В тот год ей исполнилось пятнадцать, и она сбежала из монастыря. Связалась с каким-то гитаристом-оккультистом, подрабатывавшим шофером в курьерской службе «Юнайтед парсел», который прятал ее в своей «богемной», как было сказано в письме, квартире три недели, пока ей не сделалось скучно и она не вернулась в приют. Миранда ничуть не раскаивалась в содеянном, по словам монахини, и была далеко не девственницей, по словам доктора. Пресвятая Дева Мария уберегла ее от беременности и нехороших болезней. Ей грозили исключением из приюта и переводом в интернат для трудных подростков. В итоге мои ежемесячные выплаты монастырю выросли в полтора раза, и Миранда осталась у них.
Я хорошо помню, что чувствовала, получив это сердитое письмо. Мне было страшно за нее, но в то же время в душе возник какой-то странный восторг, словно этот дерзкий побег стал победой ее вольной природы над строгим порядком, внушаемым с детства. Я положила в коробку тонкую стопку рисунков, которые мне подарила Миранда, закрыла крышку, вынула коробку из кофра и отложила в сторону.
Весь кофр заполнен подборками вырезок, толстыми пачками, обернутыми в черный пластик. Фотографии. Аудиозаписи. Толстый рулон цирковых афиш, скрепленный высохшими ломкими резинками.
Эти хрупкие, легковоспламеняющиеся бумагивсе, что осталось от моей жизни. Это история происхождения Миранды. Ее истоки и корни. Она живет и не знает, что было причиной ее появления на свет. Она представляет себя одинокой и уникальной. Она не знает, что является частьюи результатомсил, которые сформировались задолго до ее рождения.
Может, она и вправду решила избавиться от хвоста. Или это просто слова? Она не знает его значения и не понимает, чем он ценен. Но что-то у нее в душе болит, предупреждая ее.
Я вытаскиваю из рулона верхнюю афишу. Бумага сухая и жесткая, она скорее сломается, чем порвется. Я осторожно разворачиваю афишу на заплесневелом ковре и, чтобы она не свернулась обратно, придавливаю уголки тяжелыми стопками бумаг, обернутых черным пластиком.
Передо мной предстает семейство Биневски, в блестящих белых одеждах, на салатовом с синими пятнами фоне. Они улыбаются. Здесь, на этой афише, они по-прежнему вместе. Все члены семьи выстроились в живую пирамиду, в основании которой стоит Цыпа в его короткий период «Фортунатосамый сильный ребенок на свете». Папа «зарезал» эти афиши вместе с номером Цыпы прежде, чем публика увидела и то, и другое. Но это мой самый любимый семейный портрет. Шестилетний Цыпа, с его золотистыми волосами и прелестной улыбкой, стоит в самом низу, вытянув руки вверх. У него на ладонях стоят наши родители. Очаровательная Хрустальная Лил замерла в откровенно эротичной позе, подняв одну стройную ногу над головой, в объятиях красавца «Ала, инспектора манежа», нашего папы, Алоизия Биневски, в высоких сапогах и белых галифе. Их улыбки в желтых лучах прожекторов словно уносятся вверх, к нашей звезде, нашему сокровищу: «Артуро, удивительный Водяной мальчик» плывет в штрихах синей воды, расправив ласты, как ангельские крылья, в правом верхнем углу, его голый череп сияет в ореоле света. В левом углу из взвихренного синего фона вырастают клавиши фортепьяно. «Блистательные музыкантши, сиамские близнецы, Электра и Ифигения». Элли и Ифи. Их длинные черные волосы гладко зачесаны и собраны в пучки на затылке, их тонкие белые руки переплетены, бледные лица будто светятся изнутри, фиолетовые глаза сияют.
Я тоже там есть. «Альбиноска Олимпия», стоящая боком, чтобы был виден горб. Лысая голова кокетливо склонена набок. Олимпия на афише делает реверанс, одной рукой указывая на чудесного Цыпу и его великолепную ношу. Цыпе тогда было шесть, мнедвенадцать, но он был выше меня на голову. По верху афиши тянется выгнутая дугой надпись, искрящаяся блестками: «Фантастические Биневски».
На школьной фотографии из выпускного класса лицо Мирандыточно такого же размера, как лица Биневски на афише. Я прикладываю фотографию рядом с Цыпой, с Арти, с папой Алом. Миранда похожа на Арти. Те же высокие скулы Биневски, те же монгольские глаза. Увидит ли она это когда-нибудь?
