Направившись к Гревской площади, они натолкнулись там на огромный митинг, пожалуй самый массовый во всём городе. Тысячи человек горланили во всё горло и то и дело потрясали горящими факелами и разного рода оружием, от простой палки до армейских ружей. Стоящие на углах улиц жандармы и солдаты с опаской глядели на сие сборище, понимая, что в любой момент оно может броситься на них.
Когда юные гости французской столицы подошли к площади, на импровизированном помосте из бочек и досок речь держал молодчик лет тридцати, в модном фраке, кружевном галстуке и новомодной шляпе с высокой тульей, к которой была приколота зелёная лента- один из первых символов грядущей революции. Он говорил о грабительских налогах, банкротстве государственной казны и пуще всего прочего проклинал короля, обвиняя его во всех бедах народа, но, главное, в том, что тот окружил город войсками, готовясь силой задавить протест. Его имя было Камиль Демулен, но, пока, оно мало кому о чём-нибудь говорило. Затем к нему присоединился крестьянин из глубинки, говоря о неурожаях, голоде и произволе дворян по отношению к своим подданным. Наконец, под одобрительный гул собравшихся, их сменил импозантного вида человек средних лет, в дорогом коричневом фраке, высоком кружевном галстуке, пышном напудренном парике и с сильно испорченным оспой лицом. «Мирабо, Мирабо, Мирабо»- начал скандировать народ, одобряя выход нового выступающего, при этом потрясая отточенными кольями и оглашая округу ружейными выстрелами. В своей, куда более содержательной, речи граф Оноре Габриэль де Мирабо напомнил всем о недавно созданном Учредительном собрании, его целях и принципах, готовности принять «Декларацию прав человека и гражданина», а сразу за ней конституции, и заявил о главной их цели: конституционно ограничить абсолютную власть монарха. Толпа, то слушала его в полной тишине, то снова поднимала беспорядочный гул.
Один жандармский офицер, заметив троих юношей дворянской наружности, вежливо извинившись, попросил их удалиться ради их же блага. Вняв доброму совету, они так и сделали.
Остаток вечера провели в гостинице за игрой в преферанс.
Следующим утром они уселись в небольшой кофейне, устроенной на первом этаже гостиницы, и, попивая горячий шоколад, рассуждали о том, как бы им попасть на остров Сите. Месье Марис сидел вместе с ними, а Абдула и Хабиб, уже позавтракав, стояли у входа.
Никто и внимания не обратил на очередного скромного посетителя, направляющегося к кофейне. Это был уже не молодой отставной военный, раньше ходивший в высоком чине, а ныне волочащий почти нищенское существование, к тому же из-за старого ранения едва передвигающий правую ногу. Одет он был в поношенный затёртый мундир пеших войск, белого цвета с лазурно-голубыми бортами и отворотами рукавов. На голове была такая же старая остроконечная треуголка с серебряным бордюром и белой кокардой, а на ногах давно вышедшие из моды башмаки с окрашенной в красный цвет высокой подошвой. Сильно хромая, он тяжело опирался на трость с большим железным набалдашником и то и дело бранился.
Сев за свободный столик, он отыскал в кармане пару денье и заказал сырный бутерброд с чашкой кофе. Быстро, с голодной жадностью, проглотив сей скромный завтрак, он встал и, стуча тростью, направился к выходу. Собирались выходить и трое молодых людей в сопровождении учителя хороших манер.
Вдруг, хромой вояка остановился и пристально на кого то уставился. С пару секунд он колебался, желая удостовериться не лгут ли ему глаза. Поняв, что не ошибся, он покрепче взял трость, чтобы пустить её в ход как палицу, и с гневом обрушился на ничем не примечательного человека, находящегося в компании троих юношей.
Малыш Пьер? громогласно спросил он.
Окружающие тут же обернулись, но он не обращал на них никакого внимания.
Малыш Пьер? Это ты, негодяй? ещё громче спросил он, и с силой хватил по спине того, к кому обращался.
Майор де Бюи? едва успел спросить тот, и тут же кубарем покатился со ступенек.
Да, это я, майор де Бюи. А это ты, малыш Пьер, картёжник и негодяй! ответил майор, и, замахнувшись, с ещё большей силой хватил сидящего на ступеньках.
