Будьте мужчиной, Ваше Величество! На нас глядят!
Утром новый царь с матерью отправился в спальню отца. Две восковые свечи горели на ночном столике под стеной, рядом с полевой койкой, на которой лежал покойник. Его успели даже одеть в темно-синий мундир, на ноги набросили военный плащ, в руки вложили золотую икону, причесали, лицо покрыли румянами и белилами. Вот только ни румяна, ни белила не скрыли следов убийства. Поперек лба трупа шел синий, глубокий шрам, губы, нос и веки ужасно опухли, потому-то лицо умершего накрыли муслином. Среди кружев и батиста жабо на шее обвинительно багровела полоса от орденской ленты. Царица с всхлипом пала на смертное ложе и начала целовать руки мужа
В тот же самый день Александр навсегда покинул запятнанный кровью замок и перебрался в Зимний дворец. Входя туда, он волочил ногами и рыдал. Разве не был он «Тальмой Севера»? А даже если бы и не былюношеская впечатлительность и неожиданный приступ угрызений совести не могли не вызвать в нем шок.
Апологеты Александра I впоследствии пытались, с помощью мутных «свидетельств» из вторых или третьих уст (например, того, что относительно покушения сказал французский граф Лонжерон, которому, в свою очередь, это сказал Пален и т. д.), очистить его от обвинения в отцеубийстве. Напрасный труд. Никто из серьезных историков не позволил обмануться, точно так же, как никто в тогдашней Европе не обманулся официальным сообщением Санкт-Петербурга о смерти Павла Петровича по причине апоплексии. Французский министр иностранных дел, Шарль Морис Талейран, ехидно прокомментировал это:
Русские могли бы придумать какую-нибудь другую болезнь для прикрытия смерти своих повелителей.
Узнав о покушении, Наполеон воскликнул:
Англичане промахнулись в Париже, но теперь попали в меня в Петербурге!
Бонапарт был уверен в том, что убийство инспирировала британская разведка, только эту его убежденность до настоящего времени нельзя подкрепить каким-либо документом, что хорошо говорит об англичанах, мастерах тайных дел, и что вовсе не должно означать, будто бы Бонапарт ошибался. Среди русских тогда ходили слухи о волшебном британском золоте, которое могло творить и не такие чудеса, а слухи ходили потому, что в ходе подготовки различные нити заговора как-то раз за разом сходились у красивой сестрички Зубовых, Ольги Жеребцовой, по совершеннейшей случайностилюбовницы британского посла в Санкт-Петербурге, мистера Уитворта Но среди поварят, жаривших "яичницу" сапогами и кулаками в царской спальне, не было ни единого сына Альбиона, равно как не было и Александра, который всего лишь дал согласие, ибо решил самочинно занять стул по российской стороне стола в ходе игры с корсиканцем.
Впрочем, Александр мог и очиститься от обвинений, примерно наказав убийц. Но, как нам известноне мог. Его бывший учитель, идеалист Лагарп, написал ему из Швейцарии: "Не достаточно того, что Вы, Ваше Величество, обладаете чистой совестью, и что те, что имеют честь знать Вас, уверены в этом. Все, Ваше Величество, обязаны знать, что Вы караете любое преступление, где бы оно не имело место. Убийство императора, в собственном дворце, среди ближайшего семейства, оставаясь безнаказанным, жестоко нарушало бы божественные и людские законы, унижало бы монаршие достоинство. Нужно раз и навсегда покончить в России с этим вот, постоянно не наказуемым убийством царей, весьма часто, даже вознаграждаемым, с этим вот скандалом, кружащим словно вещающий зло призрак вокруг царского трона и ожидающим следующую жертву".
Давайте поглядим, как же неуспокоенный в печали сын, публично демонстрирующий свое безграничное отчаяние ("Нет, это невозможно! боли моей нельзя успокоить! Как можете вы требовать, чтобы я перестал страдать?! Так будет вечно!) как он послушал своего наивного воспитателя.
Два господина П. "мозги" покушения, граф Пален и граф Панинсохранили свое высокое положение при дворе, и только лишь когда царица-мать, Мария Федоровна, начала дрожать, видя обоих, опасаясь скандала, обоим тактично посоветовали выехать в собственные имения. Там их никто не беспокоил, а милость монарха доставала и туда.
