Евгений Андреевич СалиасМиллион(Ширь и мах)Исторический роман в 2-х частях
Часть первая
I
Широко, гулко, размашисто, будто потокомидет вельможная жизнь екатерининского царедворца.
Таврический дворец шумит, гудит, стучит.
У князя Потемкина прием.
Полдень Под прямыми лучами майского солнца дворец ослепительно сверкает своей белизной. Весь двор заставлен десятками всяких экипажей и верховых коней. В чаще сада, на всех дорожках, мелькают яркоцветные платья и мундиры. Во всех залах и горницах огромных палат «великолепного князя Тавриды» плотная толпа кишит как обеспокоенный муравейник и снует, путается всякий люд, от сановника в регалиях до скорохода в позументах А среди этой толпы кое-где мелькнет, отличаясь от других, статный кавалергард в серебристых латах, арап длинный и черномазый в пунцовом кафтане; киргизенок с кошачьей мордочкой, в пестром халате и с бубунчиками на ермолке; пленный нахлебник-турок в красной феске, шальварах и туфлях; карлы и карлицы в аршин ростом с зеленовато-злыми или страшно морщинистыми лицами. А между всеми один, сам себе хозяин, никому не раб и не льстец, ходит, важно переваливаясь, генеральской походкой громадный белый сенбернар.
На парадной лестнице и в швейцарской стоят десятки камер-лакеев и фурьеров, гайдуки, берейторы, казачки-скороходы Мимо них проходят, прибывая и уезжая, сановники и вельможи с ливрейными лакеями и гвардейские штаб-офицеры с денщиками, гонцы и курьеры из дворца.
И все это блестит, сияет, искрится точно алмазами.
Будто ярко-золотая волна морская бьется о стены Таврического дворца, то напирая с улиц под колоннаду подъезда, то вновь отливая обратно с двора
Высокие щегольские кареты, новомодные берлины и коляски, старые громоздкие рыдваны, экипажи всех видов и колеров, голубые, палевые, фиолетовые снуют у главного подъезда Лакеи и гайдуки швыряются, подсаживая и высаживая господ, и лихо хлопают дверцами, с треском расшвыривают длинные, раздвижные в шесть ступеней одножки, по которым господа чинно шагают, качаясь как на качелях
Подавай! Пошел! то и дело зычно раздается по двору.
И движутся разномастные цуги сытых глянцевитых коней, то как уголь черные, то молочно-белые, или ярко-золотистые с пепельными гривами и хвостами, или диковинно-пестрые, пегие на подбор, так что от масти их в глазах рябит. Цуги коней, будто большие змеи, вьются по двору, ловко и лихо изворачиваясь в воротах, или у подъезда, или среди экипажей и людей. Искусник-форейтор из малорослых парней, а чаще шустрый двенадцатилетний мальчуган бойко ведет свою передовую выносную пару конейподседельного и подручного.
Поди! Гей! озорно и визгливо вскрикивает он и все вертится в седле, оглядываясь на свои постромки и на весь цуг, на дышловых, на толстого кучера с расчесанной бородищей, что расселся важно на бархатном чехле с золотыми гербами.
Всадники-гонцы, офицеры и солдаты, тут же скачут взад и вперед. Двое, справив порученье, садятся на лошадей, а на их место трое влетели во двор и, бросив повода конюхам, входят на подъезд, сторонясь вежливо, чтобы пропустить вельможу, сенатора, адмирала, садящихся в поданную карету.
В саду, на лужайках, на площадках и в подстриженных по-модному аллеях, мелькают цветные кафтаны и дамские юбки, звенят веселые голоса, женский смех и французский говор Здесь гуляют гости, приехавшие не по делу, не с докладом, не с просьбой, а «по обыкности»одни, как хорошие знакомые, другие, чтобы faire leur cour временщику и раздавателю милостей.