Но тут, путь ему преградили двое черкесов, а в больную ногу клыками впился Вильгельм. Скривившись от боли, он было бросился на черкесов, но, будто натолкнувшись на непреодолимую стену, закричал в отчаянном бессилии.
Подлец, негодяй! Сколько лет я тебя проклинал Драгуны, жандармы! Это ужасный карточный шулер. Хватайте же его! прокричал майор, потрясая своей тростью.
Услышав крик, к кофейне тут же подоспели двое жандармов, но, малыш Пьер уже был таков, скрывшись в тени узкого переулка. Пёс Вильгельм, отпустив ногу майора, вдруг помчался за ним и также исчез в переулке.
Свалившись на пол, старый майор залился слезами. Павел и Людвиг помогли ему встать на ноги, а Алексей дал ему в руку два новых серебряных рубля с чеканными профилями императрицы Екатерины Второй.
Тем временем ситуация в самом Париже напоминала собирающуюся грозу, готовую скоро перерости в шторм.
Расставшись с несчастным майором, когда-то давно проигравшим в карты почти все свои сбережения, накопленные за годы службы, трое товарищей вышли на улицу Сен-Дени, гадая, куда бы мог направиться их учитель хороших манер вместе с псом Людвига. Мимо, заставляя всех прижиматься к обочинам, мчались конные отряды драгун, хлынувшие а город ярко-красным потоком. Из центра города уже доносились звуки настоящих боёв.
Из передающихся из уст в уста новостей стало ясно, что началось открытое восстание. Народ ворвался в арсенал, захватил ружья и пушки. Королевская армия вошла в Париж, надеясь силой подавить мятеж.
К полудню уже казалось, что пламя мятежа охватило весь город, будто при пожаре перебрасываясь с одного квартала на другой. Ни о какой беспечной прогулке уже и речи идти не могло. Через распахнутые ворота в столицу входили всё новые и новые войска, но все они, казалось, тонули в кипящем котле. Причиной тому, не в последнюю очередь, был переход львиной доли простых солдат на сторону мятежа. Морально и нравственно разложенное войско Бурбонов было не в состоянии что-либо поделать.
Ближе к вечеру уличные бои добрались и до улицы Сен-Дени. Королевские войска отступали под натиском десятков тысяч повстанцев. Улицы были устланы телами пехотинцев в белых и драгун в ярко-красных мундирах, лежащих вперемешку с тушами павших лошадей и телами убитых ими мятежников. Отсечённые головы захваченных повстанцами королевских офицеров уже красовались насаженными на колья и пики. Уличные фонари были превращены в импровизированные виселицы.
Улицу Сен-Дени королевские войска защищали особенно стойко. На усиление драгун полка Мэтр-де-Кан Женераль подошли пехотинцы Беарнского полка и драгуны полка Конде.
Наступила ночь. Бои чуть поутихли. Улица Сен-Дени осталась за армией короля. Через одноимённые ворота Париж покидали все, кому было из-за чего опасаться повстанцев.
Трое молодых людей из России, приехавших в Париж на каникулы, сидели, укрывшись в своём гостиничном номере, наблюдая за происходящим из окон и совершенно не зная как быть. Павел то и дело предлагал всем бежать из Парижа, пока не поздно, но Алексей и Людвиг медлили, надеясь дождаться возвращения месье Мариса с Вильгельмом. Было утихшие бои питали ещё какую то слабую надежду на что то.
Но, ближе к утру бои разгорелись вновь. Повстанцы, собрав достаточные силы, пошли в мощное наступление. Королевские войска, погибая и отступая, покидали квартал за кварталом.
Скоро на нижнем этаже гостиницы послышался топот десятков сапог. Бои шли уже совсем рядом, и солдаты, занимая подходящие помещения, высаживали в них окна, ища удобные стрелковые позиции.
Не прошло и двух минут, как двери их номера распахнулись и в них появился ужасного вида молодой капрал, с грязным рассечённым лицом и в изрядно забрызганном кровью белом мундире с окровавленной шпагой в руке. На его треуголке, вместо сорванной белой кокарды, красовались листья каштана, заменившие многим восставшим зелёную ленту Демулена.
Господа, мы сочли своим долгом обойти гостиницу и предупредить её постояльцев, что настала последняя минуту, когда они могут покинуть Париж без риска для своих жизней, пересохшими окровавленными губами пробормотал он.
