Может, хватит на сегодня! Елизавета Платоновна бросила строгий взгляд в сторону мужа и продолжила вязать крючком.
Не обращая внимания на супругу, Владимир Иванович налил стопку коньяка, выпил и полез в большой портфель из крокодильей кожи. Достав оттуда обычную тетрадку в линейку, начал читать:
Колпашевский ярвысокий обрывистый берег реки Обь в черте города Колпашево. Известен стал, главным образом, как место массовых захоронений людей, расстрелянных или умерших в тюрьме НКВД по Нарымскому округу в 1930-е1940-е годы. Профессор посмотрел поверх очков на спокойное, красивое лицо жены, потом на коньяк, вздохнул и продолжил:Лизонька, представляешь, Варенцов планировал выяснить, сколько в этом яру было захоронено народа, цифры от трех до восьми тысяч под красным вопросом?
Я не думаю, дорогой, что ты продолжишь исследование темы. Зачем? Мученика все равно из тебя не получится, комфорт, коньяк и вкусно поесть из гэбэшных запасов любишь сильнее, согласись!
Не сметь! Запрещаю разговаривать таким тоном со мной!
А что такого, милый Вова? Почему кричим, не белая горячка ли у вас, товарищ профессор?! Елизавета Платоновна отложила вязанье, подошла к мужу и прижала его седую голову к крупным бедрам.
Лиза, согласись, что правду о реальных цифрах репрессий не скрыть в будущем. Принимал экзамен сегодня у одной заочницы из Колпашево, работает в идеологическом отделе райкома. Она-то и рассказала, что Иван очень интересовался весной семьдесят девятого года в их городе. Тогда по распоряжению первого секретаря Колпашевского горкома КПСС Шутова на подмытом берегу около могильника был установлен глухой забор и выставлено оцепление, чтобы люди не приносили цветы и свечи. Были сформированы отряды из сотрудников МВД, КГБ, а также созданы дружины добровольцев, которых посадили на моторные лодки и перегородили ими реку. С заводов им стали доставлять ненужный железный лом. Задача этих отрядов заключалась в том, чтобы подплыть к трупу, привязать груз лома к нему и утопить! Представляешь?
И что? Меркулова отстранила от себя мужа, налила себе коньяк в его стопку, выпила и спокойно продолжила:После проведения первомайской демонстрации об обнаружившемся захоронении Томский обком партии поставил в известность руководство страны, мне доподлинно известно, членов Политбюро Суслова и Андропова. В Москве и приняли решение о предотвращении огласки. С этой целью было указано уничтожить и останки, и признаки этого, и иных подобных колпашевских захоронений!
То есть ты хочешь сказать, что коммунисты, руководители нашей страны дали команду ликвидировать могилу с воды? Трясущейся рукой Меркулов налил коньяк и выцедил его словно горькое лекарство.
Да, размывать потоком от винтов теплоходов берег, при этом останки трупов утопить в реке. Операция по уничтожению захоронения проводилась силами сотрудников КГБ. Ты был в это время в Ленинграде на симпозиуме, а я в Колпашево. Всех подняли тогда по тревоге!
И ты принимала в этом участие? Профессор ошарашенно смотрел на жену, словно видел её впервые.
Нет, конечно, я не топила трупы! Моя задача была все оформить документально, поэтому съемки для доклада в Москву озвучены моим голосом.
Как ни в чем не бывало, Елизавета Платоновна продолжила вязание. Меркулов долго смотрел на неё, потом саданул кулаком об дверной косяк, наскоро оделся и вышел.
Пурга подгоняла в спину, ноги тонули в снегу, но Владимир Иванович брел через дворы к кочегарке, где можно было взять еще выпить. Пламя гудело в топке, легкий сквозняк от работающей вентиляции поднимал золу с тачки, которую пока не вывез истопник, усевшийся распивать за дощатый стол с этим седовласым, прилично одетым, но странным мужиком, к тому же непомерно щедрым. Разговор о сухом законе, который погубит страну, перешел к Колпашевскому яру.
Прожевывая кусок сала, кочегар начал рассказывать о весне 1979-го на Оби:
В это время на берегу мы бурили скважины, искали необнаруженные захоронения. Страху меня был, не скрою. Да и все мы, работяги, забздели страшно. Ну, сам прикинь, мил человек, кругом одни чекисты, да еще подписку со всех взяли! Думали, самих тоже потом в эту же реку!
