Николай Эдуардович ГейнцеАРАКЧЕЕВ II
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯТени прошлого
IНеожиданный улов
Был пятый час в начале раннего августовского утра 1832 года.
Село Грузино и барский дом вместе с его сиятельным владельцем покоилось ещё мирным сномтем «сном на заре», который по общему, испокон веков сложившемуся убеждению, является самым сладким.
Кругом все было тихо и пустынно, и лишь на берегу быстроводного Волхова, невдалеке от перевоза, господствовало оживлениечеловек восемь грузинских крестьян под наблюдением подстаросты отбывали «рыбную барщину», как называлась производившаяся два раза в неделю, рыбная ловля для нужд графского двора.
По заведенному обычаю, невод закидывали три раза и мелкую рыбу брали на деревню и лишь крупную отправляли на барский двор.
Волхов в описываемое нами время отличался обилием всевозможной рыбы и уловы всегда были многочисленны. Мелко и крепко сплетенные сети не давали возможности спастись от рыболова даже мелкой рыбешке, хотя самую мелочь, по приказу графа Алексея Андреевича, бросали обратно в реку.
Невод был уже закинут третий раз, и рыбаки осторожно подводили его к берегу.
Ишь рыбы-то привалило, братцы, руки обломилоне вытянешь, заметил один из рыбаков, молодой парень атлетического сложения, с ярко-красными волосами, выбившимися из-под картуза со сломанным козырьком, надетого на затылок, и такого же цвета всклокоченною бородоюна селе его звали Кузьма Огневой.
Что-то, и впрямь, тяжеленько, уж не сома ли Бог послал пудового? послышалось в ответ на замечание Кузьмы.
Сома! передразнил третий рыбак, ещё совсем молодой, безбородый парень. Да разве они здесь водятся?
Старики бают, в старину водились крупнющие, а теперь уже давненько улова на них в этих местах нет В море, бают, ушли, степенно отвечал Кузьма, напрягая вместе с товарищами все силы подвести невод к самому берегу. На береговой отмели стало тащить ещё тяжелее. Рыбаки слезли с лодок и направились к берегу по колено в воде.
Уж и поналезло же рыбины-то, до пропасти, николи так не упаривались, снова после некоторого молчания заговорил один рыбак.
Э-э-э-э разом!.. послышалась команда Кузьмы, и невод, подхваченный дружным усилием, плюхнулся на береговой откос.
Гляньте, братцы, утопленница!.. вскрикнули почти в один голос рыбаки, наклонившись над неводом, и с испугом отшатнулись в разные стороны.
Картина на самом деле была полна холодящего душу ужаса.
Солнце появилось на краю горизонта, и его яркие, как бы смеющиеся лучи осветили береговой откос, на котором лежал невод, и заиграло в разноцветной чешуе множество трепещущей в нем рыбы, среди которой покоилась какая-то, на первый взгляд, бесформенная темная масса, вся опутанная водяными порослями, и лишь вглядевшись внимательно, можно было определить, что это была мертвая женщина, не из простых, судя по одежде и по превратившейся в какой-то комок шляпе, бывшей на голове покойной.
На ней было надето темное шерстяное платье и мантилья, обшитая кружевами. Стягивавшая горло утопленницы толстая веревка, к концам которой были привязаны два тяжелых булыжника, красноречиво говорили, что она была удавлена при жизни чьей-то злодейской рукой, а затем уже брошена в Волхов.
Это же подтверждало характерно искаженное лицо несчастной, с высунутым до половины языком и с широко раскрытыми, полными предсмертного ужаса глазами.
Светло-золотистые волосы оттеняли сине-багровое, опухшее, ещё молодое и когда-то красивое лицо утопленницы, в одну из щек которого впился крупный рак. Крестьяне несколько времени, как бы пораженные, созерцали эту картину.
Первый опомнился подстароста.