Трое сидевших в комнате юношей стали в спешке собирать вещи.
Но неужели армия короля так просто оставит Париж? было спросил Алексей у развернувшегося, чтобы выйти капрала.
Месье, я больше ничего не знаю об армии короля. Мой взвод перешёл на сторону революции, сказал он и, не кланяясь напоследок, вышел.
Схватив наспех собранные вещи и позвав за собой Хабиба и Абдулу, они бросились вниз. При выходе из гостиницы им пришлось переступить через брошенное в грязь и кровь белое королевское знамя.
К утру наступившего дня, когда мятежные парижане бросились на штурм Бастилии, они были уже далеко. По одной с ними дороге от пламени революции уносились аристократы всех рангов, королевские чиновники, священники, монахи, офицеры, да и все прочие, кому не было места в новом Париже и новой Франции.
Что же до месье Мариса, то Алексей о нём больше никогда ничего не слышал, как и Людвиг о своём псе Вильгельме.
Глава 3
По возвращении в Санкт-Петербург Алексей сразу же отправился в Адмиралтейств-коллегию, узнать о своём назначении. Поднимаясь по мраморным ступенькам Адмиралтейства, он с волнением гадал в какую же сторону его забросит судьба. В тот миг ему, почему-то казалось, что его направят на Балтийскую флот, под начало адмирала Чичагова.
В просторном холле у настежь открытых окон стояла шумная компания гардемарин, также явившихся в Адмиралтейств-коллегию за назначением. Рядом находилась массивная, обитая чёрной драпировкой дверь канцелярии. Периодически она открывалась, производя жуткий зловещий скрип, и канцелярский распорядитель называл имя и фамилию гардемарина, которого приглашали в канцелярию для беседы.
В центре говорливой компании из десятка молодых людей стоял Павел и, оживлённо жестикулируя, рассказывал о своих французских каникулах и событиях, свидетелем которых ему довелось стать.
Весть о начавшейся революции едва успела долететь до Санкт-Петербурга, вызвав в петербургском обществе самый искренний интерес. В России ещё живо было воспоминание о пугачёвском восстании, в пылу которого многие представители русской аристократии потеряли имущество и родных, и прослышав о французских событиях многие воспринимали их как такой же бунт недовольных, место которых на виселице. Но не меньше было и тех, кто усматривал в этом нечто большее нежели очередной мятеж голодных и угнетённых. В петербургских салонах с огромнейшим интересом рассуждали о том, «Что такое есть конституция?» или «Что такое права человека и гражданина?», и тут же с содроганием слушали о зверских расправах мятежников-санкюлотов со знатным сословием.
Рассказ Павла вызывал интерес не только у стоящих рядом товарищей. Проходящие мимо офицеры то и дело ненадолго останавливались, как бы для чего-то другого, но на деле лишь для того, чтобы краем уха также послушать, о чём говорят их новые сослуживцы.
Но тут произошло то, что рано или поздно таки должно было произойти.
Неожиданно для всех дверь канцелярии резко отворилась и на пороге появился взбешённый адмиралтейский чиновник. Его не в меру напудренное лицо выражало просто запредельную степень недовольства. Метая глазами молнии, он с силой растолкал стоявших полукругом юношей и чуть было не схватил Павла за горло.
Знаете что, сударь! Извольте уяснить себе, где вы находитесь! прокричал он, отозвавшись эхом на всё Адмиралтейство.
Растерявшийся Павел, казалось, чуть не лишился чувств.
Где вы находитесь? Отвечайте, когда вас спрашивают! продолжая пылать гневом, потребовал чиновник.
В корпусе Адмиралтейств-коллегии её императорского величества, вытянувшись по струнке, ответил Павел.
Правильно! В корпусе Адмиралтейств-коллегии! И извольте вести себя подобающим образом!
Будет исполнено, ваше благородие.
После ответа Павла с пару секунд царила тишина.
Если я ещё хоть слово услышу о Бастилии, или о конституции, вы у меня получите разнарядку не в Кронштадт, а в читинский острог, сквозь зубы прошипел чиновник.
Будет исполнено, ваше сиятельство. Больше ни слова, пробормотал Павел.
Это касается всех, гаркнул напоследок чинуша и, развернувшись, быстро исчез за дверью.
На всё оставшееся время в холле воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь цокотом шагов проходящих мимо офицеров.