Дальше! Меркулов порылся в карманах и достал еще мятую трешку.
Ну, так вот. Мы на берегу, а суда с воды, значит, подмывают. Трупы из ям стали падать в воду. Мёрзлый верхний слой земли обваливался большими глыбами, когда размыли нижний, талый слой грунта Трупы были целые, разной величиныи бабы, мужики и детей много было. Ниже по течению работали катера, ловили тех, кто уплыл, кого не размолотило винтами от катеров у яра.
Хватит! Захрипел профессор, выпил целый стакан водки и рухнул на угольную яму.
Володя, Меркулов! Черным силуэтом распахнутой дохи настежь металась женщина во дворе, упирающемся в кочегарку.
Истопник, склонив голову, навалился на тачку и вывез золу в метель, крикнув женщине:
Гражданочка, заберите своего Вову отсюда, бухой он в хлам!
Глава 7
Автобус шел медленно, буксуя в снежных завалах и переметах из-за плотно наступающей на дорогу тайги. Мужикам приходилось выходить и толкать ПАЗик под натужные завывания и рев мотора. Слабость валила профессора Варенцова с ног, бил озноб, не хватало воздуха, но он толкал старую развалину вместе со всеми. Рядом с Варенцовым, упершись в помятый бок автобуса, пыхтел старик с окладистой бородой. Преодолев очередную снежную преграду, дед помог профессору подняться в салон. Усадив рядом с собой, потрогал лоб Варенцова и присвистнул:
Так ты горишь огнем, милый человек. Как звать-то тебя, сердешный, и куды с такой хворью путь держишь?
Иван Петрович! В Парбиг Надо по срочному делу! Кашель забивал так, что меркло в глазах.
Вон оно как, помер что ли кто из родственников, с такой лихорадкой, да едешь! Дед пододвинулся ближе, чтобы разобрать бормотания чудаковатого горожанина.
Нет Варенцов замотал головой и снова забился в кашле.
Дорога пошла под гору, водитель прибавил газу в крепко схваченной наледью неглубокой колее.
Через сельсовет Хочу родственников Ускова найти, слышали про такого?.. Едва отдышавшись, громко спросил Варенцов.
Наслышан, а почто они тебе? Дед погладил бороду и хитро прищурился.
Ученый я, из Томского университета, про переселенцев книгу пишу, материал собираю.
В глазах профессора поплыли разноцветные кольца, лицо рядом стало расползаться. Потеряв сознание, Варенцов свалился в проход между рядами автобуса. Женщины загалдели; малые заплакали; водитель, часто оборачиваясь, давил педаль газа в пол, выжимая из ПАЗика все возможное и невозможное. Старик хлопотал над телом, растирая виски и грудь больного самогоном. Солдатик-отпускник делал профессору искусственное дыхание рот в рот. Толстая баба, сняв с Варенцова ботинки, терла ему шерстяной рукавицей ступни, приговаривая: «Господи, помилуй!» Наконец автобус остановился перед крепким особнячком в резных наличниках. С крыльца навстречу солдатику, который на руках нес тело профессора, придерживаемое за ноги семенящим рядом стариком, выскочила девушка в белом халате.
Иван Петрович с трудом открыл глаза. Он лежал в темноте на узкой койке под ватным одеялом. Слабый свет тонкой полоской пробивался через приоткрытую дверь. Пытаясь приподняться, Варенцов рухнул на тощую перьевую подушку, пропахшую карболкой. Вошла медицинская сестра со шприцом в руках, из-за её плеча выглядывал старик с окладистой бородой.
Слава Богу! Очухался, сердешный!
На беленом потолке вспыхнула лампочка. Девушка умело ввела в вену лекарство, приговаривая с украинским акцентом: «Отец, усе буде сладно, завтра из Бакчара скорая придет и отвезет вас в районную больничку!»
Спасибо, дочка, но мне срочно в Парбиг надо по делу! Иван Петрович слабо улыбнулся.
Я же тебе давеча говорил, что товарищ ученый интересуется ссыльными, как дядья твои! Дед присел на корточки и подбросил дровишек в топку округлой угловой печи «атаманки».