Книга IIТвой дракон: уход, кормление и опознание по испражнениям
Глава 4Папины розы
В личном деле Олимпии Макгарк в базе данных кадрового отдела Радио-KBNK записано: «Выразительное чтение, четкая дикция, хорошо поставленный голос, умение выступать с микрофоном; прошла обучение у Алоизия Биневски», как я уверенно и спокойно указала в своем резюме, словно каждый уважающий себе диктор должен знать имя мастера.
Я словно воочию вижу, как папа сидит за микшерным пультом в дальнем конце шатра, поправляет наушники и свирепо глядит на меня, стоящую на сцене на одной ноге перед стареньким ободранным микрофоном. Папа кричал: «Уныло и пресно!» на мою пятидесятую попытку сказать «Проходите сюда, уважаемые!». Или беспощадно меня передразнивал: «Тра-та-та, тра-та-та!» если я впадала в монотонный ритм на «Потрясающее откровение из тайных глубин науки».
Шевели губами, горе мое! стонал папа. Или: Хватит изображать мышиный пердеж. Делай посыл.
Это живой духовой инструмент! Называется голос! А не гребешок, завернутый в вощеную бумажку! Я дал тебе хороший голос, это дар моей любви твоему щупленькому, ни на что не пригодному тельцу, а посему, будь добра, пользуйся им, как должно!
А я ужасно хочу в туалеткашляю в микрофон, когда уставшее горло саднит, глаза щиплет от слез, губы и подбородок дрожат от расстройства из-за папиной ярости. Мягкий перезвон фортепьянных струн, Электрав низком регистре, Ифив высоком, и мамин голос считает: «И раз, и два» У близнецов урок музыки в трейлере. Булькающий гул насосов, фильтрующих воду в стеклянном баке моего брата Арти, Водяного мальчика. И лицо маленького Фортунато, словно затуманенная луна, глядит на меня из темноты на балконе над папиным пультом.
Если же у меня наконец получалось сделать все правильно и пройти все свои реплики от «Подходите, дамы и господа» до «Удивительные и неповторимые причуды природы по цене одного пережаренного хотдога» без единого взрыва ярости от моего нежно любимого папы, он сгребал меня в охапку, сажал к себе на плечо, где я могла ухватиться двумя руками за его роскошную шевелюру, и выносил из полутемного шатра в яркий солнечный свет. Золотистая голова Фортунато мелькала далеко-далеко внизу, и мы проходили вдоль длинного ряда ярмарочных палаток, я смеялась и махала руками рыжеволосым девчонкам, продававшим леденцы на палочках. Беззубый стариксмотритель колеса обозрения и укротитель Хорст молча кивали, выслушав папины распоряжения, и я слышала, чувствовала, как его зычный голос грохочет у меня из-под ног: «Сегодня эта козявочка отлично справилась на занятии».
Забавно, что я зарабатываю на жизнь чтением. Меня это смешит потому, что раньше я не любила читать. Книги меня пугали.
Арти женаоборот. Он читал постоянно, читал все подряд, но больше всего ему нравились истории о привидениях, мистика и ужасы.
Когда мы были еще детьми, именно я переворачивала ему страницы. Он читал, лежа в постели, читал допоздна, когда все уже спали. Я лежала рядом, держала лампу, переворачивала страницы и наблюдала, как его взгляд перемещается по листу стремительными рывками. Чтение книгзанятие тихое, но только не для Арти. Он ворочался, кряхтел, вскрикивал и бормотал себе под нос. Он тогда пребывал в очередной туалетной фазе. «Серо-буро-малиновая дырка в заднице» таково было его выражение удовольствия. «Дерьма-пирога» означало досаду.
Тебе не снятся кошмары? однажды спросила я. Не страшно читать такое на ночь? Эти книги пишут специально, чтобы пугать.
Совсем не страшно. Их пишут нормальные, чтобы пугать нормальных. Знаешь, кто эти чудища, демоны и злые духи? Это мы. Мы с тобой. Мы являемся нормальными в кошмарных снах. Тварь, что таится на колокольне и загрызает до смерти мальчиков-певчих, это ты, Оли. Тварь, которая обитает в шкафу и выпивает жизнь спящих детишек, это я. Шорохи в придорожных кустах, странные вопли в ночи на пустынной дороге, леденящие кровь одиноких прохожих, это наши близнецы поют гаммы, пока ищут ягоды. И не надо качать головой! Эти книги многому меня научили. Они меня не пугают, потому что они обо мне. Переверни-ка страницу.