Близ легкого пестро выкрашенного мостика, среди площадки, между мраморными амурами на пьедесталах, собралась большая кучка пожилых сановников, зрелых дам и молодежи. Общество сгруппировалось вокруг красавицы баронессы Фон дер Тален, новой львицы при дворе и в городе Маленькая и полная немочка, уроженка Митавы, двадцати лет, от которой пышет красотой, юностью и здоровьем, одна из всех без пудры, румян и сурьмы. Блестящий цвет лица и прелестные голубые глаза белокурой баронессы не нуждаются в притираньях. «La Venus de Matau»ее прозвище в Питере, данное государыней в минуту раздраженья. Муж ее, уже пожилой генерал, давно в отсутствии, в армии, а она ухаживает за князем, и в столице носятся слухи, что Венера Митавскаявременный предмет светлейшего.
Недаром и племянницы князя с некоторых пор постоянно заискивают у нее. И теперь здесь сошлись около нее и подшучивают над ней любезно три из племянниц князя: Самойлова, Скавронская и Браницкая.
Пожилой генерал-аншеф, известный болтун, ходячая газета столицы и сплетник, но добродушный и подчас остроумный, рассказал что-то, что-то будто из истории Греции, случай из афинской жизни, с Алкивиадом, но с понятными всем, прозрачными намеками на князя и баронессу. Всем им известно, кого давно зовут «Невским Алкивиадом».
Vous calomniez l'histoire!восклицает Самойлов, родной племянник князя Таврического.
Pour plaire a la baronne, отзывается генерал.
Нет! Я бы на месте вашей афинянки поступила совсем не так звучит серебряный голосок красавицы баронессы. Cette coquinerie d'Alcibiade не прошла бы ему даром Она имела мало caractere.
В таких приключениях la coqinerie est la coquetterie des hommesзаявляет молодой премьер-майор, сердцеед и герой Кинбурна.
Когда женщина должна себя отстоять, горячо продолжает баронесса, то она перерождается: добраяделается злой, глупаяумной и трусливая, как овечка, тигрицей
Завязывается спор. Почти все дамы на стороне баронессы
Полноте Все вы правы! решает графиня Браницкая. Только побывав в положении вашей афинянки, можешь знать: что и как сделала бы
Беседа снова переходит незаметно на непостоянство князя.
Domptez le lionговорил кто-то, смеясь, баронессе.
О, это не лев весело восклицает красавица. Князь Григорий Александрович! Трудно найти в мире другого в pendant для сравненья Он и медведь, и ласточка вместе!.. Знаете, что он?! J'ai trouve! Онапокалипсический зверь c'est la bete de Saint-Luc. Этокрылатый вол! Он лежит лениво и покорно у ног женщины, как и подобает a la bete du bon Dieu И вдруг в мгновенье, quand on s'attend le moins, взмахнет крыльями и умчится ласточкой.
В синие небеса или к молдаванкам?..
Да к ногам другой женщины
Где докажет тотчас неверность пословицы, что одна ласточка весны не делает! сострил генерал.
Берегитесь, баронесса, вымолвила Браницкая, я передам дяде ваше сравненье. Оно верно, но не лестно Вол?..
Крылатый, графиня je tiens a ce detail.
Ага! Боитесь что дядя выйдет из слепого повиновенья, несколько резко заметила Скавронская.
Слепое повиновенье есть исполнение всякого слова, всякой прихоти, заметила сухо баронесса. Этого нет.
А вы бы желали этого?
Конечно. Сколько бы я сделала хорошего, если бы каждое мое слово исполнялось князем. Je suis franche. Конечно, хотела бы!
Се que femme veutDieu le veut.
Да но это старо и не совсем верно, вмешивается пожилая княгиня.
Правда! Надо бы прибавлять, смеется баронесса, quand la Sainte Vierge ne s'oppose pas.
О! О! восклицают несколько голосов.
Voltairienne!говорил генерал.
Plutot Vauriermeприбавляет княгиня, трогая молоденькую женщину веером за подбородок. Ох, мужу все отпишу Он там пашей в плен берет, а жена здесь сама пленяется
Да И напишите, княгиня. На что похоже. Барон там «курирует» опасность в битвах, а жена здесь бласфемирует.
Напишите! Напишите! Напишите!.. раздается хор дам.
Ох уж вы, молодежь Грешите вздыхает старик сенатор. Сказывается все под Богом ходим!
Да-с, ваше сиятельство Истинно! А вот при Анне Ивановне, помните, не так сказывали
Как же? Как?
