Поведение Кухулина было таким же отстраненным, как у этого леопарда. Я не представлял для него угрозы, и поэтому он терпел меня, но сам по себе я его не интересовал, и он бы, наверное, даже не заметил, если бы в один прекрасный день меня не оказалось рядом.
Почти каждое утро я пробуждался с первыми лучами солнца. Я вставал и выходил из ворот. Кухулин стоял поблизости, наблюдая за окрестностями широко раскрытыми глазами. В течение всего времени, что я провел вместе с ним, я ни разу не видел, чтобы он дремал на посту, разве что мальчик каким-то образом научился спать с открытыми глазами.
Через несколько ночей Куллан смягчился, предложив мальчику освободить его от обета, но Кухулин отказался и продолжал нести стражу, пока щенок не подрос настолько, что смог занять его место. Все это время мальчик соблюдал установленный им самим режим обучения и тренировок. Иногда он немного спал в середине дня, однако мгновенно просыпался, если кто-нибудь приближался к владениям Куллана.
Вечером того дня, когда подросший молодой пес был, наконец, готов взять на себя охрану замка, Кухулин пришел ко мне.
Я снова заглянул в его глаза. Они были все того же мягкого серебристо-серого цвета, но в них таилось сдержанное напряжение.
Можно, я здесь отдохну?
Я вдруг понял, что у него нет собственной комнаты, и сделал жест, приглашая его располагаться как дома. Он улыбнулся, подошел к моей кровати, лег, потянулся, вздохнул и мгновенно погрузился в сон.
В течение трех дней и ночей я сидел и смотрел, как он спит, иногда и сам погружаясь в дрему, но в основном наблюдая за ним и раздумывая. Он спал почти беззвучно. Время от времени он потягивался, словно кошка, до треска костей, а потом снова замирал.
За исключением семей бедняков, всех ольстерских детей забирали у матерей сразу после отлучения от груди и отдавали женщинам, которые отвечали за общинные ясли. Матери виделись со своими детьми, только если сами того хотели, а отцы обычно вообще с ними не встречались до тех пор, пока дети не становились достаточно большими, чтобы держать меч. Тогда отцы сами решали, проявить интерес к ребенку или нет. У меня никогда не было детей, и вообще никого, о ком бы я мог заботиться. Я не знаю, что значит быть настоящим отцом, не знаю, на что это похоже, но могу предположить. Это примерно должно напоминать ситуацию, когда Кухулин крепко спит на моей кровати, а я присматриваю за ним.
В Имейн Мачу мы возвратились вместе, и в течение следующих нескольких месяцев я часто его видел. Каждый раз, когда мы встречались, я вспоминал слова Оуэна и действительно ощущал связь, словно между мною и мальчиком было нечто такое, что объединяло нас. Оуэна я тоже часто видел. Какое-то время его общество казалось даже забавным, однако долго выдерживать его навязчивый оптимизм и постоянно хорошее настроение я был не в силах. Я предпочитал проводить время с Коналлом и мужчинами постарше, напиваться с ними до сентиментальных соплей, беседуя о старых добрых временах, о тех днях, когда сражения были лучше, набеги за скотом на сопредельные территории чаще, мечикрепче, детиуважительнее, солнцетеплее, пивокрепче, героигероичнее. Это были люди простые и в то же время земные, и, что еще более важно, они любили жизнь. Большую часть времени я проводил с ними. Оуэн, напротив, находил их общество скучным и пытался отвадить меня от их компании. Я подозреваю, что он хотел покопаться у меня в мозгах, но не мог этого сделать, когда я был одурманен спиртным и отвлекался на тот ор, который сходил у Коналла и других моих дружков за беседу. Оуэн просто не мог оставить меня в покое. Видимо, он решил сделать все, чтобы я был счастлив. Того, что я уже был счастлив, он просто не видел, поскольку, с его точки зрения, мое счастье должно быть другим. В итоге я был доволен жизнью, а Оуэннет.
Несмотря на проблему Оуэна, на самом деле проблемой не являвшейся, ведь по сути своей он был человеком добросердечным да и я не держал на него зла, я достаточно приятно проводил время, развлекаясь тем, что узнавал все больше плохих слов, участвовал в вылазках за скотом, напивался до бесчувствия, способствовал распространению слухов о сказочных сексуальных способностях людей моего племени и занимался прочими подобными забавными вещами. И ждал, пока подрастет Кухулин, впрочем, подозревая, что тот уже вырос.
