Это девки верят, когда им постоялые жениться обещают.
Возьму на кресте поклянусь.
Куда? В казарму?
Не век, говорю, в казарме, упрямо подступал к ней сотник.
Когда же у вас служба кончится? выпытывала Катерина.
Может, через неделю выходить будем Ждем приказа полковника От Каледина сюда отряд придет земля эта не наша.
Когда приказ об отступлении будет?
Ждем, зашептал он. У меня есть фаэтон, посажу тебя, и прощай Казаринка! Правду говорю, не обманываю
Он пытался обнять и придвинуть ее к кровати.
Глянь, страсти какие! увернулась Катерина. Сапоги хоть сыми, постель у меня чистая Обожди меня.
Она выскочила на улицу и побежала к маркшейдерскому дому, куда недавно перешел Совет. Впереди, в морозных кругах, светился месяц, лицо обжигал ветер, под ногами скрипел подсушенный морозом снег.
Вишняков встретил ее вопросительным взглядом, в котором Катерина не отыскала для себя ни одной ласковой крупинки. Сев на пожелтевший плетеный стул, она только теперь подумала, как дорог ей этот голубоглазый человек с исхудавшим лицом и побитыми сединой кудрями.
Выступать собираются, сказала она, пригибая голову под его взглядом. Ждут приказа полковника. От Каледина сюда отряд должен прийти. Выходит, не ихняя это земля. Нет у них мысли хозяйничать на ней и выступать против шахтеров
Катерина медленно подняла голову. Вишняков глядел на нее дико расширившимися глазами. «О чем подумал, сердешный» пронеслось у нее.
Перед тобой нет моей вины, прошептала она и направилась к двери.
Он где сейчас?
Ждет меня, не поворачиваясь ответила Катерина.
Вишняков подскочил к ней, схватил за плечи, повернул к себе. Глаза ее захлебнулись слезами. Катерина вырвалась из его рук и сказала, гордо подняв голову:
На кой вы мне все сдались!..
И ушла, стукнув дверью.
7
Слух о конной разведке, виденной Фатехом возле Чернухинского леса, быстро разнесся по Казаринке. Долго не гадая, решили, что это разведка есаула Черенкова. Скоро, стало быть, надо ждать и его самого.
В шахтерских домах поселилась тревога.
Арина Паргина, втиснувшись в угол, под образа, читала молитву:
«Разбойника благоразумного во единем часе раеви сподобил еси, господи; и меня древом крестным просвяти и спаси»
Арина боялась казаков: в пятом году они засекли кнутами отца.
Паргин, сгорбленный и подслеповатый, косился на жену и иногда спрашивал:
Что читаешь?
Ексапостоларий, читаемый на каноне утрени великой пятницы, отвечала Арина, не отрывая впалых глаз от образа Николая-угодника и не поворачиваясь к мужу.
Паргин нахмурился.
Второзаконие читай, сказал он, насмешливо глядя на истово молящуюся жену, о казни брата за непоклонение богу Иегове.
Спаси тебя, господи, шептала Арина.
Что сказано в тридцатой главе? настаивал Паргин. Зарежь брата, жену, детей Есаул Черенков в точности все соблюдает. Как пророк Илья зарезал четыреста жрецов бога Ваала финикийского, так и он в Макеевке зарубил и повесил чуток побольше.
«Господи, шептала Арина, чтоб не слышать мужа, и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим»
Вошел Миха. Шмыгнул взмокревшим на холоде носом, боязливо посмотрев на молящуюся мать.
Чего? спросил Паргин.
На смену тебя зовут.
Вот и конец молениям, сказал Паргин и начал молча переодеваться в спецовку.
Миха тихо рассказывал ему новости:
Вагоны под уголь ремонтируют Состав из Дебальцева обещают Будут бригаду собирать по заготовке леса Лиликов обещал получку из Петербурха идут деньги. А на вывозку леса возьмут всех, у кого руки-ноги есть
Много навезут. Паргин, покряхтывая, наматывал портянки под чуни. А про разведку что?
Не все верят. Пашку спрашивали, нет ли у него вестей. Пашка отвечал: никаких вестей не слышно Пленные, однако, волнуются. Старший ихний уговаривает повесить на бараках белые хлаги Можно, я к ним побегу?
Мать не велит.
Арина, занятая молитвой, не слышала их. Паргин поднял голову, повел бровью иди потихоньку. Миха мигом выскользнул за дверь. Арина повернулась, когда из открытой двери потянуло холодом и зимним паром.