Вызывавшего всеобщий ужас упыря той ночи, генерала Бенигсена, которого Жозеф де Местр назвал "шефом-убийцей", сразу же после убийства назначили губернатором Литвы и повысили в звании до генерала кавалерии. С 1807 года его карьера еще более ускорилась.
Князь Петр Волконский получил посты: генерала, царского адъютанта, начальника главного штаба и, наконец, члена Государственного Совета. С тех пор он был навсегда другом м одних из ближайших доверенных людей Александра.
Ничего удивительного, что графиня Боннельфранцузская шпионка при царском двореписала из Петербурга наполеоновскому министру полиции, Фуше: "У нас говорят, что когда молодой император выходит, то перед ним идут наемные убийцы деда, за нимубийцы отца, а рядом те, которые готовы немедленно добраться до него самого".
Но Александр делал все возможное, чтобы осыпать милостями своих пылких дворян, а более всего баловал убийц папочки. К примеру, граф Уваров, один из главных демонов той кровавой ночи, незамедлительно был назначен генерал-адъютантом и стал неизменным домашним обитателем императора, товарищем его развлечений и прогулок, фаворизированным до такой степени, что его называли "баловнем царского семейства".
Этот список можно было бы расширить другими обласканными заговорщиками, но жалко места. Важно то, что для Наполеона ситуация изменилась как после прикосновения волшебной палочки злого колдуна. Он перебивал весьма высоко, рассчитывая на свои карты, но когда Александр их проверил, оказалось, что они недостаточно сильны. Казаки были отозваны с пути на Ганг, и Россия помирилась с Англией. Весь индийский мираж по причине нескольких убийц рассеялся.
Небольшую месть Наполеон позволил себе в 1804 году, когда Александр публично осудил "отвратительное убийство" похищенного французами из-за границы, из Бадена) и расстрелянного в Венсене герцога д'Энгиена, который устраивал заговоры с англичанами. Парижский "Монитор" ответил царю ехидным вопросом, который сделался знаменитым во всей Европе, и которого Александр Наполеону никогда не простил:
"Если бы российское правительство было уведомлено о том, что убийцы царя Павла I находятся в миле от государственной границы, разве не поспешил он схватить их и наказать?".
Только все это происходило уже за пределами стола. На нем же корсиканец проиграл первый раунд в одну раздачу, в самую середину ночи с двадцать третьего на двадцать четвертое марта, и не мог этого оспариватьразве что мог получше настроиться на проведение следующего раунда.
РАУНД ВТОРОЙРаунд рядовых и унтер-офицеров(Решающая раздача под Аустерлицем)КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ОБОЛЬЩЕННЫХ ДЕТЕЙ
Второй раунд продолжался пять лет, и прежде чем наступил финал в виде грандиозной раздачи с крупными картами в руках обоих партнеров, имело место несколько не столь впечатляющих раздач, результаты которых в ничтожной степени отражались на ходе игры. Так бывает в покерене в каждой раздаче происходит мощное столкновение, поскольку первый раз один, а потом другой партнер располагает слишком слабой картой, чтобы пойти на слишком высокую ставку. Только лишь когда карты с обеих сторон в один момент уложатся в что-то значащие комбинации, и начинается большая игра.
Подготовка к этому второму раунду началась с взаимных комплиментовоба игрока знали, сколь существенную роль играют хорошие манеры перед тем, как усесться за столик. Трагедия царя Павла была уже в прошлом, равно как и связанные с ней проблемы; все начиналось с самого начала. А помимо того, молодой царь, либерализированный Лагарпом, испытывал своего рода восхищение перед "гражданином Бонапартом", в любви к демократии которого он не сомневался, точно так же, как не сомневался в собственной.
Наполеону, желавшему упорядочить внутренние дела, крайне важно было быстро заключить мир с Россией. Поэтому, уже 26 апреля 1801 года он написал Александру об этом письмо, довольно экономное в формулировках, но и не свободное от куртуазности. Доверенный офицер Бонапарта, Дюрок (впоследствии, великий маршал двора), который привез это письмо в Петербург, услышал от царя такой ответ:
Моим единственным желанием всегда был союз Франции и России. Мне очень хотелось бы договориться непосредственно с Первым Консулом, открытый и честный характер которого мне хорошо известен.