Надо беспременно разбудить Петра Федоровича, потому такая оказия, что и не приведи Господи, он уж как порешит, назад ли в воду её кинутьгрех бы, кажись, большой, или графу доложить, да за полицией пошлет; ты, Кузьма, да ты, Василий, стерегите находку, а я побегу Рыбу-то в ведра из этого улова не кладите, потому несуразно у покойницы из-под боку, да на еду отдал он наскоро распоряжение и быстрыми шагами пошел по направлению к селу. Остальные рыбаки тоже побежали за ним.
У невода, притащившего такой неожиданный улов, остались лишь Кузьма да Василий, тот молодой парень, который усомнился в существовании в Волхове сомов.
Он наклонился над трупом и внимательно любопытным взглядом осматривал утопленницу.
Кузьма сосредоточенно молчал, глядя куда-то в сторону.
Ишь, как впилась нечисть-то как бы про себя заговорил Василий и взял впившегося в щеку покойной рака за хвост.
Не трожь поспешно остановил его Кузьма, до начальства упокойницу тревожить нельзя, потому можно через то в ответ попасть Сторожить тебя поставили, а не рукам волю давать
Я только нечисть-то эту снять с неё хотел, потому все же христианская душа ответил Василий, быстро отдернув руку и отирая её об рубаху.
Говорю, не трожь повторил угрюмо Кузьма и снова смолк.
Весть о вытащенной графским неводом утопленнице с быстротою молнии облетела все Грузино, и скоро на берегу Волхова собралась громадная толпа крестьян и крестьянок.
Толкам и пересудам не было конца.
Бабы лезли, вперед и даже начинали причитывать над покойницей, но обруганные мужиками, столпились в сторонку и загалдели, по бабьему обыкновению, все разом.
Цыц, сороки долгогривые! осадили их и тут мужики. Бабы стали перешептываться.
Гляньте-ка, родимые, башмаки-то какие, немецкой работы, не унималась лишь одна бойкая бабенка, лезшая вперед и указывавшая рукой на башмаки покойной. А на руках сетка, продолжала она, заметив на руке покойницы вязаную метенку
Староста идет, староста! пронеслось в толпе. Все, даже и бойкая бабенка, смолкли.
К толпе важною, мерною поступью подходил рослый мужик лет пятидесяти с длинной русой с проседью бородой, одетый в кафтан тонкого синего сукна и в таком же картузе.
Чего привалили, упокойников не видали? Марш на село, по избам; неровен час сам граф припожалует
Слово «граф» произвело на толпу действие электрической искрыона сперва расступилась, а затем, один по одному, гуськом, крестьянки потянулись в село.
На берегу остались сторожившие невод Кузьма и Василий, да староста с подоспевшим вслед за последним подстаростой.
Петр Федорович сейчас сами будут доложил он, запыхавшись от быстрой ходьбы.
Оказия, разводил, между тем, руками староста, разглядывая труп, и ведь надо же было ей в невод попасть Да и не впору, потому граф за последние дни и так туча тучей ходит, а тут эдакая напасть, прости Господи, нанесла её нелегкая царство ей небесное, тоже могилку свою, чай, ищет, сердешная.
Староста истово перекрестился.
Его примеру последовали подстароста, Кузьма и Василий.
Графу-то Петр Федорович доложил? спросил староста.
Его сиятельство ещё почивать изволят, а Петр Федорович сказали: «Приду сам, посмотрю и подумаю»отвечал подстароста.
Такое дело тоже скрыть невозможно!.. сквозь зубы, как бы про себя проворчал староста.
Не могим знать Да вот, Петр Федорович и сами идут указал подстароста рукой на приближавшегося мужчину, одетого в летнюю фризовую шинель и белую фуражку.
Определить его лета по полному, совершенно бритому, плутоватому лицу было довольно затруднительноне то ему было лет сорок, не то пятьдесят, а может, и более.
Это и был графский управляющий Петр Федорович Семидалов.