Ближе к концу дня, одним из последних в канцелярию вызвали Алексея.
В душном запылённом помещении, за обитым зелёным бархатом столом сидел уже знакомый ему адмиралтейский чиновник в чёрном офицерском мундире, в белоснежном напудренном парике и с таким же белоснежным напудренным лицом. Изрядно уставший за день сидения в своём кресле, он нервно перелистывал кипу каких-то бумаг и через каждую минуту хватал со стола стакан с лимонной водой. Рядом стоял надменного вида канцелярский распорядитель, выполнявший одновременно функции лакея и адъютанта.
Ваше имя? грубо спросил чиновник, поняв, что очередной гардемарин уже вошёл в канцелярию.
Сергеев-Ронский Алексей Александрович, став по стойке смирно, ответил гардемарин.
Граф? с той же грубостью последовал второй вопрос.
Так точно, ваше благородие, также смиренно ответил юноша.
Достав из картотеки его карточку, он открыл огромный толстый журнал, где, проведя пальцем по длинному столбцу, нашёл имя гардемарина. Но тут же, покачав головой, поднял на него взгляд.
Извините, сударь, но на ваше имя разнарядки пока не имеется, просто и сухо сказал он.
Как не имеется? Все, что заходили до меня вышли с готовыми разнарядками, тут же возмутился гардемарин.
Сказано- нет, значит- нет. Можете сами в журнал заглянуть, поставив палец на строку с его именем, ответил чиновник.
Но ещё год назад в балтийской эскадре офицеров не хватало, продолжал настаивать Алексей.
Да, в прошлом году была недостача. Но нынче уже другое. А шведов и без того побили, как смогли, уже не скрывая своего раздражения, снова ответил чиновник.
Поняв, что препираться дальше нет смысла, Алексей извинительно поклонился.
Хватит и на ваш век вдоволь навоеваться, молодой человек. Не торопите сей грозный час. Турки на юге ещё грознее шведов будут. Так что хватит ещё сражений нашим чёрным орлам, уже по отечески ответил тот, кто ещё секунду назад готов был выгнать его прочь.
Вы совершенно правы, сударь, сказал Алексей и одобрительно кивнул головой.
Приходите осенью или лучше к зиме. Тогда, гляди, и получите свою разнарядку, сказал чиновник, снова хватая стакан воды.
Да, сударь, ещё раз кивнул головой Алексей.
Поклонившись, он было уже повернулся к двери, чтобы выйти.
И ещё, снова послышался за спиной сухой раздражённый голос. Покрепче держите язык за зубами по поводу французских событий. А если услышите какие нибудь разговоры об этом, держитесь от них в стороне. Это всё, идите.
Ещё раз поклонившись, Алексей вышел из канцелярии.
Уже на ступеньках Адмиралтейства им овладело двоякое чувство. С одной стороны он рад был тому, что ещё на некоторое время останется дома, но с другой ему не терпелось приступить к своей морской службе. Более всего этой заминке обрадовалась София Фридриховна, которой никак не хотелось отпускать от себя любимого сына.
Несколько дней спустя мать настояла на том, чтобы отправиться в гости к фон Кведенам, немецкому семейству, из которого происходила Лиза фон Кведен, на которой она упорно хотела женить Алексея.
Будучи сама немкой по прадедовской линии, она так и тяготела к духу и культуре своих давних предков, покинувших разорённую Тридцатилетней войной Саксонию и переселившихся в русские земли ещё при царе Михаиле Фёдоровиче.
Выехав ранним утром из Санкт-Петербурга, они двинулись по направлению к Новгороду Великому, и ко второй половине дня были уже в небольшом, но весьма уютном загородном имении. Извещённые о их приезде заранее хозяева были вполне готовы к этому дневному визиту. Встречать гостей вышли пятеро слуг, как и их хозяева бывших немцами, за исключением одного здоровенного носильщика, нанятого из местных крепостных.
Одна из веток старинного прусского рода фон Кведенов перебралась в Россию и приняла русское подданство в бытность императрицы Анны Иоановны, ещё пуще Петра Великого тяготевшей ко всему немецкому. Отец Лизы, Адольф Дитрихович, при императрице Елизавете Петровне занимал должность одного из военных советников, помогая реформировать и переоснащать русскую армию по прусскому образцу.