Что вы видите, что вы можете видеть во мне, черт подери! кроме того, что я несчастный человек, мученик вашего чванства, пленник, закованный в кандалы, невольник, лишенный единственной радостижить с расчетом и беречь гроши, которые достаются потом и кровью?
Лицемер! Комедиант! Да вы не расходуете и десятой доли своих доходов! запальчиво воскликнула свояченица. Вы должны тратить больше, значительно больше, И приготовьтесь к этому, ибо я буду беспощадна.
Прикончите же меня разом, ведь я такой олух, что не могу вам сопротивляться и дам себя раздеть до нитки; вы с меня кожу живьем сдираете.
Мы еще только начинаем. И довожу до вашего сведения, что дети ваши выйдут в меня, я хочу сказатьв свою мать. Они будут вылитыми Агила, унаследуют мой облик и образ мыслей.
Мой сынАгила! вне себя воскликнул Торквемада. Мой сын с вашим образом мыслей! Мой сын будет грабить меня! О, сеньора, замолчите, перестаньте нести околесицу, не то я я способен, Говорю вам, оставьте меня в покое. Это уж слишком. У меня темно в глазах, кровь бросилась мне в голову.
Чудак!.. Да что же вам желать лучшего? злорадно улыбаясь, спросила свояченица с порога. Он будет Агила, чистокровный Агила. Вот увидите, увидите.
Бедняга все сносил, но этого стерпеть не мог, ведь он вбил себе в голову, что сын его будет не кем иным, как вторым Валентином, перевоплотившимся и вернувшимся в мир в первоначальном своем облике, разумный, спокойный и самый гениальный в мире математик., Чудак принимал эту мысль так близко к сердцу, что не откажись Крус вовремя от своей шутки, как дым рассеялись бы ее колдовские чары, и скряга, вырвавшись на волю из-под ненавистной власти, занес бы карающую длань над мучительницей. Дон Франсиско был огорошен: его сын Валентин будет вылитый Агила, вместо того чтобы стать маленьким Торквемадой, милым ребенком, который пока носится в лучах вечной славы в ожидании своего нового появления среди мира живых. Нет, шутка зашла уж слишком далеко. Весь день скрягу терзали сомнения. Проработав несколько часов кряду один в новой конторе на третьем этаже, он вошел вечером в свой личный кабинет, где на старом бюро, уже не походившем больше на алтарь, по-прежнему стоял портрет сына. Шагая из угла в угол, ростовщик перебирал в уме все слова, в недобрый час произнесенные свояченицей.
«Сказать, что ты будешь вылитый Агила! Видал ты когда-нибудь такую наглость?»
Он пристально посмотрел на портрет, но портрет молчал; печальное личико не выражало ничего, кроме тайной, немой озабоченности. С тех пор как благосостояние отца стало быстро расти и положение его в свете изменилось, мальчик чаще всего молчал, лишь изредка отвечая на вопросы короткими: да, нет. Правда, дон Франсиско больше не проводил ночей в кабинете, воюя с непокорной бессонницей или лихорадочными мыслями о барышах.
«Разве ты меня не слышишь? Ведь ты не будешь Агила? Скажи, что не будешь. Дону Франсиско почудилось, будто сын на портрете отрицательно покачал головой, Я так и знал. Сеньора мелет вздор».
Торквемада вернулся в контору и еще с полчаса корпел над счетами, напрягая усталый мозг. Внезапно лежавшие перед ним на столе цифры завертелись в одуряющей, головокружительной пляске, и среди водоворота подхваченных ураганом пылинок возник Валентин; глядя в лицо виновнику своих дней, он сказал, топнув ножкой: «Папа, я хочу проехаться по железной дороге».
Одно мгновение отец боролся с этим крошечным видением, потом, проведя рукой по глазам, прогнал его, и откинул назад отяжелевшую голову. Посыльный подошел к нему, напоминая, что сеньоры ждут его за обеденным столом, и Торквемада удивленно заворчал, услышав, что слуга уже в третий раз зовет его; наконец он встал, потянулся и, пошатываясь, точно пьяный, спустился вниз по внутренней лестнице в столовую. По дороге скряга говорил себе: «Он хочет проехаться по железной дороге! Материнские причуды! Ребенок еще не родился, а мне уже стараются его испортить».