Наверное, нехорошо так говорить, но лучше всего нам жилось до рождения Цыпы. Все было проще. Папа рассказывал нам про тяжелые времена. О том, как Арти принес успех цирку, и Элли с Ифи тоже помогли нам подняться, и поскольку наш папа был добрым, внимательным человеком, он не забывал добавлять, что даже Оли «внесла свою лепту». Мы работали чуть ли не круглые сутки, но это было нормально.
По утрам мы наслаждались бездельем. После уроков и перед началом дневных представлений в два часа были свободны как ветер. Папа скрепил два куска старой автомобильной шины нейлоновым тросом и приладил к ним ремешки, надевавшиеся на передние и задние плавники Арти. В такой броне из плотной резины от подбородка до живота Арти мог ползать почти везде.
Папа считал, что мы должны сохранять таинственность и горожанам не следует видеть нас просто так, бесплатно. Но в сельской местности нам разрешалось ходить куда угодно при условии, что мы будем держаться вместе.
А ну-ка, засранцы, слезайте с дерева, ко всем чертям!
Фермер щелкнул в воздухе широким ремнем, сложенным вдвое. Свистящий звук взвился вверхпрямо к нам, притаившимся сведи ветвей. Арти прижался виском к стволу вишни и поглядел вниз на мужчину с ремнем. Это был крепкий, суровый старик. Его взгляд метнулся в мою сторону, стоило мне лишь легонечко пошевелиться. Я пригнулась, прячась среди листвы, и ремень щелкнул снова. Листья тряслись мелкой дрожью на ветке прямо у меня над головой, где сидели Элли и Ифи. Сейчас они приумолклииспуганные, как всегда, а до этого препирались, сколько вишен могут съесть на двоих, пока у них не прихватит живот и не случится понос. Наверное, их звонкие голоса и привлекли внимание этого старого скупердяя.
Слезайте немедленно, или я сам к вам залезу!
Его голос звучал не так уж и сердито. Старик стоял чуть поодаль. Ему хватило ума не приближаться к дереву, откуда в него могли чем-нибудь кинуть.
Губы Арти приблизились к моему уху:
Тыпервая. ПотомЭлли и Ифи. Он думает, это соседские детишки.
Я стиснула горло и крикнула тоненьким, глупеньким голоском:
Мы спускаемся, мистер, не надо нас бить!
Я сняла темные очки и высунула голову из листвы, чтобы фермер увидел мои уши, торчащие из-под вязаной шапочки. Я прищурилась, чтобы он не разобрал цвет моих глаз. Старик впился в меня пронзительным взглядом. Уголок рта скривился, готовясь выдать плевок.
Щас я вам задницы-то надеру!
Нам надо помочь братику, мистер, мы сейчас!
Арти вытянул шею и сомкнул челюсти на последней веточке с вишнями, которую я для него держала. Я потихоньку полезла вниз.
Элли, крикнула я погромче, чтобы фермер услышал. Ифи, помогите мне снять Арти.
Из ветвей показалась длинная нога в белой кроссовке и розовом спущенном носке. Я украдкой взглянула на фермера. Он снова щелкнул ремнем о свой высокий резиновый сапог. Он наблюдал, но теперь немного расслабился. Девчоночьи имена размягчили стариковское сердце. Тоненькое «Не надо нас бить, мистер» его обезоружило.
Осторожнее!
Ифи встревоженно смотрела на меня сверху, пока Элли готовилась начать спуск. Арти тихонько шепнул им обеим:
Оли спускается первой. Потом вы меня передаете ей и спускаетесь сами.
Мы спускаемся, мистер! крикнула я и скользнула вниз по стволу, цепляясь пальцами рук и ног за глубокие трещины в коре.
Я спустилась со стороны, противоположной той, где стоял грозный старик с ремнем. Встав ногами на землю, я отступила на шаг и наклонилась вперед. Моя шапочка зацепилась за дерево и слетела. Я подняла руки, готовясь подхватить Арти, и услышала, как старый хрыч закряхтел. Он увидел мой горб и лысую голову. Близняшки спускали Арти вниз тремя руками, а четвертой рукой обнимали ствол. Арти скользнул вниз, шурша одеждой по коре. Я обхватила его за бедра, прижала к груди, и он съехал по моему животу на землю. Близняшки полезли вниз, поглядывая на фермера с обеих сторон ствола. Я обернулась к старику. Он прищурился, глядя на нас с подозрением и удивлением. Арти двинулся в его сторону. Я поскакала вприпрыжку следом. Близняшки догнали нас, и Элли взяла меня за руку. Старик попятился и грохнулся задницей на траву. Ремень выпал из его ослабевшей руки. Мы быстро прошли мимо фермера, прочь из его вишневого сада.