IIУправляющий
Петр Федорович не мог назваться новым управляющим села Грузина, так как занимал первое место в грузинской вотчинной конторе в течение уже нескольких лет, а именно, с памятного читателям 1825 годагода смерти императора Александра Павловича и совершенного незадолго перед кончиной венценосного друга графа Аракчеева убийства знаменитой домоправительницы последнего, Настасьи Федоровны Минкиной. Не мог он считаться даже и полным управляющим Грузинской вотчины, так как сам граф Алексей Андреевич, удалившись в начале царствования императора Николая Павловича от кормила государственного корабля России, поселился почти безвыездно в Грузине и начал лично управлять вотчинными делами, отодвинув, таким образом, Петра Федоровича на степень главного делопроизводителя вотчинной конторы. Последний сохранил лишь звание управляющего, а уважение крестьян приобрел в силу своей близости к графу и доверия к нему со стороны последнего, которое Петр Федорович добыл благодаря своей хитрости, сметливости и дальновидности.
Семидалов был в Грузине человек пришлый, каких, впрочем, было достаточное количество во дворце графа Аракчеева.
Родом он был из поповичей, что можно заключить и из его фамилии, но этим сведения о нем у любопытных графских дворовых и оканчивались, так как Петр не любил распространяться о своем прошлом.
Появился он в Грузине ещё совсем юношей, лет около тридцати тому назад, и мог считаться, таким образом, грузинским старожилом.
Нельзя сказать, чтобы красивый, но свежий, румяный и здоровый, он не избег участи грузинских дворовых молодых парней и несколько раз побывал во флигеле сластолюбивой графской домоправительницыМинкиной.
Близость с этой огневой женщиной не отуманила рассудок не по летам положительного и расчетливого парня. Он, казалось, забывал о проведенных минутах близости с этой властной женщиной и тотчас же после страстных объятий и жгучих поцелуев являлся почтительным, раболепным слугою, памятуя расстояние между ним, как одним из бесчисленных лакеев графа, и еюфавориткою самого его сиятельства. Это особенно нравилось в нем Настасье Федоровне, и связь их даже продолжалась относительно довольно долгое время, но грузинская Мессалина, как знает читатель, не считала постоянство в привязанностях в числе своих добродетелей.
Петр Федорович вовремя заметил её охлаждение и стал сам удаляться от неё, не доставив ей ни одной секунды раздумья, как ей отделаться от надоедавшего любовника; напротив, он дал ей понять, что на всю жизнь останется её верным и преданным рабом, не притязающим даже на намек об их прежних отношениях.
Надоедать я стал вам, ненаглядная моя красавица, вижу я это и не ропщу, ни на вас не ропщу, ни на судьбу свою, много счастья дали вы мне, приблизив к себе, но вы дали, вы и взять можетеваша воля. Оставьте мне только, Настасья Федоровна, возможность послужить вам до конца дней моих, может, пригожусь я вам не разраспоряжайтесь мной, как верным рабом вашим, да и этим я едва ли отплачу вам за то счастье, которое вы дали мне. Сам я мозолить вам глаза с непрошенными услугами не буду, а когда надо будет, только кликните
Настасья Федоровна внутренно обрадовалась, но не показала ему на этот раз вида.
Ну, чего ты заныл, не надоел ещё, а надоешьсама прогоню, слов же твоих никогда не забуду, раскаешься, коли на ветер говорил их, не обдумав
Она обвила его своею обнаженной рукою.
Не на ветер, кралечка моя, а одна только всю жизнь думка у меня будетуслужить тебе.
Минкина зажала ему рот страстным поцелуем.
Дальновидность Семидалова, однако, его не обманула, и вскоре она действительно прогнала его, но путем этой его тактичности он достиг, что в сердце Минкиной потухшая к нему страсть не перешла в ненависть, как это было относительно других её фаворитов; он не был ни сослан в Сибирь, ни сдан в солдаты, а напротив, стал постепенно повышаться в иерархии графской дворни.
Петру Федоровичу не пришлось долго ждать, чтобы убедиться, что он этим путем избег действительно серьезной опасностипрошедшие перед его глазами за несколько лет грузинские драмы, включая сюда трагическую смерть управляющего Егора Егоровича, драмы, в которых ему не раз приходилось быть не только молчаливым свидетелем, но и активным участником, по призыву Настасьи Федоровны, памятовавшей его слова в одно из последних, их свиданий во флигеле.