Глава 5
Май и часть июня дон Франсиско всецело посвятил созданию акционерного общества по табачным поставкам. Соревнуясь с Доноси в энергии и организаторских талантах, он наладил превосходный аппарат управления, обещавший, что дела пойдут как по маслу. Основной пайщик Торквемада возглавил руководство поставками; Доносо взял на себя сношения с государством и управление административным аппаратом. Маркизу Тарамунди поручались закупки табака в Пуэрто-Рико, а Серранов Соединенных Штатах, где его двоюродный брат заведовал филиалом общества в Бруклине. Дело предполагалось развернуть до наступления летних каникул; в декабре ожидалась первая поставка боличе, дешевого сорта табака, а в февралесорта Виргиния. Официальный контракт на поставку общество заключило с государством еще в мае, несмотря на протесты конкурентов, сделавших, по их мнению, более выгодное предложение министерству финансов; но в результате некоторых неблаговидных поступков эти конкуренты потеряли в свое время доверие государства, а потому никого не удивило, когда, сославшись на определенные пункты закона, министр расторгнул старый договор. После того как четыре главных участника игры, не обращая внимания на мелких вкладчиков, договорились меж собой, оставалось лишь ревностно взяться за работу. Перед отъездом на летние каникулы Торквемада и дон Хуан Гуальберто Серрано столковались относительно некоторых вопросов, связанных с закупками сырья в Соединенных Штатах, причем результаты секретного совещания не были доведены до сведения Доносо и Тарамунди. Дело в том, что дон Франсиско, обладая врожденным знанием людей с точки зрения даешь-берешь, разом смекнул, в чем заключается основная пружина поставок и чем определяется глубина золотого потока: при ином способе закупок одни лишь пальцы замочишь, а при другом запустишь руку по самый локоть, если не глубже. Нащупывая почву, скряга прочел в глазах дона Хуана Гуальберто короткий ответ: «Перед вами именно тот человек, который вам нужен». На этом и расстались наши дельцы; Серрано поспешил в Лондон, где ему предстояло встретиться с двоюродным братом, а Торквемада отправился с семьей в Эрнани. Семья Тарамунди поехала в Сан-Себастьян. Доносо остался в Мадриде из-за жены, прикованной к постели обострившимися недугами, от которых она уже нигде не надеялась найти облегчения.
Боже ты мой, какая скучища, какая тоска одолела Торквемаду в провинции! Он беспрерывно брюзжал, ворчал и спорил с сестрами из-за пустяков, которые выеденного яйца не стоили; он бранил все подряд, находя воды отвратительными, пищу несъедобной, соседей назойливыми, небо унылым, воздух вредным. Его тянуло в Мадрид. Вдали от Мадрида, где прошли лучшие годы его жизни, где ему удалось нажить кучу денег, скряге было не по себе. Ему недоставало Пуэрта дель Соль, его любимых улиц Кармен и Немецкой вместе с Собачьим переулком, столичной воды Лосойи, изменчивого климата, знойных дней и холодных ночей. Его съедала тоска по привычному укладу жизни, по суетливой беготне вдогонку за увертливым грошом во главе целого отряда агентов, ожидавших его приказов. Он ненавидел отдых; его природа требовала постоянного кипения и непрерывной деловой суеты с неизбежными опасностями, горечью потерьг крушением надежд и лихорадкой сказочных барышей. Он отсчитывал дни страданий, в которых были повинны эти вздорные сестры, он ненавидел окружавшее его общество бездельников, армию лентяев, занятых лишь мыслью о том, как поскорее спустить наследство. Высшим выражением расточительности были в его глазах деньги, выброшенные в гостинице да на чаевые официантам в ресторане или бездельникам, которые поддерживали сеньор при купанье, чтобы они не захлебнулись в воде. Сан-Себастьян внушал ему отвращение: здесь все было построено на грабеже, кругом расставлены тысячи ловушек для столичных гостей, приехавших растранжирить за два месяца свой годовой доход. Три дня продержали его там Фидела и Крус, и он едва не расхворался от скуки и отвращения.
Приехав в Эрнани и прогуливаясь в одиночестве, он мысленно возводил пирамиды из цифр, составлявших основу табачного предприятия, а также других дел, как, например, сделки с кредиторами по поводу обветшавшего дворца Гравелинас. Жалея мужа, Фидела предложила сократить пребывание в Эрнани; но Крус не соглашалась; воздух северного побережья благотворно действовал на Рафаэля: с тед пор как он приехал в Эрнани, его нервный припадок ни разу не повторялся. Семья разделилась на две пары: Крус совершала прогулки со слепым братом, а Фидела старалась развлечь мужа, настойчиво призывая его обратить внимание на красоту окружающей природы. Скряга не остался нечувствительным к доброте и заботам жены; порой он проводил приятные минуты, беседуя с ней и прогуливаясь по лужайке или в роще. Но как изгнанник, тоскующий по родине, Торквемада среди беспечной болтовни ни на минуту не забывал о делах, и в памяти его неизменно всплывал Мадрид. Фидела всякий раз приветствовала перемену темы и с ребяческой шутливостью повторяла: «Ну же, Тор, зарабатывай побольше, побольше денег, а я берусь тебе их сберегать».