Как из этого видновесьма специфичный, приняв во внимание его "открытость и честность", язык международной дипломатии молодому императору не был чужд. Очередной посланник из Парижа, Коленкур, услышал еще большую порцию лести, включая желание "вечного альянса между Францией и Россией".
В такой ситуации подготовка трактата уже не предоставляла трудностей, и мирустанавливающий раздел сфер влияния на континенте и обязательства невмешательства в чужую сферубыл заключен 8-10 октября 1801 года в Париже. Обеим высоким, заключающим договор сторонам требовалось передохнуть, чтобы начать очередной поединок. Именно это время весьма остроумно и было названо Александром "вечностью". В Петербурге "вечность" оценивали в двачетыре года.
Тайную подготовку к войне Александр начал в 1802 году. Только он не предвидел, что теперь французские службы разведки и контрразведки уже не будут такими слепыми курицами, как во времена Павла. В 1803 году французский Тайный Кабинет и так называемый Черный Кабинет открыли, что Его Превосходительство, посол России в Париже, граф Морков, нагл настолько, что не только под самым носом властей Республики ведет заговорщическую деятельность с англичанами и роялистской фрондой, пытаясь втянуть в свою шпионскую сеть выдающихся чиновников, но что он принимает активное участие в производстве и распространении по всей Франции оскорбительных памфлетов, нацеленных против Первого Консула. Роялистский эмигрант и шпион на службе у Моркова, некий Кристин, был арестован и помещен в подвалы Темпля по обвинению участия в подготавливаемом роялистами покушении на Наполеона. Разъяренный Консул вызвал Моркова на официальную аудиенцию и рявкнул ему:
Мы не станем с бараньим терпением сносить подобные российские выходки! Я не остановлюсь перед тем, чтобы арестовать любого, кто станет действовать против интересов Франции!
Предупреждение было, скорее, выразительным, чем элегантным, поэтому царь незамедлительно отозвал Моркова (его заменили Обрилем), нарочито повесил ему на грудь ленту ордена Святого Андрея Первозванного и направил резкий протест в Париж. И лишь потом дал "гражданину Консулу" урок аристократических манер. Как-то раз он обратился к идущему за ним послу Франции в Санкт-Петербурге, генералу Эдувилю, и с убийственной улыбкой заявил:
Почему это вы держитесь сзади, месье Эдувиль? Можете приблизиться без опасений, я не устрою вам такой сцены, как ваш Первый Консул моему министру в Париже.
С тех пор комплименты закончились, зато началась эскалация выпадов. В 1803 году Наполеон минирует российскую экономику, "впрыскивая" в нее тонны фальшивых рублей, печатаемых в Париже. Одновременно (октябрь 1803 года), во время беседы с ничего не значащим поляком, он демонстративно осуждает разделы Польши и направленность российской политики в целом. Ответом стало осуждение с российской стороны "чудовищного убийства" герцога дЭнгиенского. Ответом на этот ответ стала уже цитированная мною заметка в «Мониторе» относительно «апоплексического удара» царя Павла I. Разгневанный Александр резко спросил, по какому это праву Франция самовольничает в Пьемонте и Германии, на что Бонапарт вновь ответил вопросом: а какое право дает России высказываться по данному делу, если сама Германия молчит? Тогда Санкт-Петербург категорически потребовал, ни более, ни менее, как только: вывода французских войск из Неаполя, выплаты королю Сардинии компенсации за утрату Пьемонта, возврата Ганновера и предоставления России решающего голоса в урегулировании итальянских дел. Наполеон оптом выбросил все эти скромные требования в мусорную корзину, Александр отозвал Обриля, после чего наступил не только практический, но и официальный конец франко-русской идиллии.
Все указанные выше щелчки и пощечины пробудили у Александра нелюбовь к Франции. Основной же причиной его личной ненависти к Наполеону сделалось нечто другое, а именно, тот факт, что этот "корсиканский парвеню", этот "гражданин" наследник "святотатственной революции", которого и так слишком долго терпели и с которым даже обменивались вежливыми письмами, осмелился короноваться! Причем, дважды: в Париже, императором, а затем в Миланедревней железной короной лонгобардовкоролем Италии! Вот этого царь стерпеть не мог. Постепенно он начал выздоравливать от либеральной болезни, которой его заразил Лагарп.