10
Мне приходится здорово напрягаться, чтобы вспомнить следующую часть этой истории, поскольку воспоминания о ней причиняют мне боль. Я так долго старался забыть об их смехе, прятал лицо Дердры за темными завесами времени, скрывал улыбку Найзи в темных закоулках сознания, где она не преследовала бы меня с такой настойчивостью. Но память никогда не тускнеет. Разумеется, я помню все.
Кухулин присоединился к Отряду Юнцов, и некоторое время я его не видел. Я же тем временем продолжал совершенствовать свое образование. Прошло несколько месяцев. Ходили слухи, что коннотцы собирают силы для похода, но со дня своего прибытия в Ольстер я не мог припомнить момента, чтобы здесь не ходили подобные слухи, поэтому, как и все остальные, я не обращал на них особого внимания. Я помню, что меня одолела скука, так что, когда Найзи и его братья предложили мне поехать поохотиться, я с радостью согласился. Погода стояла замечательная, поездка была приятной, дичь встречалась в изобилии. Сам я почти не охотился, вместо этого удовлетворившись тем, что поражал своих друзей демонстрацией мастерства управления лошадьми. Найзи и Ардан развлекались бросанием крошечных копий, которые они называли «зубочистками», во всех кроликов, попадавшихся нам на пути, и насмехались над меткостью друг друга, в то время как Эйнли, младший из братьев, ехал рядом со мной и изо всех сил старался показать, что он выше подобных ребяческих забав.
Вскоре мы оказались на опушке леса, где нам пришлось оставить колесницы, поскольку на них нельзя было проехать между деревьями, и пересесть на лошадей. Спустя несколько минут Ардан поднял приличных размеров вепря. Мы с радостными воплями начали преследовать животное в зарослях папоротника и густых кустов дрока и в конце концов загнали его между непроходимым колючим кустарником и небольшой расщелиной, на дне которой протекал ручей. Вепрь понял, что попал в ловушку, и развернулся к нам мордой, щетина на которой вздыбилась от бешенства. Я сразу вспомнил физиономию своего друга Коналла. Наши лошади начали бить копытами, испуганные неистовыми глазами зверюги и его огромными кривыми клыками. Точно такое же впечатление оказывал на животных и Коналл.
Давайте-ка лучше спешимся, предложил я. Не хочется, чтобы лошади оказались на дне расщелины, а мы под ними.
Мы слезли с коней, и Ардан отвел их за деревья. После этого мы вчетвером выстроились полукругом, преграждая вепрю путь к свободе. Я посмотрел на Найзи. Его обычно бледное лицо стало румяным от возбуждения. Он показался мне совсем мальчишкой. Я вдруг подумал, что это, наверное, его первый вепрь. А братья были еще моложе его. У меня перехватило горло, поскольку на мне лежала ответственность за этих троих детей, ведь в любую секунду нас могло атаковать свирепое животное, которое было способно с легкостью убить взрослого мужчину. Но отступать было уже поздно, кроме того, братья не послушались бы меня, даже если бы я это предложил.
Воткните торцы копий в землю, быстро произнес я, и цельтесь остриями в горло. Не пытайтесь нанести удар, просто крепко держите копья.
Кабан среагировал на мой голос и ринулся вперед. Он сделал вид, что атакует Найзи, потом, в последний момент, изменил направление и кинулся на меня. Я почувствовал удар, когда он налетел на острие моего копья, а потом металл скользнул по грудине вепря, и я оказался на земле под его тушей. Я едва успел вывернуться, когда мимо моего лица мелькнул клык длиной с мою руку и острый, как нож кожевенника. Я изо всех сил старался отпихнуть от себя огромную тушу, царапая руки о жесткую щетину и задыхаясь от едкого звериного запаха. Один из клыков рассек мне предплечье, снова опустился, чуть не задев лицо, а потом отодвинулся, чтобы нанести смертельный удар. Я закрыл глаза, а потом вдруг почувствовал удар в грудь, словно вепрь подпрыгнул и снова обрушился на меня всем телом. Я не мог дышать. Я умер.
Время остановилось. Я ждал. Боль не приходила. Я не чувствовал, что его клыки рвут меня на куски, хотя кабан продолжал лежать на мне, прижимая к земле. Раздался крик, а затем туша поднялась. Я вдруг почувствовал себя легче воздуха. Повернувшись на бок, я начал дышать, сотрясаясь всем телом и всасывая полные легкие воздуха, подобно тонущему человеку. Кто-то сунул мне в руку бурдюк с водой, и я отхлебнул из него, дожидаясь, пока окружающий меня мир перестанет кружиться и все встанет на свои места.