Фидела так часто это повторяла, что дон Франсиско однажды пустился на откровенности, чего никогда не делал прежде; он поделился с женой всеми мыслями и планами, радостями и огорчениями. Жаловаться было бы грешно, сказал он, доходы его растут, как волны в бурю. Но все это попусту, сестры поставили жизнь на такую широкую ногу, что и копить-то нечего. Что ни день, то новая блажь, им лишь бы транжирить. Не стоит перечислять нескончаемый ряд безумств, они хорошо известны Фиделе. Торквемада не создан для роскоши, но злой судьбой вынужден мириться с ней. Его прекрасный идеалкопить, почти целиком вкладывая прибыль в новые дела и уделяя на жизнь лишь самое необходимое. Сердце разрывается при виде того, как деньги, притекающие в дом, тут же из него вытекают. Мрачные, гнетущие мысли одолевают его. Между ним и Крус завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Он признает превосходство ее ума и красноречия; но в данном случае прав он, а не она. И самое ужасноеКрусита захватила над ним власть и навязывает ему свою волю в денежных делах: ведь всякий раз, когда на повестку дня встает вопрос о новых расходах, она скручивает его по рукам и ногам. Он извивается от бешенства точь-в-точь как дьявол под стопой святого Михаила, а негодница, придавив ему голову ногой, транжирит его Денежки направо и налево.
Словом, он чувствует себя глубоко несчастным и среди всех горестей его даже не радует мысль, что он своевременно станет отцом. Фидела мягко и тактично ответила, что лично она согласна жить скромно и уединенно: но раз Крус устраивает все по-иному, у нее, очевидно, имеются на то причины. «Право, милый Тор, она умнее нас с тобой; так предоставим же ей распоряжаться по своему усмотрению. Для успеха твоих дел выгоднее жить в роскоши. Скажи откровенно, Тор, разве ты заработал бы столько, если бы жил по-прежнему, как нищий, на улице Сан Блас? Каждый истраченный моей сестрой дуро приносит тебе двадцать. А главное, та, которую ты зовешь тираном, умнее самого Мерлина V и лишь благодаря ее деспотизму мы расстались с гнусной нищетой и зажили привольно, а ты превратился в человека с весом. Не будь же глупеньким и безропотно подчинись Крус».
В словах Фиделы сквозило почти суеверное уважение к старшей сестре, готовность слепо повиноваться властелину семьи во всемот мелочей до серьезных вопросов. Выслушав жену, Торквемада тяжело вздохнул и с отчаянием в душе подумал, что она ни в коем случае не поможет ему сбросить иго. При первом же намеке мужа Фидела с детским ужасом возмутилась: ослушаться Крус, возражать против ее распоряжений! Немыслимо! Скорее солнце встанет с запада! «Нет, нет, Тор, и не думай! Я могу только еще раз повторить сказанное: все, чем ты так недоволен, идет на пользу тебе и нам».
Продолжая сетовать, ростовщик мало-помалу открыл Фиделе все, что его мучило. Он долго колебался, прежде чем пуститься на откровенность в одном деликатном вопросе, боясь, что жена, выслушав, поднимет его на смех. Наконец он решился: «Видишь ли, Фидела, у каждого своя ахинеева пята, как говорит уважаемый Сарате; так вот, я не желаю, чтобы мой сын вышел в семью Агила. Конечно, Крус в лепешку разобьется, лишь бы ребенок был похож на нее, на вас обеих, мот, спесивец, щеголь, любитель пускать пыль в глаза, словомаристократ. Но по мне лучше, чтобы он вовек не родился, коли ему суждено стать таким. Впрочем, вы как пить дать разочаруетесь, если ждете, что новый Валентин выйдет душой и телом в вашу породу; мне сердце подсказывает, что он будет истый Торквемада, второй Валентин, точь-в-точь мой прежний сын, с его ясным умом и личиком».
