Сурово, как приговор, прозвучали слова митрополита газского Предтечева монастыря. Ещё страшнее стало Арсену. Не Никону выносился сейчас приговор, а ему, Арсену! Совсем потерял разум Арсен от страха. Уже не соображая ничего, напролом кинулся к своему бывшему сотоварищу по римскому коллегиуму. Торопливо заговорил, что хочет пригрозить Никон великому государю отдаться на суд Папы Римского, потому как вызнал у него, Арсена, про третье и четвёртое правило Сардикийского Собора, позволяющее в затруднительных случаях обращаться в Рим.
Это правило относится только к епископам Сардикийской области, находящейся в ведении папского престола...неумолимо ответил Лигарид. Потом повернулся к иконам и, осенив себя крестным знамением, добавил:Передай патриарху, что не православно суть его намерение. Нешто можно так поступать? Господь с вами. Одумайтесь!
Всё было сказано. Всё было понятно Арсену. Ошибся он. Засуетился. Не нужна была Лигариду такая помощь Арсена, и сам Арсен тоже не нужен был.
Истинно говоришь, владыко...смиренно подходя под благословение Панталеона, сказал Арсен.Благослови на вечерю идти. Помолиться мне, грешному, надобно...
Ступай, сын мой...осеняя крестным знамением склонившегося к его руке Арсена, сказал Лигарид.Молитва для монашествующегоглавное дело есть.
Истинно, истинно глаголешь, владыко!лобызая его руку, прошептал Арсен. О пощаде молил он. Страшно было Арсену.
Не близок путь от Симонова монастыря до Кремля. Совсем озяб Арсен, пока добрался.
Какан уже ждал его в келье. Сидел за столом и тетрадку Арсенову листал.
Всё-таки не сжёг?спросил он.
Нет... Не сжёг...
Может, и правильно сделал...сказал какан, перелистывая страницы.Любопытные ты вещи, Схария, пишешь... Вот это мне понравилось...
Какан наклонился над тетрадью и прочитал вслух:
«Хитёр был пятидесятилетний Панталеон Лигарид. Настолько хитёр, что пугала порою московитов его суровая непримиримость.
Дозволишь ли правду глаголить, великий государь?спросил Панталеон на приёме у русского царя.
Сказывай!разрешил царь.Всё приму.
Велик грех, государь, иерею в храме покинуть ризы своя!сказал Лигарид.Подобно самоубийце, иерей тот себя разоблачает. И тебе грех, государь, про обиды иерея того думать, ибо увеличиваешь ты, государь, тем самым церковное возмущение!
Безбоязненно говорил царю Панталеон. Ёжились в своих богатых охабнях бояре, заливались едким потом под расшитыми золотом кафтанами. Нельзя было столь невежливо говорить с государем. Но внимал словам Панталеона царь, на сердце ложились ему слова Газского митрополита, снимали тяжесть с сердца. Пустыми и ничтожными казались после этих слов все угрызения совести, которые испытывал государь, думая о собинном друге Никоне. А угрызений совести не могли заглушить ни наговоры бояр на Никона, ни брюзжание своих архиереев, стремившихся переложить на плечи государя весь груз ответственности.
Смолк Панталеон. Молчал и царь. Молчали бояре. С суровым лицом пророка, привыкшего безбоязненно говорить правду, стоял в молчании Панталеон.
Что же делать нам, грешным, владыко?спросил наконец государь. Суровые слова митрополита уничтожили в нём последние колебания.Укажи путь, как навести порядок, владыко. Мало пока на Руси своих грамотеев. Невежество царит.
Возможно путь указать...ответил Панталеон.Не простое дело это, но разрешению подлежит. Нельзя Никону своеволия его простить. Суд над Никоном требуется. Вселенские патриархи должны его судить. Это митрополит Газский берётся устроить. Надобно только ему жалованья увеличить. Такая дороговизна в Москве, что всех служек и лошадей голодом приходится морить.
Прибавил государь жалованья Панталеону. И на выкуп христиан Газской области от турок тоже дал денег. И кафтан камчатой, холодной смирной камки пожаловал. И рясу суконную на белках. И шубу соболью под камкой. Ничего не жалко было Алексею Михайловичу, царю всея Руси, Панталеону отдать. Только бы урядил его поскорее с Никоном.
Качали головами бояре, записывая повеления государя. Но ничего не говорили бояре. Знали бояре, что государю виднее, на что казну свою тратить...»
Занятно писано...прерывая чтение, сказал какан.