Опять подался? спросила она устало, не отойдя еще от разговоров с богом.
Чего ему, ноги быстрые, с ласковой усмешкой сказал Паргин. На смену вот зовут.
Зовут, да не платят.
Ничего, Миха, слышала, говорил про получку.
На бумаге пишут. Печатку Фофа увез
Сама называла Архипа заместо Фофы. Он и без печатки сможет.
Взяв в котомку несколько вареных картошек, кусок хлеба и соль, Паргин вышел.
В нарядной шумели:
Разведка неспроста жди скоро гостя.
Пироги бабам пора заказывать. Сказывали, Черенков пироги любит.
Узнаешь еще, что он любит.
Не пугай! Тоже не больно храбрый, если без разведки боится пожаловать.
Военный человек без разведки не ходит. Привычка такая. А у нас, как при мирном времени, тишина.
Вишняков все надеется
На кого надеется?
На бога. Не зря его Арина-богомолка крикнула в Совет.
А тебе работу бы оставить, в степь выйти Черенкова выглядывать?
В засаде оно лучше, чем в забое
Паргин молча прошел к наклонному стволу. Черт-те как оно с этим Вишняковым? Умен будто. Но чудно, что настаивает на добыче, а про войну будто и не думает.
Со ствола повеяло знакомым запахом прели и сырости. В глубине хлюпала вода. «Страшнее есаула эта проклятая вода», подумал Паргин, зашагав вниз вдоль полозьев, по которым поднимали из шахты ящики с углем. Фофа жалел денег на новые насосы, а старые никуда не годились. Миха что-то рассказывал, будто Лиликов пленного Франца уговорил смастерить новый насос. Но кто же согласится без денег? Чудно все же с этой новой властью денег не предвидится, а все работают. Считают добычу, в забоях подметают, топоры и канаты таскают из своего дома, ничего не поймешь, где свое, а где чужое. В шахте по три смены сидят и не жалуются. Раньше бы бастовали.
Наклонный ствол длинный, саженей триста. Паргин шел по нему уверенно, зная каждую выбоину. Думать вольно: ни шума, ни крика, только хлюпает вода. Чем дальше, тем все больше сырости. Паргин иногда поднимал лампу и оглядывал кровлю: никогда так высоко не поднималась вода в стволе. «Водоносная жила где-то объявилась», решил Паргин, чувствуя, как падают капли на лицо и на плечи.
Внезапно перешел на другое: «Коню хлеб отдам Ему-то не у кого выпросить только у хозяина» Как это в жизни бывает один человек, и никого у него, ни отца, ни матери, ни жены, ни товарища. Все чужие и все поругивают не туда пошел, не то сделал или чужого прихватил. А все ведь одинаково есть хотят, одинаково спят и одинаково умирают. Арину бог успокаивает равные все перед богом, все встанут в ряд на одном суде. Но опять же суд. А зачем суд?..
Вишняков желает сделать лучше для людей. А Черенков карать за это собирается. Значит, придется схлестнуться
Паргин неотвратимо приходил к тому выводу, что война неизбежна. Он и заспешил вниз по стволу, как будто торопясь провести в шахте еще несколько часов, пока война не началась.
Конюшня была в сорока саженях от шахтного двора. В выдолбленной глубокой «печи» за решетчатой огорожей стояли его Керим и Дубок. Керим попал в шахту от татар, поэтому и имя получил такое. А Дубок был куплен на ярмарке, у какого-то Дубова, поставщика коней для шахтовладельцев. Оба старые, по двадцати годов, не меньше. Росту низкого, как и положено для шахты. Уши мохнатые, подвижные чуткие ко всему происходящему в темной, глухой глубине.
Паргин открыл засов решетки. Кони тихо заржали.
Давай, давай поздороваемся, отозвался Паргин, как всегда. Давно не встречались
Керим посмотрел на него темными запавшими глазами, поднял морду, трепеща теплыми ноздрями. Дубок затрясся всем телом, довольный, наверно, что Паргин пришел и с его приходом кончилось затянувшееся одиночество. Он почувствовал, что хозяин чем-то обеспокоен, будет долго возиться в шахтном деннике: подойдет к кормушке, посмотрит, цела ли солома, слегка притрушенная сенцом, проверит его и Керима от челки до копыт, а потом возьмет скребок и счистит с боков грязь, приговаривая о тесноте в штреках, о непорядках на поверхности и в своей жизни. Дубку это нравилось: он любил, когда Паргин что-то делал в загороди, разговаривая при этом. Керим относился к этому иначе: он сердито грыз борт кормушки и недовольно фыркал.