Вечером, лежа в постели, я поняла, что Арти все рассчитал очень умно. Именно порядок нашего появления и сразил старика. Он стоял, грозно щелкал ремнем и посмеивался насчет очередной компании ребятишек, забравшихся в его сад. Он уже мысленно репетировал, как будет рассказывать жене о сегодняшнем случае, когда они сядут ужинать в кухне и он за столом снимет шляпу, обнаружив полоску бледной незагорелой кожи под самыми волосами.
«Поймал сегодня в вишневом саду внучат Джетро, сказал бы фермер. Все на одном дереве, как их отец с его сестрицей двадцать лет назад». Они с женой улыбнулись бы друг другу, и она подлила бы ему кофе со льдом и произнесла: «Что ж, будем надеяться, ты не слишком сильно их напугал». Но все получилось не так, как ему представлялось. Мы спустились с дерева и сразили его наповал. Сначала я, скрюченная и горбатая, в вязаной шапочке, кое-как нахлобученной на лысую голову, а после у старика было всего две секунды, чтобы осознать, как выглядит Арти, как передвигается и, самое главное, в каком направлении он движется. Будь мы только вдвоем, фермер, возможно, задал бы нам жару. Но с нами находились две девочки с черными, как ночь, волосами, молочной кожей и фиалковыми глазамидве девочки с одной на двоих парой ног в спущенных розовых носочках. Старик тридцать лет гонял из своего сада соседских детишек, но такого не видел еще никогда. Я сомневаюсь, что он станет рассказывать об этом случае кому бы то ни было.
Арти дернул головой и сердито уставился на меня. Высокие скулы проступили еще острее под туго натянутой кожей, под скулами пролегли темные тени. Ярость.
Подними меня. Сейчас же.
Он был тяжелым, но я поднатужилась, подняла его вертикально, прижимая к себе двумя руками, потом согнулась в три погибели и взвалила Арти на плечо. Его голова и грудь смотрели назад, его круглые ягодицы выгибались у меня в руках.
Ненавижу высокую траву. Ненавижу. Его голос вонзался мне в левое ухо, пока мы медленно продвигались по полю. Сама попробуй ползти по траве, где змеи прямо под носом. И коровье дерьмо.
Арти всегда разговаривал с публикой. Это придавало его выступлениям особое очарование, когда онсущество неземного вида, полузверь, полумифвыныривал на поверхность, клал подбородок на край своего стеклянного бака и разговаривал «как все люди». Только он был не такой, как все люди.
Поначалу, когда Арти был совсем маленьким, Ал представлял его зрителям и говорил за него. Но Арти сделался старше и стал справляться самостоятельно. Уже очень скоро Ал отошел на второй план. Теперь он стоял у входа в шатер и зазывал публику.
Арти начинал с истолкований своих физических данных, но вскоре открыл для себя силу туманных речений и сентиментального вздора. Слащавые стишки с дешевых поздравительных открыток, звучащие вычурным речитативом из уст столь курьезного маленького уродца в освещенном прожекторами огромном аквариуме, неизменно имели успех у публики.
Арти с папой экспериментировали. Представление Арти менялось по мелочам: розовый свет вместо красного, а иногда и по-крупному. Оно всегда проходило в шатре с рядами сидений для зрителей. Все внимание было направлено на Арти и его огромный аквариум. Какое-то время Арти исполнял «сухопутный выход». Он выползал на платформу над баком с водой и оттуда нырял. Потом решил, что зрителям нравится думать, будто он живет в воде постоянно, может, даже дышит в воде, как рыба. После этого он всегда представал перед публикой сразу в воде. Арти прятался за непрозрачным экраном и по папиному сигналу выплывал в освещенную часть аквариума. Когда ему надоело мокнуть в ожидании, он попросил, чтобы в донце бака с водой соорудили трубу-тоннель, и после этого ждал за сценой, на воздухе, а в нужный момент эффектно выплывал перед изумленной публикой. Арти «выстреливал» вверх в окружении подсвеченных пузырьков воздуха под записанные на пленку фанфары. Это мгновенно заводило публику.