Подготовка к войне и монтаж новой антифранцузской коалиции Петербург начал, по традиции на основе английского золота (в покере можно играть и на чужие деньги, это не запрещено), еще до официального разрыва дипломатических отношений с Парижем. Задуманный в Лондоне Питтом и Новосильцевым план предполагал втягивание в альянс Австрии и Пруссии. Правда, ни одна из этих стран не желала подставлять голову под меч "бога войны". Австрию удалось, после длительного сопротивления вынудить к этому шантажом. Таким образом царь получил сильнуюкак он сам считалкарту в данном раунде.
Пруссия отказывалась гораздо эффективнее, в связи с чем, подговоренный Чарторыйским (российским министром иностранных дел) Александр решил заставить ее согласиться при помощи оружия, в рамках проклинаемого впоследствии прусской историографией Czartoryskis Mordplan gegen Preussen (план Чарторыйского, нацеленный на то, чтобы покончить с Пруссией) среди всего, в нем предполагалось даже воскрешение Польши. Торговля начала становиться жаркой.
Холодным утром 21 сентября 1805 года, после торжественного богослужения перед алтарем Казанской Богоматери (и после проведения двумя днями ранее «консультации» с «божьим человеком» Селивановым) Александр выступил из Петербурга за своими, находящимися в пути уже несколько дней, войсками на запад. В конце сентября он добрался до Пулав; остановился во дворце Чарторыйских и целых пятнадцать дней танцевал там на балах среди очарованных ним красивых полек и поляков, которые, ошеломленные видением воскрешения отчизны, сбежались к нему отовсюду и целовали ему руки за обещания. И это обещание было дано им в момент трогательной откровенности: да, да, Пруссия будет им раздавлена, а свободная Польшавосстановлена!
Непревзойденный и вечно ненасытный "women-killer", каким был Александр, наверняка черпал громадное удовольствие в деле лобызания польских дам. Но вот поцелуи, которыми одарили его польские энтузиасты, ни к чему хорошему для них не привели. К примеру, когда российский посол в Берлине, Алопеус, выдал прусскому канцлеру, Харденбергу, тайны "пулавского плана", и когда отправленный царем (за спиной Чарторыйского и поляков) в Берлин князь Долгорукий покрепче надавил на Фридриха Вильгельма IIIперепуганная Пруссия тут же заявила о своей готовности к уступкам. Только и ожидавший этого Александр помчался в Берлин и сходу передал Харденбергу содержащий сотни фамилий список польских патриотовподданных Пруссии, которые в Пулавах так мечтали о независимой Польше. Берлин незамедлительно начал жесточайшие репрессии против этих людей.
И все же, в конце концов, пруссаки увильнули от участия в войне. Они эффективно очаровывали Александра целым арсеналом романтических жестов, среди которых за первенство боролись присяга взаимной дружбы, данная в "стиле эпохи", в полночь, на могиле Фридриха II, и тот факт, что не слишком любящая своего пугливого и заикающегося муженька королева Луизаобожаемая народом за набожность и решительность, воплощение всяческих достоинств (ее называли "добродетельной Армидой") отправилась к царю в постель. В результате Берлин согласился только лишь на "вооруженный нейтралитет". Умелые закулисные действия французской дипломатии повлияли на результат этой прусской раздачи карт, результата для Наполеона крайне удачного, поскольку прусский козырь в руках царя мог бы оказаться впоследствии решающим.
Так что и вторая потенциальна карта для окончательного розыгрыша уплыла из рук Александра, но он неизменно верил, что с помощью собственной армии с "корсиканским узурпатором" справится. Первая карта, что была в его распоряжении ранее, австрийская, утратила свою ценность в городе Ульм. Австрийцы атаковали Францию в весьма подходящий момент, когда армия Наполеона располагалась на биваке на берегу Ла-Манша. Но солдаты Наполеона совершили одно из тех военных чудес, которые прославили эпоху: в кошмарных сапогах (не было различия между правым и левым) из паршиво выделанной кожи они прошли от Ла-Манша до Ульм с той же скоростью, с которой в следующем веке то же самое совершили танки Гудериана и танковая армия генерал Паттона. В результате, австрийская раздача этого раунда закончилось требованием проверки карт со стороны Наполеона 17 октября под Ульмомфранцузы без особого усилия взяли в плен большую часть австрийских сил (сорок три тысячи человек) во главе с главнокомандующим, фельдмаршалом Маком.