Оба, вздохнув тяжело и мягко, наставили уши, ожидая, что произойдет дальше.
Чепуха получается, сказал Паргин, наклоняясь к опустевшей кормушке, война близится Людям не хочется воевать. Осточертело. Но так выходит, будто нельзя без войны. То с германским царем было, теперь между собой Но-о, стой! Он отвел ладонью морду Керима. Тебе оно
никакого черта, а нам голову ломай!.. В шахту бы поболее людей. А где их наберешь? Сутолов, должно быть, в отряд многих позовет
Он провел рукой у одного и другого по бокам, по груди, ногам и под репицей. Дубок тихо втягивал воздух, когда рука Паргина щекотно прикасалась к бокам. А Керим, прижав уши, норовил добраться зубами до этой руки.
Дурак ты, право, беззлобно говорил Паргин. Все тебе не так все не так Все тебе, как моя Арина говорит, жизнь показывается безобразной, безгласной, не имеющей вида Житие же есть и сень и сение. Егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, иде же вкупе царие и нищие
Керим сердито заржал.
Правильно, браток, только в могиле будут вкупе цари и нищие. А в жизни они порознь
Дубок опустил голову, словно задумался о своем далеком прошлом, когда он начинал жить на конюшне богатого калмыка под Царицыном. Куртка у калмыка была вышита золотом, ноги в сафьяновых сапожках, пахло от него табаком А бил он всегда коленкой в живот и замахивался кулаком над глазами.
Паргин подошел к вороху соломенной резки, набрал в ведро и высыпал в кормушку. Из ящика он достал сенной трухи и перемешал ее с соломой. Кони опустили морды и вкусно захрустели зубами, отфыркиваясь от пыли. А Паргин достал узелок со своей едой и стал делить хлеб ровно на три части. Потом подумал и от своей части отрезал еще. Картошку же не тронул: картошку кони не признавали.
Теперь работать пойдем, сказал он, доставая упряжь. Закусим хлебцем после работы
Он собирался, не дожидаясь, когда позовет мастер или штейгер. Артельный старшой Алимов и не появлялся здесь: он знал, что Паргин со всем успеет. Лиликова Паргин тоже редко видел. Паргин сам гонял вагончики по короткой откатке. Вагончики затея новая. А раньше уголь к стволу таскали саночками. Каторжная работа.
Фофа ввел конную откатку не потому, что пожалел саночников, а потому, что при этом приходилось меньше выплачивать артели за упряжку.
Кнут не нужен Паргин присвистнул. Дубок и Керим пошли с пустой тарой по штреку. Под копытами и под ногами чавкала штыбная жижица. Темнота хлюпала капелью, ухала далекими, приглушенными голосами земли и иногда оглашалась жалобным треском стоек.
Паргин привык ко всему этому и ничего тревожного не замечал.
На погрузке его ждали.
Давай живее! послышалось сверху.
«Аверкий шумит», определил по голосу Паргин.
А ты здоров горло драть! огрызнулся он.
Эко неповоротливый! Раскормил коней!
Но-но, потишей!..
Паргин неторопливо перецепил барки, чтоб тянуть после погрузки вагончики в обратную сторону.
Пораньше в шахту убег!
Арина ему под зад дала, не мог остановиться!
Арина у него что дива святая тихая!..
Паргин молча возился в темноте, закрепляя барки на крючьях. Он знал, что в шахте поговорить охота, и не сердился на Аверкия. Сидел, наверно, ждал оказии, чтоб языком поболтать.
Что там твой татарин? спросил Аверкий о Кериме.
На все четыре ступает.
За Фофой не скучает?
Не замечал.
А Вишняков намедни прибегал в шахту, боится, без Фофы некому кровлей управлять.
Паргин знал об этом случае. Хотел спросить, а как же будет с печатью, но потом раздумал: кому она нужна, эта печать? Все равно сломя голову летят в шахту, будто им тут калачи приготовлены. Раньше по часу и более приходилось ждать на погрузке, а теперь успевай поворачиваться. Не помешала бы война.
Про разведку в поселке говорят, сообщил Паргин.
По военной науке за разведкой наступление.
Умен ты, однако! рассердился Паргин.
Он не любил, когда кто-то подтверждал его тревоги.
Куда валишь? выругался Паргин, заметив бестолково орудующего лопатой шахтера.
Прошам пане, в вагончик валим!
«А, полячок!..»