Говорилось пошепту: «Все под Бироном ходим!»
И снова гулкий, звонкий и беззаботно звенящий смех раздается далеко кругом, будто рассыпается дробью по дорожкам среди подстриженных аллей.
II
В большой зале дворца тихо. Глухой, задавленный ропот едва журчит, прерывая эту тишину, соблюдаемую из высокого почтенья к месту и лицу. Народу тут всякого много, от сильных мира до самых слабых.
Великая награда привела сюда одногочтобы отблагодарить, и великая обида привела сюда другогопросить заступничества. Этот получил вчера тысячу душ во вновь присоединенной Белой России, этотбогатые угодья, луга и леса из новых пустопорожних земель в Новой России, этотсеребряный сервиз в несколько сот рублей Этоткрест, чин, придворное звание А эти еще не получили, но желают получить и приехали ходатайствовать А этот потерял все имущество от неправедной ябеды, этого разорила тяжба с соседом, родственником Зубовых, этот просит винный или соляный откуп, этотместечка ради куска хлеба.
Во все века, у всех народов было, есть и будет то, что в этой зале теперь Там, за высокими дубовыми дверьмикабинет человека, который сам когда-топростым офицером, мелким дворяниноммечтал о лишнем галуне, о лишнем рубле, а теперь для него все на свете этот дворец, даже вся столица, даже иные пределы и иные враги этой империитрын-трава.
Мир и люди емумуравьиная куча Наступит он по прихоти пятой на эту кучуи сколько несчастных сделает, сколько горя, сколько слез. А захочет миловатьсколько счастливцев заплачут от радости и восторга и заблагодарят Бога за князя Таврического.
Что же он? Посланник неба? Олицетворенная духовная мощь? Гений? Нет, ончадо случая, сын фортуны. Его сила в слабости людской.
Он владыка мира сего, раб своих похотей.
Но где нужна тщетная сила желания и воли сотни людей, он мизинцем двинети все творится по его мановению. И не в одном доме или одном городе, а на пространстве трети земного шара.
Князь может много! шепчет тощий, но важный сановник молодому франту, а около них дворянин из-под города Карачева, разоренный ябедой, смущенно мнет шапку в руках и робко, тайком прислушивается к их речи и вздыхает
Почему же так, ваше сиятельство?
Царица всегда сделает по просьбе князя. А князь на просьбу царицы, бывает, ответствует: «Уволь, матушка, не могу. Приказ твой исполню, а коли просишь, не пеняй, не могу Противно совести, или слову данному, или родственным чувствам!» Вот тут и аминь, государь мой.
И дворянин из-под Карачева отчаяннее мнет шапку, озираясь на сверкающие кругом мундиры, и все вздыхает
Воевательство, любезный приятель, токмо ему принесло пользу. Ему нужен был говор и шум на всю Европу, тихо говорит генерал-аншеф с Георгием на шее другому сановнику, адмиралу в белом мундире с зелеными отворотами. А государской статской надобностиумирать буду, скажуне было и ныне нету. Что нам Таврида? Подобало создать между нами и оттоманами рубеж, независимое ханство оплот ограду Да. А не брать себе А он, поди, уже возмечтал и Царьград, и Элладу привоевать. А там уже недалече и Иерусалим прихватить.
Да, смеется адмирал. И его бы туда наместником спровадить.
Собеседники осторожно и сдержанно смеются.
Время идет, час за часом, скоро вечерни
Тихий говор толпы, ожидающей приема, все гудит глухо под сводами зала в два счета, будто рокот дальнего водопада, сдержанный горами и ущельями.
Курьеры проходят в кабинет без доклада и выходят вновь тотчас же
Адъютанты вызывают ожидающих в очереди по фамилии или вежливо и смиренно, или важно и гордо, или с таким видом провожают в кабинет иного просителя, как если б он был блоха, попавшаяся им в руки
Уже много всякого народу побывало за большими дубовыми дверьми и на мгновенье, и на целых четверть часа, и, появись оттуда то с сияющим, то с мрачным лицомпрошли толпу ждущих очереди и разъехались по городу.
Много сановников еще ждут, а несколько сереньких фигур в дворянских мундирах и много простых офицериков были уже приняты светлейшим. Еще несколько генералов двигаются от одного окна к другому, ни с кем уже не разговаривая и сопя, пыхтя, видимо, злобствуют на публичный афронт. Жди и пропускай вперед всякую сволоку. Недаром сам из смоленских «потемок».
Снова вышел адъютант и позвал господина Саблукова.
Дворянин, давно смявший свою шапку совсем в лепешку от волненья, затрепетал, зашвырялся, оглядывается кругом и будто не понимает, чего от него требуют.
Господин Саблуков! снова раздается громче.
Все оглядываются и переглядываются, будто говоря незнакомым: «Не ты ли?»
Господин Саблуков?! в третий раз возглашает адъютант, озирая толпу.
Я-с раздалось чуть слышно, будто не из груди дворянина, а будто откуда-то издалече.
Неровными шагами двинулся господин Саблуков к дубовым дверям и исчез в кабинете.
В день Страшного суда Господня, при трубном гласе архангелов, созывающих мертвых восстать из гробов и предстать пред лицом Божьим, господин Саблуков менее оробеет Его жизнь вся на ладони, чиста, ни соринки на ней. А праведный небесный суд такой совести не страшен! А здесь ведь иной, земной. А ведь сейчас здесь вот, в кабинете царедворца, решится участь его личная, его жены, семерых детей, восьмидесятилетней матери, родственников, всех чад и домочадцев, даже его нахлебников. Всем на улицу без куска хлеба Да это куда ни шло! А честь дворянская поругана будет, закон государский осмеян, правда людская попрана пятой ябедника.
И смутно в голове, бурно на сердце, темно в глазах и будто пьяно в ногах серенького дворянина, идущего вынимать свой жребий из рук фортуны, идущего класть свою голову не на плаху под топор, а хуже, обиднее Класть голову и все головы семьи под случай, под прихоть
Саблуков! Преглупое прозвание! заметил один сановник по фамилии Хантемиров.
Стариннейшее дворянское! государь мой, отзывается кто-то.
Проходит десять минут, пятнадцать, двадцать «Вона как»замечают многие мысленно. Проходит полчаса
Скажи на милость?.. Важное какое дело! иронически замечает шепотом генерал Хантемиров.
Выходит наконец из дверей и бежит господин Саблуков бежит рысью по залу куда глаза глядят, а кудаему неведомо. Лицо пунцовое, потное, мокрое Слезы ручьем льют из глаз, челюсти судорога треплет, а зубы щелкают. А в руках блин-шапка, и он на бегу утирается ею, забыв про носовой платок По счастью, попал он в двери и на подъезд, а авось до дома доберется.
Светлейший все расспросил, по ниточке дело его разобрал, пытал как в застенке и объявил весело:
Небось, голубчик, все суды вывернем наизнанку. Твое дело правое! Правда при тебе и останется. Мое тебе слово.
А вслед за счастливым дворянином вышел важно курьер с письмом к английскому посланнику, где такая загвоздка Альбиону прописана, что через месяца два-три вся Европа всполошится, даже французские Мараты и Дантоны подождут людей резать и сойдутся на совет.
За курьером вышел адъютант и велел кликнуть к светлейшему капитана Немцевича Прибежал через минуту капитан с животиком, на коротеньких ножках, кругленький, розовенький, кровь с молокомпросто булка. Пробежал он зал и скрылся
Тотчас и назад выкатился он из кабинета и весело озирается, будто спросить что хочет. Подошел он к ближайшему, еще не виданному им в столице генералу и, стало быть, приезжему вероятно чрез Москву, и вежливо кланяется.
Виноват, ваше превосходительство. Не изволите ли знать Светлейшему окажите послугу!.. Где найти самый перворазборный рагат-лукум. Сласть такая малоазийская.
«Тьфу: глупость какая! думает генерал, пыхтит и головой трясет. Он случайно знает, где найти, ибо едал и сам этот рагат-лукум, да неприлично совсем об этом тут речь вести. Не за этим он приехал и ждет. Черт вас подери», думает он и прибавляет:
Сожалею, не знаю.
Перворазборный, удивительного качества, найдете у купца Грегорианова в Зарядье, отзывается самодовольно молоденький сержант.