Глава 6
Глава 7
Успокойся и дай мне высказаться, ответил Рафаэль, с трудом переводя дух; от волнения оба задыхались. Я говорю тебе по чистой совести, что таков логический вывод. Дай мне сказать. Перед нами продукт жизни нашего общества, результат упадка нравов и моральных устоев. Когда наша сестра выходила замуж, я сказал себе: «Вот что нас ожидает»и случилось то, что я предполагал. Из мрака моей слепоты я вижу все, ибо думатьзначит видеть, и ничто не ускользает от моих безупречных логических умозаключений, ничто, ничто. Пятно бесчестиялишь неизбежное следствие. В нашей семье имеются все основания, чтобы оно возникло. И оно возникло, ничто не могло помешать Да, да, я уже знаю, что ты собираешься мне возразить.
Нет, не знаешь, не знаешь, решительно и надменно отрезала старшая сестра. Я хочу сказать тебе, что наша сестра чиста, как кристалл. Никогда не усомнюсь я в ее замечательной, непоколебимой честности. Да и как усомниться, если я живу бок о бок с ней? Мне известны не только все поступки, но даже самые затаенные ее мысли. Я знаю, что она чувствует и думает так же, как знаю, что чувствую и думаю сама. И нет ничего, решительно ничего, что могло бы послужить основанием для таких чудовищных подозрений.
Согласен с тобой, что в смысле фактовоснований нет.
Ни в смысле фактов, ни в других смыслах.
Но в намерениях и желаниях
Ни в чем, понимаешь, ни в чем не существует ни малейшей тени бесчестия. Фиделавоплощение чести; она любит и ценит своего мужа, который, несмотря на всю свою невоспитанность, прекрасно относится и к ней и ко всей семье. Чтобы я больше не слышала от тебя подобных нелепостей, Рафаэль, или я не поручусь, что останусь с тобой по-лрежнему мягкой.
Хорошо, хорошо, не сердись. Я допускаю, что ты права в отношении нашей сестры. А можешь ли ты поручиться за намерения Морентина?
Как я могу за него поручиться? Но он всегда казался мне очень скромным и приличным человеком.
Ну, я-то его лучше знаю, ведь мы с ним сообща искали приключений в те времена, которым уже нет возврата, но именно в архиве воспоминаний я черпаю свой опыт. И знаю, что в душе его, как язва, гнездится скрытая развращенность. Морентин не поверял мне своих тайных намерений, но я знаю, что он готовится обесчестить нашу семью и заранее уверен в успехе. Если он еще не бахвалится своим торжеством, то несомненно охотно примет поздравления друзей с победой, которую все считают вполне вероятной, а иныеуже достигнутой. Ужас охватывает меня, когда я думаю, что будь моя сестра даже святой, а Морентинобразцом добродетели, свет, которому известны и история этого брака и ваш открытый образ жизни, ни на минуту не усомнится в подлинности слухов, посеянных Малибраном. И тебе не удастся пресечь распространение этой гнусной сплетни. Тебе не удастся никому доказать, что все это, пока что ошибка, клевета
Нет, не пока что, а так будет всегда. О, как ты можешь! Выходит, что ты заодно с клеветниками. Послушай, Рафаэль. Ведь это клевета! Да или нет? Ну, так вот, если это ложь, если чистота нашей сестры сверкает подобно солнцу, а я скорее усомнюсь в существовании милосердного и справедливого бога, чем в невинности Фиделы, так вот, если честь ее незапятнана, если муки ада уготованы подлым клеветникам, то рано или поздно истина восторжествует и свет вынужден будет признать невинность Фиделы.
Свет не признает истины, ибо в своих суждениях о людях и поступках он следует законам той логики, которую сам создал. Я согласен с тобой, что логика эта построена на лжи, но она существует, и попробуй-ка рассеять гнусные подозрения света. Тебе это не удастся, не удастся. Пойми, дорогая сестра, чтобы избежать сплетен, надо было после этого проклятого брака остаться в прежней скромной неизвестности. Но ослепленные блеском мишуры, кружась в водовороте светских развлечений, возобновляя старые знакомства и завязывая новые, вы обе невольно втянулись в орбиту суетных интересов. Нас окружает атмосфера, насквозь пропитанная тщеславием и ядом жажды наслаждений, отравой, убивающей нас среди веселого пиршества. Красивая молодая женщина с пылкой фантазией, окруженная поклонением, избавленная от всех домашних обязанностей; а рядомсмешной и старый муж, черствый эгоист, начисто лишенный какой бы то ни было привлекательности. Последствия такой ситуации общеизвестны. Их невозможно избежать. И снисходительный свет заранее прощает грех, утверждая его как некий закон, словно в тайной конституции совести имеется в наши времена статья, оправдывающая этот проступок. Вот что было в моих глазах основным препятствием к браку Фиделы, ибо я уже давно предвидел его последствия. Теперь же остается лишь молча терпеть.