Из вежливости попытался с супругой своей, Богом данной, Оттоном привезенной, о платье ее венчальном поговорить, похвалил вкус ее и красоту неземную. Кивнула, сухо поблагодарила, затихла. Ох, и нелегко мне с ней будет. Одно счастье, что жене положено дома сидеть да мужа ждать. А с моими обязанностями герцогскими докучать ей я стану нечасто.
Честно скажи, друг подколодный, добрый Виттельсбах, силком мою благоверную замуж выдавали? Не хотела она? Слезы лила? Приневолили?
Да разное было, уклоняется он. Все ведь одно, ничего бы не изменили.
Докладывай, гнида!
Ну, говорили, будто бы сердечный друг у нее в Фобурге имелся, будто бы даже бежать с ним пыталась. Кто таков? Про то не выяснил. Кто-то из придворных, полагаю. Узнаю.
Понятно. Вот и сказано главное. Произнесено. И как же это несправедливо выходит, Адельгейд со своим милым другом рассталась, и мне любушку-голубушку замуж выдавать придется. Для чего?
Ну все, вроде как в опочивальню провожают, специальную песню завели. А молодая-то и не ела ни крошки! Я со своим запоздалым расследованием о жене-то по-настоящему и не подумал. Исправляюсь.
Эй, кто там, а ну, зайчиком сюда! Курицу в платок заверни и буженины пару кусков, свинины столько же собрать и в узел мне с собой завернуть. И вина еще захвати. Какого? Под мясо кислого, понятно, но посмотрел на Адельгейд, ну и бревно же я тупое! Конечно же, сладкого, самосского, что специально напротив новобрачной поставили. И второй узелок сладостей собери на столе, какие остались. Какая девушка не любит сладкого! А ну, одна нога здесь, другая там. Отто, как хочешь имя вызнай. Завтра на доклад.
Глава 9. Святой Бернар
Долго не решался сесть за свою «летопись», да и не летопись это получается, а не знаю как правильно назвать. Не то чтобы времени не было, скорее стыдно. Дал я себя обмануть и невольно сделался предателем. Правда, другие так не считают, но главное, что сам думаешь.
А дело было так, до смерти надоел дядюшка Конрад, венценосный наш сюзерен. Трусостью своей надоел, бездумным преклонением перед папским престолом, мальчиком себя на побегушках у его святейшества пред всем миром выставил, никакого достоинства. Император называется, в Италии, почитай, совсем не был, сицилийцев да ломбардцев распустил дальше некуда. Озлился я, в общем, на него. К чему держать собственное войско, столько ртов кормить, если к делу их не приспособишь? Да и супружница моя надоела похуже сырости и сквозняков. Что ни сделаювсе ей, ведьме, против шерсти. А тут вдруг весть, откуда ни возьмись, прилетела, разноцветным лучом веселым через витражные стекла. Дядюшка мой по матери, Вельф VI, пошел против Конрада и меня зовет. Мол, скинем, племянничек, немощного правителя, собственные законы издадим, по рыцарскому уставу заживем. Я в неделю собралсяи во главе швабского войска
Поначалу все очень даже хорошо получилось, дядя в мою честь пир устроил, подарков надарил. День, другой, третий пили да гуляли, в золотом шатре спали, девок сисястых прямо в лагерь табуном, вина семь сортов, яств любых не войнапраздник.
В разгар веселья додумался я дружка своего неразлучника, Отто Виттельсбаха, послать переговорить с офицерами, что тут да как. Никогда прежде не слыхивал, будто бы дядя мой настолько богат, нешто он из ложного гостеприимства все свое добро на ветер решил пустить, пылью золотой в глаза дунуть.
Разузнал все Отто, разведал. В шатер мой прибегает, сам красный весь, дерганый.
Беда, говорит, измена. Выяснил, откуда ветер дуетзолотой песок приносит.
Докладывай. Я тут же на постели сел, девица, что меня в ту ночь согревала-баюкала, сообразила, кувшин вина поднесла. Хотя даже не подумала срам прикрыть. Оттон на бесстыжую зырки очи долу. Службу свою знает.
Деньги Вельфу сицилийский король поставляет, чтобы, значит, шумел он тут, императора нашего доставал, чтобы Конрад вечно в Германии беспорядки улаживал и в Италию нос сунуть не смел.
Вот я и попал как кур в ощип! И главное, всегда знал про Сицилию, но чтобы Вельф!.. С одной стороны, король, который поперек папе Евгению III слово сказать не может, с другойдядя-предатель. Дядя-предатель? А я чем лучше?
Тем не менее можно заговор раскрыть, а как ты незаметно со всем своим войском из лагеря выберешься? Сам с усам улепетнешь, а безвинных воинов на смерть лютую бросишь? На счастье, через несколько дней налетели на наш лагерь императорские войска и разгромили дядю. Вот тогда-то я и вышел без оружия, пал на колени перед королем, повинился за себя и за каждого, кто был со мной. Нет, сначала за них, потому как солдаты не виноваты, их куда поведешь, туда и пойдут. Служба.
Никого Конрад не казнил, и мы все как один человек перешли под его крыло. Когда же всех простили, я попросил его величество дозволить мне присоединиться к крестовому походу, о котором проповедовал святой человек по имени Бернар, аббат из Клерво.
Полагаю, что дядя с радостью послал бы меня в земли неверных вместо себя, но тут вмешалась высокая политика. Кто позволит герцогу возглавить крестовый поход, когда на эту же роль претендует ни много ни мало король Франции? Тут и семи пядей во лбу не надо, чтобы сообразить, не пойдет король за герцогом, так что, ежели уж поход затевать, то, по уму, сам император и должен его вести. Он же никак не мог помириться с восставшими Вельфами, которые, разбившись на несколько отрядов, продолжали наносить удары в самых неожиданных местах. Узнав о готовящемся походе, мой отец твердо сказалнет. И за себя, и за меня.
Не участвуем, отрезал император.
Не участвуем, подтвердили мы с отцом.
Позвольте мне, по крайней мере, произнести проповедь в пользу крестового похода перед собравшимися участниками рейхстага, попросил Бернар, опираясь на видавший виды дорожный посох. Глядя на его тщедушную фигуру и трясущуюся от старости голову, император не счел нужным отказать.
Рейхстаг состоялся в 1146 году в Шпейерском соборе, где на Светлый праздник Рождества досточтимый аббат предстал перед собравшимися. На этот раз я был не просто среди приглашенных, а сидел подле моего отца в первом ряду. Не без удивления разглядывая плюгавенькую фигурку аббата.
«Как добрался сюда этот старец?» подумал я, когда он забирался на кафедру, трясясь всем телом и тяжело опираясь на руку молодого монаха. Но вот Бернар поднял воспаленные слезящиеся глаза на ожидающий его проповеди зал, набрал в легкие воздух, и голос Бернара сразу же занял весь собор, словно говорил не крошечный старикашка, а сказочный богатырь. Сердце не успело ударить и двадцати раз, как святой старец захватил зал, так что все мы уже кивали на его слова, топали ногами или вскакивали со своих мест, подтверждая его правоту или возмущаясь вместе со святым Бернаром бездействием цвета нашего рыцарства. К концу речи многие бились в истерике, вопили, рыдали, разрывая на себе одежду и требуя, чтобы аббат из Клерво дал им крест. А потом вдруг кто-то запел:
Тан-дарадай, тан-дарадай,
В зад сарацинам, друг, наподдай.
И вот уже князья орут, стуча по полу собственными креслами в такт песне:
Чтоб удирали от нас со всех ног
Да вспоминали железный пинок!
Тан-дарадай, тан-дарадай, стучат кресла по мрамору, бьют тяжелые сапоги, выстукивая знакомый ритм.
Громче да горше, неверный, рыдай!
Задние ряды теснили передние, на которых сидел король и его приближенные, те, кто отказались услышать зов Спасителя. Не знаю как другим, а мне казалось, что подо мной горит пол собора, еще немного, и либо людская толпа хлынет на нас верхом, либо пол проломится, и мы окажемся в самом аду.
Положение спас император, который вдруг вскочил с места и, схватив за спинку кресло, со всей силы долбанул им о мозаичный пол, перекрикивая оратора и беснующуюся толпу:
Ныне я познал Божью милость. Я хочу служить ему, когда бы он ни позвал меня!
В соборе немедленно восстановилась тишина. Со своих мест поднялись мой отец, я, Вельфы, Церингены, Бабенберги, дальше по рядам, дальше, в тот день все мы приняли крест. После чего Бернар, упав на колени, возвестил, что первое чудо крестового похода свершилось.
Глава 10. Роковая встреча
Ну вот, покричали, пошумели, выпили за это дело. А потом принялись думу думать. И было о чем, первыми, после того как герольды объявили о сборе войск, принять крест явилось такое отребье, с которым не то что в Святую землю, в одном лагере находиться не по нутру, потому как либо кошелек уведут, либо горло перережут, либо а, и первых двух аргументов довольно.
Нет, если ехать громить неверных, то с профессиональными воинами. Таковые, причем в большом количестве, были у Генриха Льва, хотели уже к нему гонца слать, да он сам пожаловал. И не просто так, а с претензией, мол, в незапамятные времена матушка его по дурости от Баварии отказалась, так он с решением дорогой, любимой родительницы не согласен и за свое костьми ляжет. Отсюда делай вывод: пока вся верхушка знати в Святую землю за подвигами отправится, Генрих Лев не только Бавариюпрестол захватит. Положеньице: с одной стороны, раз слово дали, ехать нужно, с другойк чему вернешься?
Начался торг не на жизнь, а на смерть. С нашей стороныотец как наиболее опытный политик, с ихюный Генрих Лев, он же мой злосчастный кузен. А пока судили да рядили, в марте 1147 года дядя Конрад назначил своего десятилетнего сына Генриха Беренгара соправителем, после чего короновал его по всем правилам в Аахене.
По дороге на коронацию юного Генриха, с которым, несмотря на разницу в возрасте, мы очень сдружились, произошел случай, коему поначалу я, признаться, не придал значения, но который, как выяснилось, имел судьбоносное значение и для меня, и для всей Империи.
Так получилось, что, инспектируя швабские города на предмет их готовности оказывать содействие крестовому походу, я не счел необходимым заезжать в Высокий Штауфен, дабы переменить платье для коронации. Посчитав, что чем попусту самому таскаться туда-обратно, проще послать за необходимым Отто Виттельсбаха. В письме я подробно объяснил, что мне следует выслать. Ну, разумеется, не только мне, а всей моей свите. Кто станет грабить слуг господина на земле господина, если к тому же они защищены не только фамильными гербами, но и отлично вооруженной охраной во главе с таким бугаем и задирой, как мой Отто?
Я же спокойно продолжал нести свою привычную службу, лично заезжая в города, старейшины которых месяцами не могут отправить письма-отчеты, что так нужны отцу.
Да не мучайтесь, родные, верю, что писари никуда не годятся, им бы только пергамент портить, купцы пройдошливытак где же честных взять? Да и как писать, если хмель глаза застит, руки трясутся и ноги не ходят? Вопрос, зачем тебе ноги в таком деле, уважаемый?! Или афедрон на кресло, больше похожее на королевский трон, ужо не помещается? Что ты сесть на него не можешь, дабы нормальное послание надиктовать? Ладно, сам разберусь. Негордый. И что ты меня олениной, зайчатиной в трапезную заманиваешь, нешто я жрать приехал? Показывай свои бумаги! Ага, вот и пергамент, который твой писарь перед обедом оставил, не дописав самую малость, со слоем двухнедельной пыли, ага, не иначе как колдовские чары. Ясно. Ну, давай считать, сколько ты молодцев мне в полной экипировке поставить намерен? Как «нет подходящих»? Свою стражу отдай, а сам по деревням новых набери, чай есть кому их обучить как меч, копье держать. А нет, так у соседей одолжи. Да хоть роди с полном воинским снаряжениеми чтоб на конях!
Вот так, из города в город, лично хожу по складам, припас подсчитываю, с людьми малозначительными разговоры разговариваю. С кладовщиками, кухонными мужиками, ключницами, пажами, егерями да простыми пахорями. Хороший хозяин все про все в своих владениях знать должен, отец подробных отчетов ждет.
А я парадной одежды дождался, прислала мне благоверная по моей просьбе плащ шелковый синий со звездами, сюрко голубое с тонкой вышивкой, ну и все прочее, что я ей в письме указал. Представляю, как расфыркалась, когда честный Оттон вещи сгрёб, а ее на коронацию от моего имени не пригласил.
До Аахена оставалось не более дня пути. Так что мы решили, что переоденемся уже ближе к городу, дыбы не приехать в запыленной одежде.
* * *
Как обычно, я замечтался, а может быть, даже уснул, мирно покачиваясь в седле, когда вдруг до нас донеслись бряцанье оружия и крики. Мы пришпорили лошадей и вскоре действительно узрели картину побоища. Невысокая карета была опрокинута и валялась на боку. Стоя на ней, коротенький бородач в дорогом плаще, явно так же, как и мы, ехал на коронацию, яростно отбивался сразу двумя окровавленными мечами. Несколько трупов в одинаковой одеждевоины охраны, несколько в лохмотьяхразбойники. У кареты, рядом с трупом истыканного стрелами коня, всегда мне жалко животных больше, чем людей, лежал кучер, из рассеченного живота которого вываливались кишки. Высокий усач в залитой кровью броне крутил над головой длинный меч, двое молодых воинов отбивались у кареты, прикрывая спину своего господина.
А вот и мы! На счастье, ни я, ни мои орлы не успели надеть праздничную одежду, зато броня всегда на нас. Ну, как говорил мой дядька Хротгар, главноеубить главаря, сам по себе сбродничто без командования. Где же он?
Мой копьеносец Манфред, обогнав всех, в герцогских конюшнях плохих лошадей не держат, у него же и вовсе арабских кровей, снес башку первому подвернувшемуся под руку живопыре. Поделом. Зато разбойники тут же развернулись на нас. Надо было спокойно, чинно расстрелять башибузуков с безопасного расстоянияи не так хлопотно, и менее опасно. Ну, пошли доспехи портить.
Пррр, спокойно, Ветерок, мы еще навоюемся. Теперь смотреть да примечать. Так? А кто теперь у нас будет командовать? Вижу!!! Тощий в блио на голом теле. Мой!
Сошлись, точно на ристалище, мечи звякнули, и тут же кони отнесли нас друг от друга. Развернемся, и еще, еще. Сильный, шельмец, жилистый, хоть и тощий, словно с детства вдосталь ни разу не поел. Спешиться бы да и один на один. Как же, дадут они честно сразиться. Да и коня бы поберечь, Ветерок ни в чем не виноват. Ага, приближается, нет, это не честно, пока я на главаря пялился, какой-то урод сбоку подскочил, если бы не Виттельсбах, пожалуй, и отправил бы меня не на коронацию, а прямо в рай. Вот дрянь. Не хотите по-честному, будет вам нечестно. На коне неудобно, одной рукой поводья придерживаю, другой мечом орудую. Оба! Да у тебя уже не меч в руках, а самая настоящая палица!
Отто, стреляй!
Вот и славно, он нечестнои я нечестно. Квиты, стало быть. Лихо напичкали его стрелами мои ребята. И что мне с того, что не я главаря завалил, пусть Виттельсбаху вся слава достанется, о нем будут миннезингеры песни распевать, я же лучше в сторонке постою, послушаю. Нет, на много лучше быть живым недотепой, нежели мертвым героем. А то, образина с палицей, брр. Поначалу казалось, ерунда дело, справлюсь, выкорчую супостата с Божьей помощью из седла, и там уже Теперь понимаю, не по попу приход выбрал. Такой бы наперво голову снес, а после печалиться начал, что богатого пленника резоннее было бы в плен взять. Так что все к лучшему. О, спасенный сам к нам идет. Вот его одежу точно латать придется и постирать не помешает. Как он в таком виде да в собор? Бедолага.
Ну, теперь и мне свое слово сказать незазорно, дабы не забыли, кто тут главный.
За меткий выстрел, за воинскую доблесть назначаю Оттона Виттельсбаха, мм моим личным знаменосцем.
Ребята грянули не ожидавшему награды Отто троекратное «ура», а потом еще «слава герцогу», но да я уже не на них, на нашего спасенного глядел, он же шустряк уже тут как тут. Улыбка от уха до уха. Голая улыбка над густой бородой. Необычно.
Мое имя Эберхард II фон Отелинген, епископ Бамберга, с кем имею честь? чуть ли не вприпрыжку подскочил спасенный. Сразу ко мне, не к Манфреду, первым пришедшему на выручку, не к Виттельсбаху, что главаря завалил. Лицо приятное, круглое, молодое, нос курносый в веснушках, зато борода окладистая, богатая, черна с рыжими подпалами, словно не своя. У молодых людей обычно таких густых бород не бывает, оттого, кажется, будто приклеена. Впрочем, это только на первый взгляд показалось, будто бы молод Эберхард, скорее уж моложав.
Фридрих фон Гогенштауфен, скромно представился я.
Младший, стало быть? Я твоего отца недавно видел на королевском пиру, когда мое епископство отмечали. Вы ведь тоже на коронацию едете? Может, дальше вместе? А то я, вишь ты, нонче совсем без свиты остался, неприлично. То есть, Эберхард покраснел до корней волос, разумеется, это я к твоей свите примкну, прошмыгну, стало быть, незаметно, а потом в соборе на свое место и встану.