Он сидел сейчас вполоборота к Арсену, и в этой позе сходство его с Панталеоном было поразительным.
Зачем ты читаешь это?спросил Арсен.Ты ведь знаешь, что я не писал этого.
Не писал?!удивился какан.А кто же записал тогда? Твоей рукой, твоей секретной азбукой... Ты делаешь успехи, Схария... Раньше ты не умел заглядывать в будущее... Теперь умеешь. Теперь у тебя есть власть над будущим. Как ты запишешь в своей книге, Схария, так и будет.
На что же мне употребить эту власть над будущим?спросил Арсен.Ты меня сделал Схарией, тебе и принадлежит его власть над будущим.
Заплескался темнотою смех какана.
Ты всё постиг, Схария!сказал он.Владея будущим, ты стал сильнее меня.
Ещё ни разу не удавалось разглядеть лицо какана. Всегда он садился так, что на лицо его падала тень. Только по интонациям в голосе и судил Арсен о настроении какана, о том, как реагирует он на его слова. Сейчас в спокойном голосе какана прорывались издевательские нотки.
Схария...тут же укоризненно сказал какан.Теперь тебе уже и голос мой не нравится? Почему ты не веришь мне? Молчишь... Ты боишься, Схария, что я и есть твой приятель, Панталеон? Ну, это же глупо... Я знаю, что ты мечтаешь увидеть моё лицо. Я покажу тебе его.
Когда покажешь?неожиданно для самого себя спросил Арсен.На мессе, которая неведомо когда будет?
Снова заплескалась смехом какана темнота.
Всё теперь в твоей власти, Схария!сказал какан, поднимаясь из-за стола.У тебя есть тетрадь, Схария, а с нею и власть над будущим. Садись и пиши. И всё, ты ведь знаешь это, будет так, как ты запишешь. Не бойся. Пиши. Пиши, Схария!
Не в силах был противиться Арсен повелительному голосу. Медленно подошёл к столу. Сел.
На столе лежала раскрытая тетрадь.
Какан взял брошенное перо, подвострил кривым ногтем, протянул Арсену.
Пиши, Схария!повелительно сказал он.
Взял перо Арсен, послушно обмакнул в чернильницу. Написал: «Месса была...» Поднял голову.
Какое число поставить, какан?спросил почти так же умоляюще, как сегодня у Панталеона, когда просил благословения.
Но какан внял мольбе.
Июля...сказал он.Двадцать пятого числа.
Возликовал Арсен. Не отвергнута была мольба.
И сразу же, пока ещё писал слово «июля», глухое раздражение накатило на него. Дрогнула рука.
«Двадцать шестого числа...»записал он.
Отодвинулся от стола какан.
Ты сам выбрал число, Схария...сказал он печально.Ты всё выбрал сам.
Выронил перо Арсен. И следа раздражения не осталось в нём, ничего не было, кроме страха.
Что же теперь будет, какая?прошептал он, холодея от ужаса.
Чему назначено быть, то и будет,ответил какан.Ты меня не увидишь теперь до мессы, Схария. А ты хотел увидеть лицо... Смотри!
Он подошёл к окну, где было больше света.
Подойди и ты, Схария, чтобы лучше запомнить меня.
Нет, нет!вскочил Арсен.Не нужно, какан!
Подойди!проговорил какан.В конце концов, мне ведь обидно даже, что ты меня за своего приятеля Панталеона принимаешь.
Встал Арсен. Покорно подошёл к окну. Остановился, не смея поднять голову.
Смотри!сдёргивая со своей головы мешковатый куколь, сказал какан.Смотри, Схария!
С трудом поднял голову Арсен и тут же отшатнулся. Смеющееся, смотрело на него его собственное лицо.
Когда Арсен очнулся, какана уже не было в келье.
Догорала на столе неведомо кем зажжённая свеча. В потемневшем слюдяном оконце неясно и блескуче отражалось бледное лицо Арсена. Сильно болела голова. Едкий серный запах стоял в келье.
Шатаясь, еле добрался до стола Арсен. Сел. На столе лежала раскрытая тетрадь.
«Месса была июля двадцать шестого числа...»было записано в тетради.
Рассеянно перевернул страницу Арсен. Здесь шла запись его разговора с каканом. Про то, как умолял его Арсен назвать число мессы, как сжалился какан, как дрогнула в приступе раздражения рука Арсена и поставила другое число. И про лицо какана тоже было записано в тетради Арсена.
Сжал руками голову и застонал.
Я схожу с ума...прошептал он, и тут же дерзкая и обжигающая возникла другая мысль. Лихорадочно начал листать Арсен тетрадку. Ну да... Он же ведь уже давно заметил это. Если какан существует и если то, что он говорил про тетрадь, правда, то это так и есть в действительности. И Арсен ведь уже давно заметил это. История с челобитной Славинецкого была записана в тетради задолго до того, как Славинецкий подал свою челобитную.
И сразу рассеялся страх и тягость. Дерзкое воодушевление охватило Арсена. Он и на самом деле был властелином будущего. Ведь не могло же быть такого, чтобы великий государь ради челобития туповатого киевского монаха отменил решение Церковного Собора. После этой челобитной Славинецкого в лучшем случае ждала бы ссылка куда-нибудь на Соловки, но это он, Арсен, придумал, чтобы всё случилось так невероятно и так, как он придумал,и случилось! Зачем же тогда бояться кого-то! Всё в его, Арсена, власти. Возбуждённо схватил Арсен отброшенное перо. Обмакнул в чернильницу, и тут рука его застыла. Арсен сообразил, что не знает, что надо писать. Не знает, чего он хочет...
Не выпуская из пальцев пера, встал Арсен. В задумчивости прошёл по келье к окну. Повернулся. Пошёл назад. Снова к окну. Всё быстрее становились шаги. Келья не велика была. Но всё быстрее ходил Арсен. К окну. Теперь поворот. К двери. Снова поворот. Почти крутился Арсен. Всё скорее. Всё скорее. Скорее придумать что-нибудь. Скорее. Скорее...
7
Сбылось всё, что было записано в тетради Арсена. Небываемое исполнилось. Необыкновенно быстро возвысился самозваный газский митрополит, никакое церковное дело не обходилось теперь без его участия. Красную, столько схожую с кардинальской мантию его часто в Кремле видели. Как тревожный огонь, ещё издалека, было видно Панталеона Лигарида.
Неспокойно в Москве было. Цены выросли невероятно, и с каждым днём всё больше становилось на Москве воровских денег.
Фальшивомонетчиков ловили, отсекали руки и прибивали на дверях денежных дворов, но цена медных денег продолжала падать. К лету за один серебряный рубль просили уже двенадцать медных.
А отрубленные руки чернели и гнили. Белые черви копошились в скрючившихся для какого-то страшного знамения пальцах. Сухим шепотком разносила молва по Москве имена главных воровШорина, Ртищева, Милославского... Шептались москвичи, что не только для обогащения затеяна ими денежная афера, но по наущению Польши, дабы помешать России закончить победою войну.
25 июля Арсен отправился в Немецкую слободу. Это число называл какан...
Идти надо было через весь город.
Волновался с утра на улицах народ. Громили дом Василия Шорина... Сбиваясь, толпами брели в сторону Коломенского, где проводил эти жаркие летние дни государь. Кричали все. Шумели.
Продвигаясь к Яузе, Арсен старательно обходил скопления народа и усмехался, думая, что если какан действительно выбрал нынешнее число для проведения мессы, то тут он маленько ошибся. Слишком уж возбуждены были сегодня москвичи...
Но в Немецкой слободе было тихо. Опрятные дома, чистые дворы... Дорожки аккуратно посыпаны песочком... Всё спокойно вокруг, правильно, чинно...
Остановился Арсен, соображая, куда идти. Тут мелькнула впереди знакомая фигура. Ускорил шаги Арсен. Побежал. Знакомая фигура свернула в переулок. Арсен устремился за нею. Но, когда добежал до поворота, никого уже не было в переулке. Только возле ворот аккуратного домика возился какой-то человек.
Думая спросить, не видел ли он кого здесь, Арсен подошёл поближе, и каково же было его удивление, когда в человеке этом узнал Иоганна. Того самого однокашника, что десять лет назад привёз его с лесного рынка в Немецкую слободу к какану, а потом пропал неведомо куда.
Невозможно было позабыть лицо Иоганна. Всё так же удивлённо были подняты брови на его нисколько не постаревшем за эти годы лице. Сейчас Иоганн выводил со двора повозку. На повозке, нагруженной какими-то мешками, сидел дьяк Агафангел, которого мельком видел Арсен у Панталеона. Только сейчас Агафангел был без рясы.
Гутен таг, Иоганн...сказал Арсен, подходя к воротам.
Ещё выше взметнулись брови на удивлённом лице Иоганна.
Вы меня приветствуете, господин?спросил Иоганн по-русски.Добрый день. Мы есть знакомы с вами?
Иоганн!укоризненно сказал Арсен.Ты позабыл про свою больную жену, лечить которую ты приглашал меня?
О, нет, нет!по-русски сказал Иоганн.Добрый господин делать ошибка. Я не есть лечить жену. Я сам родился в семье врача. А потомя не имей жена. Я недавно кончиль Йенский университет и раньше служил драгун у шведского короля. Господин не мог видеть меня в Москве.
Говоря так, Иоганн вывел на улицу повозку, и она встала сейчас между ним и Арсеном.
Послушайте!сказал Арсен и машинально положил руку на один из мешков, лежащих в повозке.Ведь вас зовут Иоганн?
О, да, да! Майн наме ист Грегори Иоганн Готфрид. Я есть пастор здешней лютеранской церкви. Но что вы делаете, добрый господин? Зачем вы щупаете поклажу?! Не надо этого делать!
Убери руку-то, чернец!по-гречески сказал с повозки Агафангел.Твоё тут положено?
Только сейчас сообразил Арсен, что мешки набиты монетами.
Иоганн!отдёргивая руку, воскликнул Арсен.Мне безразличны ваши мешки и университеты, в которых ты учился. Я должен видеть какана! Где он?!
Форвертс!хлопнув коня по крупу, крикнул Иоганн.
Повозка двинулась вперёд, и сейчас ничего не разделяло Арсена и Иоганна.
Ты должен знать, где какан!хватая Иоганна за рукав, воскликнул Арсен.Ну, отведи же меня к нему! Это очень нужно!
О! Какан!посветлело лицо Иоганна.Что же ты сразу не сказал про него, друг Арсений! Ты должен извинить меня. Ты, наверное, пришёл на нашу мессу. Пойдём, пойдём, Арсений. Тебя уже ждут...
Всё в нём сразу переменилось. Теперь он уже не умолкал, как и десять лет назад. Он закрыл ворота и ввёл Арсена в дом. Снова, как десять лет назад, шёл за Иоганном Арсен по каким-то коридорам, спускался по каким-то лестницам.
Идите сюда...открывая двери и пропуская Арсена вперёд, сказал Иоганн.
Шагнул в комнату Арсен, и снова, как десять лет назад, захлопнулась за ним дверь.
Один был Арсен в помещении. Странно знакомым показалось ему оно. Пустой стол с огарком свечи стоял посреди комнаты. Несколько лавок. В слюдяное оконце лился яркий солнечный свет. Жарко полыхали в оконце золотые купола храмов...
Ещё не веря в случившееся, шагнул Арсен к оконцу и отшатнулся. Оконце смотрело на кремлёвские соборыАрсен находился в своей келье в Чудовом монастыре.
Оглянулся он. Его келья была! Только вещей почему-то никаких не было. Ни книг, ни бумаг, ни одежды...
Отче наш, Иже еси на Небесех!..зазвучал из-за прикрытой двери голос, частящий слова молитвы.
Аминь!с ненавистью проговорил Арсен, когда услышал заключительное: «...и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго». Двери кельи открылись, и вошёл келейник архимандрита.
Отец Иоаким тебя, старче, призывает!объявил он Арсену.
У архимандрита уже ждали Арсена.
Ступай с ними...кивая на стрельцов, приказал Иоаким.Не говори ничего, грешный ты человек. В Тайном приказе говорить будешь.
Вывели стрельцы из монастыря Арсена. Посадили на повозку и повезли. Ничего не понимал Арсен. Что-то страшное творилось в городе. Не стихая, громыхала где-то вдалеке стрельба. Черня своими крылами голубое небо, стаями летали вороны. Лица стрельцов были мрачными...
И гремели, гремели где-то в стороне Коломенского выстрелы.
Ничего не понимал Арсен.
Впрочем, не один только Арсен не понимал в тот день, что происходит. Долго копилась на Москве тревога, и в этот день, 25 июля 1662 года, выплеснула на улицы. Тысячи москвичей устремились в Коломенское искать защиты у великого государя всея Руси. У кого же ещё искать защиты от лихоимцев и изменников, если не у государя? В Коломенском, возле дворца, даже ящик был специальный устроен, куда можно было опустить своё челобитие. Но сегодня не только за самих себя шли хлопотать москвичи, шли челом бить за всю Москву, за всю державу. И не с ящиком, а с самим государем им толковать надобно было.