Ему отдохнуть надо, Петр Дмитриевич, а не про ссыльных вспоминать!
Так пущай отдыхает, а ты можешь до дому сбегать, детишек проведать, а я пока помолюсь за его здоровье, да присмотрю тут за печкой.
Когда медсестра вышла, дед достал из брезентовой сумки икону в чистой тряпице, зажег свечу, аккуратно выставив церковную утварь на прикроватную тумбочку и начал молиться, осеняя себя двуперстным знамением. Варенцов понял, что у его изголовья глубоко верующий кержак. Он изучал обычаи старообрядцев и знал, что после разгрома в начале восемнадцатого века Керженских скитов старообрядцы десятками тысяч бежали на востокв Пермскую губернию, значительно позже и дальше расселившись по всей Сибири до Алтая и Дальнего Востока. В прошлом году профессор Томского государственного университета Иван Петрович Варенцов оппонировал диссертанту как раз по вопросу заселения Сибири. Его позиция была непримиримой в том, что именно кержаки являются одними из первых русскоязычных жителей Сибири, «старожильческим населением».
Под бормотания старика и мерцание свечи Варенцов уснул, а когда проснулся, яркое солнце играло в узорах на окне, расписанном морозцем. Побаливала голова, но температуры не было, хотелось нестерпимо в туалет. Иван Петрович поднялся с кровати. Старушка мыла пол в коридоре и помогла облачиться в тулуп, сопроводив больного до «нужника» на улице и обратно до кровати.
«Нет, в городе, даже таком умном, как Томск, нет таких сердечных людей, как здесь, в деревне. Иван Петрович пытался вспомнить, что произошло с ним в автобусе. Да, похоже, выключился, и где меня так угораздило простыть?» И тут его осенило: «Ну, конечно же, взмок тогда в телефонной будке, когда Меркулову звонил, а потом бродил по городу, размышляя над извечным вопросом русского интеллигента: Что делать, и кто виноват?».
Через неплотно закрытые двери палаты и кабинета фельдшера доносились слабые голоса: один знакомыйтого доброго старика, под молитвы которого я заснул, а второй? Варенцов хотел было пройти мимо, но речь за дверью шла именно о нем:
Так они интересуются семьей Усковых! Разрешите папиросочку, гражданин начальник!
Форточку открой и продолжай, только смотри, не ври. Снова закрою! Начальственный голос был холоден и резок.
На кой мне врать-то! Мне в 1931-м уже шестнадцать годков стукнуло, парень куды с добром был. Все помню. Летом это было, в аккурат на медовый спас. Бунтовщики во главе с Усковым в нашу деревню прибыли. Вооружены были винтовками и наганами. Мужиков из изб с матюгами и под стволами согнали на улицу, а деревня наша в одну улицу тогда была. Ну и сказали, что восстание начинают за советскую власть, но без коммунистов. Кто с ними в отряд не пойдет, тот супротив против правого дела значит, и его дом спалят. А мы токма отстроились. Чего делать-то? Тятя с братом и пошли, а меня мать в подполе заперла.
Как же ты все это слышал, коли в подполе отсиживался?
Истинный Бог, не брешу, да и закрыла после, когда брат за топорами да вилами вернулся, ну как за оружием.
Ну, а дальше что было?
Они на Парбиг двинули, но в засаду попали, тятю того, наповал, пуля прямо в сердце. Доложу тебе, по рассказам очевидцев, лютый бой был там под Высоким Яром! Татары из Тигино дрались, как бесы! А когда подкрепление из Новосибирска или Томска, не помню точно, пришло, всех разбили и по тайге рассеяли. Там братишка и сгинул. Царствие небесное!
Послышалось бормотание и начальственный окрик: «Прекратить, не в церкви! Больной что?»
Профессору ничего я не рассказывал, истинный крест! Да и слабы они очень.
В наступившей тишине послышался рокот вертолета.
Сестра, давай распишусь. Забираю твоего ученого в больницу! Какую-какую? Психиатрическую, милая! У него от температуры мозги расплавились, бегает по области и героев ищет, которые в здешних местах против построения социализма и заветов Ленина нашего брата убивали. Дед, дуй в сельсовет и скажи, что оперуполномоченный КГБ по району приказал машину подать.
Ужас сковал Варенцова: «Теперь точно конец! Эх, любимая студентка Сможенкова, просил же молчать!»