Когда все успокоилось, я открыл глаза и увидел лежащего рядом вепря. Умирающий зверь дергался в предсмертных судорогах, губы его завернулись, полностью обнажая огромные клыки. Его горло было насквозь пробито копьем, еще одно торчало вертикально вверх между ребрами. Я поднял глаза и увидел очень близко лицо Найзи, обрамленное черными волосами. Он держал меня за плечи и озабоченно разглядывал меня.
Ты цел?
На левой щеке у меня был глубокий порез, который сильно кровоточил, хотя и не очень болел, позднее из него получился довольно интересный шрам, хотя вреда эта рана мне почти не причинила. По-настоящему пострадала только рука. Найзи исследовал ее с очень серьезным выражением лица, после чего объявил, что повреждены только мышцы.
Давайте спустимся к ручью, и я промою рану.
К тому времени, как он перевязал мне руку, я успел засунуть голову в холодную воду и немного прийти в себя, а мальчикираз двадцать рассказать мне о том, что случилось, так что я довольно неплохо смог представить себе всю последовательность событий. Когда вепрь неожиданно изменил направление атаки, получилось так, что я промахнулся, и мое копье не попало в жизненно важный центр, находящийся в том месте, где шея животного переходит в грудь. Зверь сбил меня с ног, и я оказался под ним. В создавшейся свалке копье Найзи отлетело в сторону, поэтому он вытащил кинжал и прыгнул на спину вепря, целясь ему в горло. Именно тогда я почувствовал, что меня придавило. Его действия помешали вепрю нанести мне смертельный удар, а за это время Ардан и Эйнли успели воспользоваться копьями. Я окинул ребят взглядом. Найзи был покрыт кабаньей кровью, но совершенно не пострадал. Эти трое мальчиков спасли мне жизнь. Я почувствовал, что к горлу подступил комок, и, пытаясь скрыть свои чувства, хрипло промолвил:
Залезайте в ручей и смойте кровь, а то еще подумают, что из-за моего недосмотра вы получили смертельные увечья.
Найзи скинул кожаную куртку, обнажив безволосую грудь и плоский живот, рельефный, как черепаший панцирь. Он, поднимая брызги, дошел до середины ручья, остановился на широко расставленных ногах, наклонился, погружая голову в воду, а потом резко выпрямился, словно рычаг осадной катапульты, так что вода скатилась по его спине и полетела в нашу сторону широкой искрящейся дугой. Под его белой кожей резко выступили продолговатые гладкие мышцы. Он обеими руками откинул с лица длинные черные волосы, отряхнулся, как собака, и стал уворачиваться от палок, которые мы принялись швырять в него за то, что он окатил нас брызгами.
Я думаю, что мы все увидели ее одновременно. Казалось, вот только что мы смеялись над Найзи и ее не было, а потом, не успел я моргнуть, как она уже стояла на противоположной стороне ручья, едва касаясь босыми ногами края воды.
Лишь взглянув на нее, я сразу же ощутил две вещи. Во-первых, я понял, что это самое прекрасное создание на свете. Во-вторых, я почувствовал печаль, которая окутывала ее, словно вуаль. Хотя ее улыбка и пронзила мое сердце, как солнечный луч пронзает тьму, я почти увидел окружавшую ее пелену печали.
От неожиданности мы все на мгновение замерли, но Найзи, казалось, просто превратился в камень. Он смотрел на нее, не говоря ни слова, не шевелясь, так долго, что казалось, будто прошел целый месяц. Мы бы, наверное, до сих пор там и стояли, если бы Ардан в конце концов не решил: хорошего понемножку; он побежал в ручей, высоко поднимая колени, чтобы не упасть. Ардан врезался в Найзи, и тот кувырком полетел в воду. Все начали смеяться, глядя, как они барахтаются в воде, и очарование момента растаяло. В конце концов Найзи спихнул с себя Ардана и посмотрел на нее, стеснительно улыбаясь. Она ответила ему улыбкой, и Найзи улыбнулся сноватак широко, что казалось, у него вот-вот отвалится верхняя часть головы. Казалось вполне естественным, что она, перейдя ручей, согласилась присоединиться к нашей трапезе, это стоило сделать хотя бы для того, чтобы Найзи не выставил бы себя еще большим идиотом.