В другой вали, сказал он потише.
Из люка, откуда сыпался уголь, послышался тревожный крик Петрова:
Вода в лаве!
Все замолчали, прислушиваясь. Работу придется прекратить.
«Вот оно! огорчился Паргин. С водой в шахте воевать потяжельше, чем с Черенковым в степи. Упусти день и зальет шахту. Свою шахту, а не Фофину! Вишняков умен, когда ее бережет»
8
Миха не нашел Франца в бараке и побежал к нему в мастерскую. Франц вторую неделю мастерил свой «червячный насос» для откачки воды из шахты.
Миха с большим интересом относился ко всему, что делал Франц. Последняя же его затея казалась совершенно невероятной: самому сделать насос! Миха вошел в мастерскую, стараясь не шуметь.
Франц все равно заметил его и, блестя стеклами очков, спросил:
Получится?
Что ж, может быть, серьезно ответил Миха.
На нем была отцова шапка из пожелтевшей овчины. Детское лицо под великоватой ушанкой казалось еще мельче, острый подбородок клинышком, шея худая, тоненькая, светлые глаза слезились: неотрывно, не мигая, он следил за работой Франца.
Ферштейн? спрашивал Франц, подпиливая и подлаживая деталь к насосу.
Ферштейн, бормотал Миха, желая обязательно разобраться в том, как складываются детали. А зачем новый насос, не такой, как раньше?
О, это много надо понимайт, Миха!.. Людьи желают как бы тебе сказать желают луйчш. Вот, он взял в руки молоток, был камень, стал ферум жейлезо. Луйчш?.. Так всегда. Фофа не думал луйчш. Фофе качай, вода не лей, одинаково. Фофе капут. А нам надо луйчш.
Миха бывал с отцом в шахте. Всю дорогу, пока они шли к забою, хлюпало под ногами. И на голову лилось. Иногда приходилось брести в воде по самые коленки. Старые, худые насосики не справлялись. А от нее, говорил отец, кости ломит «от низу до верху».
Поэтому Фофу прогнали?
Йа, йа, надо луйчш.
Миха припомнил, как видел в окне одетого в теплый халат Фофу, он ходил по комнате, осторожно ступая ногами в мягких войлочных чириках. Зачем ему стараться, чтоб было лучше? Ему и так тепло и не сыро. Франц это здорово понимает.
Дай и я, робко попросил Миха.
Один момент! остановил его Франц.
Он спешил со сборкой насоса. Лиликов торопил: второй западный участок заливало водой.
Ты говори, попросил Миху Франц, говори, говори, а я скорей, скорей!..
Что говорить? хмуро спросил Миха. В поселке беда. Фатех-персиянин, говорят, видел конную разведку есаула Черенкова. Наступления, стало быть, надо ожидать. Черенков собака. Этот побьет, постреляет нашего брата А ваши как, пойдут против Черенкова?
Йа, йа!
А то говорили, будто сдаваться вы собираетесь
Но, но! Монолит! Франц сжал пальцы в кулак.
Так я и думал, сказал Миха и одобрительно засопел. Мать все молится. А отец говорит: от иконы спасения не дождешься.
Что есть икона?
Ну, бог, святой.
Йа, йа, ферштейн. Гот по-немецки.
Зачем бог? спросил Миха о том, о чем дома боялся спрашивать.
Бог колоссаль, проворчал, не оставляя работы, Франц. Людьи знают бог и ждут помощь Виталь, дух понимаешь? Все может. Думай так легче жить.
Ладно, сказал Миха, вздыхая. Лишь бы матери было легче
Они замолчали. В тишине глухо позванивали детали, прилаживаемые Францем. Уже было видно, что новый насос по размерам будет куда меньше старых. И не «стоячий», а «лежачий». Франц закладывал колесо в трубу. Это и не колесо, а скорее вал с крупной червячной нарезкой. Вал должен был вращаться и увлекать за собой массу воды, которая затем польется в трубу пошире. Миха, кажется, понимал это все. Но вот чертежи, лежащие на верстаке, были для него темнейшей и недоступной грамотой.
Ты где учился этому?
О-о, засмеялся Франц, нихт учился. Марки надо. Шулемарки надо. Нихт марки. Копф есть, похлопал он себя по лбу ладонью.
Ясно, уныло сказал Миха, еще раз посмотрев на чертежи. Моя, стало быть, негодящая.
Франц сдернул с Михи шапку, внимательно осмотрел голову с вихрастым слежавшимся чубом, откинул назад, потом произнес уверенно: