Меж тем Петр тщетно ожидал царевича. В этом ожидании прошло месяца полтора, и, когда уже не было сомнения в его бегстве, царь 2 декабря отдал приказ командующему русским войском в Мекленбурге генералу Вейде послать надежных людей на разведку. Он послал двух офицеров из немцев, которые ездили в Пруссию и Австрию и ничего положительного не узнали. Но в то же время Петр вызвал из Вены своего резидента Абрама Веселовского и поручил ему тайно разведать о месте пребывания сына и арестовать его, причем снабдил собственноручным письмом к Карлу VI, где просил прислать к нему с резидентом царевича, если последний обретается в цесарских владениях. Веселовский сразу взял верное направление; он начал свои разведки с дороги между Данцигом и Франкфуртом-на-Одере, проехал отсюда на Бреславль, потом на Прагу и, наконец, на Вену, везде собирая сведения о проезжающих на почтовых дворах и в гостиницах. Под Веной следы беглеца как будто затерялись, и пришлось некоторое время ездить туда и сюда, чтобы их найти. Но вопрос разрешился очень просто: подкупленный резидентом чиновник тайной венской конференции Дальберг открыл ему, что особа, именовавшая себя Коханским, действительно находится в цесарских владениях и пребывает в горной глуши, именно в замке или крепости Эренберг в Верхнем Тироле, где имеется очень небольшой гарнизон и, следовательно, несколько русских офицеров легко могут захватить его и увезти. Веселовский, конечно, своевременно посылал царю донесения о своих разведках. Крайне подозрительна та роль, которую во всем этом деле играл наш резидент. Он, по-видимому, подготовил царевичу убежище во владениях императора, он же потом разыскал его в этих владениях. Тут с его стороны была какая-то двойная игра, какое-то коварное участие в устройстве ловушки для несчастного царевича. Подозрение историка находит себе некоторое оправдание и в том, что впоследствии Веселовский не вернулся в Россию, а скрылся и Петр, сколько ни старался, никак не мог его разыскать. Он бежал в Англию, а умер в Женеве глубоким старцем.
Как бы то ни было, в марте 1717 года царь прислал в Вену в распоряжение Веселовского капитана гвардии Александра Румянцева с тремя офицерами. Веселовский отправил Румянцева в Тироль на разведки о царевиче. Воротясь, Румянцев подтвердил, что царевич действительно пребывает в замке Эренберга, расположенном на высокой горе и охраняемом всего двадцатью солдатами. Веселовский на основании царских инструкций вступил в переговоры с цесарскими министрами, особенно с принцем Евгением Савойским, и потребовал выдачи мнимого Коханского. 8 апреля он добился аудиенции у императора и представил ему собственноручное письмо царя. Карл VI отговорился тем, что не получал еще донесения о пребывании известной особы в его владениях и что сам будет отвечать русскому царю. И действительно ответил потом, но в уклончивых выражениях, с уверениями в дружеских чувствах. Было ясно, что горное убежище царевича открыто: в окрестностях Эренберга появились подозрительные лицато был Румянцев со своими офицерами. При цесарском дворе решено было перевести беглецов в более надежное убежище. В Тироль поскакал курьером секретарь венской конференции Кейль, чтобы показать Алексею Петровичу письмо его отца и спросить его мнение. Прочитав письмо, царевич пришел в сильное волнение: он плакал, рыдал и вопил, что поедет, куда угодно цесарю, только бы тот не выдавал его отцу. Секретарь постарался уверить несчастного в неизменном покровительстве императора и предложил для большей безопасности немедля отправиться в Неаполь, который со времени войны за испанское наследство принадлежал австрийским Габсбургам. Царевич с радостью согласился и на другой же день ранним утром под видом австрийского офицера выехал в сопровождении секретаря Кейля и переодетой пажом Евфросиньи. Через Инсбрук, Мантую, Флоренцию и Рим путешественники благополучно 6 мая достигли Неаполя. Несмотря на свое тяжелое, критическое положение, Алексей дорогой обнаруживал обычную наклонность к неумеренному винопитию, как о том доносил Кейль графу Шенборну. В то же время, несмотря на все предосторожности и принятые меры сохранить в тайне этот долгий переезд по Тиролю и Италии, Румянцев сумел не потерять из виду царевича и проследил его до самого Неаполя. На высокой горе, с которой открывается обширный вид на море и у подножия которой расстилается Неаполь, стоит костел или замок Сант-Эльмо. Здесь был помещен русский царевич под видом некоего мадьярского графа, арестованного за государственное преступление и порученного надзору неаполитанского вице-короля графа Дауна. Пять месяцев с лишком прожил он здесь с своею возлюбленной Евфросиньей. Первым его делом было написать благодарственные послания цесарю и его вице-канцлеру. Затем он извещал петербургских сенаторов и своих московских друзей о том, что жив, здоров и, Бог даст, при лучших обстоятельствах воротится в отечество; получал и от них вести. Но конечно, не вся его переписка, проходившая через руки австрийских властей, доходила по назначению. Часть ее сохранилась в венском Тайном государственном архиве. Тут, между прочим, имеется в немецком переводе письмо из Лондона с изъявлением своей преданности от знаменитого впоследствии русского канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, в то время служившего камер-юнкером при дворе Георга I, курфюрста ганноверского и короля английского. Автора, конечно, спасло то, что письмо его осталось неизвестно Петру.
При венском дворе господствовала уверенность, что переезд царевича в Неаполь совершился в глубокой тайне и что его местопребывание теперь вполне скрыто от царских агентов. Каково же было удивление цесарских министров, когда спустя месяца два с половиною, в конце июля, в Вену прибыли царские посланцы тайный советник П.А.Толстой и капитан Румянцев и вместе с Веселовским получили у цесаря аудиенцию, на которой подали ему письмо от своего государя, помеченное 1-м июля в бельгийском городе Спа. Петр извещал, что ему известны пребывания сына сначала в замке Эренберг, а потом в Неаполе. Вежливо, но твердо он просил цесаря отпустить царевича с его посланцами и никоим образом не брать на себя роль судьи между отцом и сыном. К письму Толстой, согласно данной ему инструкции, присоединил словесные убеждения выдать ему царевича и не вступаться за него против родителя и самодержавного государя, который обещает принять его милостиво и простить, если он раскается и впредь будет послушен. В случае отказа со стороны цесаря царь протестует, сочтет его за тяжкую обиду и явный разрыв, а сына всенародно предаст отцовскому и церковному проклятию и будет принужден требовать его выдачи вооруженною рукою и т. п. Все это Толстой старался высказать в выражениях возможно мягких и учтивых. Карл благосклонно выслушал его и обещал дать ответ на царское письмо.
Спустя несколько дней цесарь назначил комиссию из трех министров, чтобы обсудить вопрос о царевиче.
Комиссия главным образом высказалась, что дальнейшее его укрывательство небезопасно для австрийской монархии, ибо царь может двинуть на нее свои войска, расположенные в Польше, может ворваться в Богемию, где (славянская) чернь легко к нему пристанет. А в то время Австрия вела войну с турками. Но как ни хлопотал Толстой о выдаче ему царевича, благодушный и благородный Карл VI отказался приневоливать его к чему-либо и желал только примирения отца с сыном или прощения сему последнему. На этой струне и начал играть хитрый Толстой. Между прочим, он сумел к сему плану примирения привлечь и тещу царевича герцогиню Вольфенбюттельскую, которая в таком смысле обращалась и к своему зятю-императору и написала послание Алексею. Наконец царским посланцам разрешено было ехать в Неаполь и войти в непосредственные сношения с Алексеем. Вице-король граф Даун получил от цесаря подробную инструкцию, как устраивать их свидания и как поступать в случае того или другого решения, которое примет беглец. При свиданиях ему поручалось наблюдать, чтобы «москвитяне» не могли напасть на царевича и лишить его жизни, ибо это люди «отчаянные и на все способные».
В конце сентября Толстой и Румянцев добрались до Неаполя, и граф Даун устроил им первое свидание с царевичем в королевском дворце. Тут Толстой вручил ему собственноручное письмо царя, помеченное 10-м июля 1717 года в городе Спа. В этом письме Петр божился, что никакого наказания сыну не будет, если послушается и возвратится, в противном случае грозил предать его вечному проклятию. При сем оба посланца уговаривали его ехать с ними в отечество. Смущенный царевич просил времени подумать. Вскоре произошло второе свидание, также во дворце. В присутствии вице-короля Алексей решительно отказался от возвращения к отцу. Толстой грозил, что царь будет требовать вооруженною рукою. Успокоенный графом Дауном, что цесарь против воли не выдаст его отцу, Алексей не сдавался.
Дальнейшие свидания происходили уже в замке Сант-Эльмо. Царевич продолжал упорствовать, но чувствовал, что почва под его ногами заколебалась и никакой твердой опоры нет: как бы великодушно ни относился к нему Карл VI, однако не мог он простирать свое покровительство до полного разрыва с могущественным русским государем и до разлада с собственными министрами, большинство которых, и особенно влиятельный принц Евгений Савойский, несочувственно относились к сему покровительству. Да и сам царевич своим поведением не мог внушить большого сочувствия, а связь с простой чухонкой и желание вступить с ней в брак, на что обращал особое внимание венского двора Толстой, окончательно унижали его в глазах этого двора. Пронырливый Толстой скоро узнал, что цесарская инструкция предписывала Дауну всеми мерами склонять беглеца к возвращению в Россию и примирению с отцом, а затем ловко повел дело к развязке. Во-первых, он подкупил вице-королевского секретаря Вейнгарда, который якобы под секретом сообщил царевичу, что цесарь никоим образом не будет защищать его оружием. Во-вторых, взял несчастного за самую чувствительную струну: по уговору с Толстым Даун изъявил намерение отлучить от Алексея его возлюбленную. В-третьих, чтобы окончательно напугать его, Толстой сообщил ему, что отец не только собирается двинуть войска, но и сам хочет приехать в Италию. Наконец, в-четвертых, Толстой сумел найти союзницу в самой Евфросинье, которую теми или другими обещаниями и убеждениями склонил помочь ему в его домогательствах. Алексей уже думал бежать в Рим и отдаться под покровительство папы, но его отговорила Евфросинья, как впоследствии она сама о том заявила.
Царевич не выдержал стольких ударов и сдался. Он просил только, чтобы у него не отнимали Евфросинью и позволили немедля жениться на ней, так как она находилась тогда в периоде беременности. Толстой обещал ходатайствовать перед царем об исполнении сей просьбы. Прежде чем покинуть Неаполь, набожный царевич, сопровождаемый Толстым и Румянцевым, сделал поездку в город Бар и поклонился мощам святого Николая Угодника. А в половине октября в том же сопровождении выехал из Неаполя в Россию. Дорогою он получил от отца письмо, в котором Петр, довольный его решением воротиться, снова подтверждал обещанное ему прощение. В письме к Толстому царь поручил передать сыну и свое согласие на брак с Евфросиньей, но только не за границей, а по приезде в Россию. Возлюбленная отправилась отдельно в сопровождении своего брата и ехала медленно по причине своей беременности.
VIIВозвращение в Россию и царский розыск
В начале декабря 1717 года царевич со своими провожатыми поздно ночью прибыл в Вену, а на другой день ранним утром поехал далее и направился в Брюн, тогда как в своем последнем благодарственном письме из Неаполя он извещал цесаря, что благодарность свою за покровительство лично принесет ему в Вене. Карл VI и его советники, узнав о сем поспешном, таинственном проезде, естественно, догадались, что это проделка Толстого, который боялся, как бы свидание с императором и разговоры с разными лицами не поколебали решимости царевича воротиться к отцу. Тотчас в Брюн к моравскому генерал-губернатору графу Колоредо был отправлен курьер с императорским приказом задержать царевича под благовидным предлогом, постараться видеть его наедине и спросить от имени цесаря, действительно ли он возвращается добровольно, без принуждения и без страха за свою участь, в противном случае вновь предложить ему покровительство и пребывание в цесарских владениях. Но Толстой под разными предлогами не допустил графа Колоредо к свиданию с царевичем, убедил также сего последнего отказать в этом свидании и спешил выехать из Брюна. А так как граф заявил, что не отпустит их до получения нового приказа из Вены, Толстой протестовал против задержки и написал в Вену Веселовскому, чтобы тот хлопотал о разрешении пропуска. Карл, получив донесение Колоредо, отдал его на обсуждение своим министрам. В их совете явно преобладало желание избавиться от царевича, от которого нельзя ожидать никакой пользы (для Австрии), но для соблюдения императорского достоинства, по их мнению, граф Колоредо должен видеть царевича и сказать ему приветствие. Так и было поступлено. Согласно полученному приказу, граф потребовал личного свидания с царевичем. Толстой грубо в этом отказывал, и только угрозою войти силою в помещение он допустил свидание, но отнюдь не наедине, а в присутствии своем, капитана Румянцева и еще какого-то немца из их свиты. Колоредо мог только обмениваться несколькими любезностями от имени цесаря. Затем путешественники поспешно уехали из Брюна. Карл VI послал Петру I жалобу на грубость Толстого, а впоследствии получил от царя ответ, что Толстой нисколько не виноват, ибо склонял царевича к свиданию, но будто сей последний сам тому противился. Вот до какой степени неправды во всем этом деле доходил тогда великий Преобразователь России.
Меж тем Алексей Петрович все время обратного пути главную свою заботу обращал на страстно любимую им Евфросинью, и они взаимно обменивались самыми нежными письмами. В Венеции ее свита увеличилась: здесь поджидали ее три известные нам служителя, которые остались в Эренберге. Алексей пишет, что зело тому рад, понеже ей теперь не скучно одной, да и кушанья ей по вкусу может изготовить Яков (Носов), который, по-видимому, был и поваром.
Успокоенный клятвенными отцовскими обещаниями помилования и поданною ему надеждою на брак с своею возлюбленной, царевич уже обращается к ней как к будущей жене и матери своего ребенка, имеющего скоро появиться на свет. Поэтому по приезде в Россию первым его делом было послать женщин для прислуги, а повивальную бабку отправил к ней из Данцига в Берлин, где Евфросинья остановилась для отдыха. Алексей Петрович сообщал ей свои мечты об их будущем семейном счастье где-либо вдали от двора, в сельском уединении. А в это время близкие ему люди и его приверженцы с горестью встретили весть об его возвращении и поверяли друг другу опасения великих бед как для него, так и для них самих.
В первых числах января 1718 года царевич достиг пределов новозавоеванной Петром Лифляндии. Теперь жертва уже не могла ускользнуть из рук своих палачей, а потому Толстой в Риге покинул царевича и поскакал вперед к государю с подробными донесениями. Алексей чрез Новгород и Тверь в последний день января прибыл в Москву, где тогда находились царь и царица. Тут произошла полная перемена декораций. Спустя два дня царевича без шпаги, как арестанта, привели в аудиенц-залу кремлевского дворца, охраняемого несколькими батальонами гвардии с заряженными ружьями. Сам царь, окруженный высшими духовными и гражданскими лицами, обратился к Алексею с суровым словом, упрекая его в дурном поведении и преступном бегстве. Тот упал на колени и слезно просил прощения. Царь, забыв о своем прощении, уже данном и скрепленном клятвою, вновь обещал его, но теперь под условием отказа от престолонаследия и выдачи всех своих сообщников в совершении бегства. Несчастный, как зверек, затравленный и пойманный в ловушку, потерял всякое самообладание и машинально исполнял все, что от него требовали. Он назвал имена сообщников и подписал клятвенное отречение от наследия престола в пользу маленького брата своегосына Екатерины, царевича Петра Петровича. В тот же день 9 февраля издан был обширный царский манифест. Здесь излагались вины и пороки Алексея, в которых он закоренел, несмотря на все (якобы) старания дать ему хорошее воспитание, приличное наследнику престола; вступив в брак с дочерью владетельного герцога, он не только жил с нею «в крайнем несогласии», но еще при ее жизни начал явную связь с «бездельною и работною девкой». Далее говорилось о напрасных родительских увещаниях и трудах исправить сына и «обратить его на путь добродетели». Манифест особенно останавливается на преступном бегстве царевича к цесарю, которого он всячески возбуждал против своего отца и едва не довел их до войны.
Хотя за такие свои преступления царевич «достоин был лишения живота», однако царь «его прощает и от всякого наказания освобождает» (?), но «для пользы государственной» и ради сохранения как завоеванных «провинций», так и всего совершенного «неусыпными трудами нашими» государь лишает сына своего Алексея наследства престола, а «наследником определяет другого сына, Петра», и те, которые «будут считать Алексея за наследника», объявляются изменниками отечеству и государю.