Как только вертолет превратился в точку на горизонте, оперуполномоченный отошел от окна в кабинете председателя сельсовета, выпил услужливо поданную стопку самогона, велел председателю покурить на улице и набрал город: «Подполковника Истомина, пожалуйста! Капитан Стрельцов. Докладываю, груз упакован по плану Б. Есть!»
Глава 8
Бабуленька, ватку хорошо прижми! Тамара бережно взяла сухую ладонь, наклонила её к ключице, выпирающей от худобы. Положила опустевший шприц на прикроватную тумбочку, затем поправила подушку под седой головой и стала ждать. Она знала, что под влиянием морфия боль отступит, и баба Катя снова начнет вспоминать прошлое. Так случалось уже не раз. Эти рассказы девушка считала бесценными. Она отчетливо понимала, хотя и гнала от себя мысль о том, что самый родной человек на всем белом свете скоро навсегда уйдет, а с ней исчезнет и правда о страшных годах политических репрессий. А еще Тома втайне поклялась на фотографии покойницы матери, что до конца жизни будет изучать как историк всю истинную правду об этих самых репрессиях. Она не могла принять факта уничтожения десятков тысяч безвинных людей, который, судя по рассказам бабушки, все же был! Не могла понять, как такое возможно в просвещенный двадцатый век, когда меньшинство партийных авантюристов превратили его в век инквизиции для большинства! Мысли заново закружились вокруг этой темы: вот деда, например, расстреляли в 1937-м за участие в кадетско-монархическом союзе, а потом выдали справку с печатью: «Реабилитирован из-за отсутствия события преступления». Бабушке потом выделили по этой справке эту маленькую квартиру, но в городе
Тома помнит тот субботний вечер на лавочке у научной библиотеки университета. Она тогда спросила Валеру: «Что означает содержание этой справки?» Уманов учился на юридическом факультете и ответил просто: «Значит, и не было никакого союза, следовательно, и состава преступления, а это означает, что твой дедушка ни в чем не виновен».
Екатерина Ивановна лежала с закрытыми глазами, прижав впалую щеку к изогнутой кисти. Внучка возилась на кухне и периодически выглядывала, следя за состоянием бабушки. Та, похоже, спала. Убрав посуду и прокипяченный футляр со шприцами, девушка подсела к столу, достав из пластмассового «дипломата» общую тетрадь и начала перечитывать наброски к дипломной работе, которые так взбудоражили профессора Варенцова: «Объектом репрессий во время коллективизации должна была стать не национальная, а социальная группа, независимо от географических или региональных границ. Главная причина коллективизации, в первую очередь, заключалась в стремлении высшей номенклатуры ВКП(б) во главе со Сталиным ликвидировать потенциальную опасность со стороны свободного крестьянина-производителя и создать систему государственной эксплуатации трудоспособного населенияфактически, государственного рабстваради сохранения своего господствующего положения в России, завоеванной в годы Гражданской войны».
Тамара! Екатерина Ивановна громко позвала из комнаты. Стремглав девушка оказалась у изголовья старушки. Её глаза были широко открыты, платок с головы упал, и седые пряди разметались по подушке. Девочка, моя, словно прочитав мысли внучки, начала говорить старушка быстро и порой сбиваясь, как обычно после укола:Отец, другие советские каторжане раскорчевывали и осушали для земледелия болота, взамен их морили голодом. По прошествии стольких лет я понимаю, Сталин был далеко, а эти опричники партии здесь, рядом, ежечасно. Лучшие чекисты, конечно, были в столицах и наверняка знали обстановку в тайге только по сводкам, отчетам местных Шариковых!
Тамара улыбнулась, недавно Валера дал ей прочитать самиздатовский роман Булгакова «Собачье сердце». Оказывается, бабушка тоже его прочитала еще раньше! Вот тебе и советская учительница литературы
Девушка понимала, что такие, как её дед, а их было тогда большинство, производили главное для советской властитоварный хлеб и подлежали либо превращению в прикрепленного к земле и госпредприятию батрака, либо уничтожению. Третьего в тот период было не дано. Они ни за что не стали бы безропотно и даром трудиться в интересах сталинской номенклатуры, большинство из которой были на самом деле персонажи из романов Булгакова.