и склонил головы в знак уважения к своим правителям, княгиня с сыном ответили поклонами на все стороны. В это время послышалось церковное пение и между людьми стали пробираться к лобному месту духовные лицапопы, настоятели и служки главных городских церквей. Монахи в куколяхостроконечных черных колпаках с белыми крестами на нихнесли хоругви и деревянные кресты с иконами в золотых и серебряных окладах, большей частью царьградскими, архиереи в клобуках с тремя черными лентами за спиной, с большими из благородных металлов и с драгоценными камнями крестами поверх фелонейодежды до пятмахали кадилами. Архимандриты в аксамитовых лиловых камилавках крестили двуперстием народ направо и налево. Они примеривались петь разрешительную молитву, которую исполняют обычно в конце отпевания, попы словно предвидели, что сеча будет злая. Смерть уже витала везде, скорая и беспощадная, и нужно было успеть принять причастие, чтобы ангелы на небе отворили ратникам тяжелые врата.
Вятка с товарищами успел пробиться поближе к лобному местувозвышению из бревен и досок, они стали ждать появления воеводы. От него теперь зависело все. Ратники тоже не сомневались в надежности крепостных стен и ворот, но спокойствие жителей городка зависело не только от этого, а и от умения воеводы распределить силы защитников так, чтобы ни один ворог не смог объявиться по другую их сторону. Примерно пятнадцать лет назад козельский князь Мстислав Святославич обнес городок нынешними стенами в три бревна, каждое из которых было в два обхвата, с глубокими рвами под ними.
На этом дело не закончилось, князь понимал, что крепость Козельск находится на границе Дикого Поля, раскинувшегося между реками Дон, Ока и левыми притоками Днепра и Десны, где кочуют много племен степняков, охочих до чужого добра. Поэтому он установил перед рвами надолбы из бревен с заостренными концами, направленными в сторону вражеской конницы, и заставил очистить окрестности от камней, могущих сгодиться для камнеметательных машин. Старания князя были замечены и вскоре он был приглашен на черниговский престол, а потом принял участие в казни десяти послов Чингизхана, и после нее в битве при реке Калке вместе со смоленским князем Мстислав-Борис Романовичем Старым. Там оба и погибли с другими князьями и воеводами.
Наконец на возвышение напротив княжеского терема взошли гридни с хоругвями с ликом Христа, с символом Перунаколесом о шести спицах, так-же с факелами, и остановились посередине, расставив ноги, за ними влез по ступенькам воевода Радыня в шлеме с бармицей и в байдане из плоско раскованных стальных колец. На ногах были бутурлыки, а рукив железных перчатках и в налокотниках. На поясе висел прямой меч в ножнах, украшенных серебряными пластинами. Это был широкоплечий мужчина лет сорока с удлиненным лицом, с синими глазами и высокими скулами, с высоким лбом и прямым носом над резко очерченным большим ртом. Мощную шею прикрывала завитушками до боков бармицы широкая светлая борода. Он прошел на середину лобного места, обвел внимательным взглядом собравшихся горожан, шум и разговоры пошли на убыль. Подождав, пока установится полная тишина, Радыня повернулся к княгине с малолетним сыном и отвесил им низкий поклон, затем поклонился людям на все четыре стороны и только после этого положил десницу на яблоко меча.