Ее звали Дердра. Она видела схватку с кабаном от начала до конца, и ее голос дрожал, когда она рассказывала о храбрости Найзи. Тот слушал ее, и у него при этом были глаза голодного человека, увидевшего стол, заваленный до потолка всевозможными яствами. Если бы я на тот момент еще не верил в любовь с первого взгляда, то, посмотрев на Найзи, лишился бы малейших сомнений по этому поводу.
Охота была закончена. Ардан и Эйнли отправились пострелять по птицам, а я дремал в тени, вполуха слушая, как Дердра и Найзи болтали без умолку. Это продолжалось весь день. Иногда они даже не останавливались, чтобы перевести дыхание, иногда не говорили ни слова, просто уставившись друг на друга с таким жадным любопытством, которое я никак не мог бы назвать здоровым. Они сидели рядышком на берегу ручья, близко, как два глаза на одном лице, и так же, как глаза, ни разу не коснулись друг друга. Когда настала пора уезжать, она бросила на Найзи взгляд, от которого у такого старика, как я, остановилось бы сердце, и заставила его пообещать, что он вернется на то же место на следующий день. Взобравшись на коня, Найзи гордо выпрямился, так, что чуть не уперся головой в небо, посмотрел ей в глаза и сказал:
Я приеду.
Мне тогда показалось, что он выполнит свое обещание, даже если настанет конец света.
Домой мы возвращались молча. Оуэн с большим удовольствием выслушал историю о вепре, и разразился на редкость глупым безудержным смехом, когда я рассказал ему, как едва избежал смерти. Потом я рассказал ему о Дердре. Как только прозвучало ее имя, смех захлебнулся, словно Оуэна огрели по щеке.
В чем дело?
Он вдруг стал очень серьезным.
Разве я не рассказывал тебе историю о Дердре?
Я издал почти беззвучный стон, потом решил быть честным и сопроводил пронзившую меня боль соответствующими звуками.
У меня болит рука, и вообще, мне нужно выпить, тряхнув головой, сообщил я. Ты не можешь изложить ее покороче?
Разумеется, он не мог. Эту историю он раньше рассказывал у костра, и не знал, как это можно сделать по-другому. Впрочем, мне кажется, что он все-таки решил попытаться быть кратким хотя бы раз в жизни, поэтому я тоже пообещал себе попробовать его не прерывать.
За шестнадцать лет до того, как Сетанта появился в Имейн Маче, у Фелима, сына Далла, родился ребенок. Конор, Каффа и все воины двора приехали навестить новорожденную девочку, ибо хлебосольство Фелима славилось на весь Ольстер.
Конор взял ребенка на руки и улыбнулся. Девочка была на удивление маленькой, с черными волосами и зелеными глазами, а ее кормилица сказала, что она с самого рождения ни разу не заплакала.
Конор повернулся к Каффе.
Предреки ее будущее! закричал он. И пусть оно будет хорошим!
Каффа напряженно засмеялся и удалился, чтобы развести костер и приготовить жертву богам. Король со своими людьми направились в пиршественный зал, намереваясь приступить к празднеству, на ходу крикнув Каффе, чтобы тот поскорее принес им добрые вести.
Этот пир наметили еще в тот день, когда стало известно о том, что Дергара, жена Фелима, должна стать матерью, и с тех пор гонцы разъезжали вдоль и поперек по всей стране в поисках особых угощений, пока переплетение их следов не стало похожим на узор шали богатой женщины. Король и его люди принялись за угощения и совсем забыли о Каффе, отсутствовавшем дольше обычного. Когда король, обернувшись, увидел за своей спиной жреца, он немало удивился. Друид молчал, а лицо его было мрачным.
Конор приветствовал его радостным криком, предложил ему вина и еды, а потом сказал, чтобы тот прочитал всем свое предсказание. Сначала Каффа отказался и попросил короля о личной аудиенции, но Конор и слушать об этом не желал, настаивая на том, чтобы жрец как можно громче объявил всем новости.
Каффа встал подле короля и начал говорить. Голос его был тих, но те, кто находились поближе, уловили интонацию его речи и зашикали на своих соседей, так что через несколько мгновений его мягкий голос отчетливо зазвучал в умолкшем зале, как шаги палача по плитам тюремного двора.
Ребенка назовут Дердрой и она будет самой прекрасной женщиной в Ирландии.
Отличные новости! воскликнул король.
Некоторые из присутствующих сдвинули кубки и принялись радостно кричать, но большинство гостей видели слезы, беззвучно стекавшие по щеке жреца, и хранили молчание, зная, что новости могут обернуться дурным предзнаменованием. Каффа продолжил излагать свое предсказание, стараясь не смотреть на короля.