Наконец, ему дано было одно поручение в Петербурге, которое он исполнил, но которое на всю остальную жизнь отравило его душевный покойон не мог видеть равнодушную Минкину, давшую ему такое, по его мнению, гнусное поручение, и измыслил способ удалиться из Грузина, тем более, что как бы стал предчувствовать скорый конец власти в Грузине и его, теперь ненавистной ему повелительницы.
Исполнив петербургское поручение, он через несколько времени предстал перед Настасьей Федоровной.
Что тебе, Петр? спросила она, полулежа на диване в своей гостиной.
К вашей милости с нижайшею просьбою
В чем дело?
Соблаговолите устроить мне у его сиятельства перевод в петербургский дом
Это зачем тебе?
Да молодцы-то мои, что со мной в известном деле были, боюсь без меня распояшутся, набедокурят, что так первое-то время все за ними мой глазок смотреть надобен, не ровен час
А-а-а
А здесь мне, кроме того, невтерпеж оставаться, боюсь, как бы себя самого врагам с головой не выдать
В чем это? приподнялась Минкина с дивана.
В моей к вашей милости преданности потупил скромно глаза Семидалов.
Вот как! улыбнулась довольною улыбкою Настасья Федоровна. Ты постоянен
В Петербурге я вам тоже пригожусь, не без дела, чай, сидеть буду продолжал Петр Федорович, пропустив мимо ушей её замечание.
Хорошо, я подумаю!.. встала Минкина и вышла в другую комнату, давая этим знать, что аудиенция окончена.
Прошел томительный для Семидалова месяц.
Настасья Федоровна, впрочем, надумала и путем мелких жалоб графу на Петра Федорова, достигла того, что он был отправлен в петербургский дом, что считалось среди грузинской дворни наказанием. Для Семидалова же этот день был праздником; выехав из Грузина, он первый раз с того момента, как впервые вошел во флигель Минкиной, вздохнул полной грудью.
Как бы тяжелое бремя скатилось с его плеч, хотя угрызения совести за последнее исполненное им поручение грузинской домоправительницы не уменьшились в его душе.
Напрасно представлял он себе, что среди других его поступков этот последний был каплей в море, но перед его духовным взглядом неотступно стояло молодое испуганное лицо, обрамленное, как бы сиянием, золотистыми волосами, и умоляющим взглядом испуганных, прекрасных глаз проникало в его душу. Разбойник был влюблен в свою жертву.
По прибытии в петербургский дом графа Аракчеева, Петр Федоров скоро сумел снискать себе расположение и даже любовь известного уже читателю дворецкого Степана Васильева. Старик почувствовал к нему даже некоторое почтение за грамотность и начитанность в священных книгах. Они сдружились и зажили, что называется, душа в душу. Степан Васильев в долгие вечера рассказывал Петру о былом времени; любознательный Петр слушал, не перебивая и не отвлекаясь ничем от нити рассказа. Особенно они сошлись в общей ненависти к Минкиной, от которой Петр, к своему удовольствию, не получал из Грузина никаких поручений. Она как бы забыла о его существовании.
Известие об её убийстве достигло до петербургского дома в то время, когда Степан Васильев лежал на смертном одре, а Петр находился при нем бессменной сиделкой.
Когда последний сообщил больному полученное из Грузина известие со всеми подробностями и заключил свое сообщение словами: «собакесобачья и смерть», то Степан Васильев укоризненно посмотрел на него.
А разве ты забыл, что сказано в Писании: «прощайте врагов ваших». Царство ей небесное!
Больной истово перекрестился.
Вот что, начал он снова слабым голосом, я чувствую, что не только мои дни, но и часы уже сочтены, здесь больной снял с шеи зашитый холщевый мешочек на шнурке, восемьсот рублев, скопленных во всю мою жизнь, пятьсот возьми себе на разживу, на пятьдесят рублев похоронишь и крест поставишь, другие пятьдесят раздашь нищим, а двести рублев внесешь в Невскую лаврусто отдашь на поминовение о здравии рабы Божией Натальи, а сто на вечное поминовение за упокой души рабы Божией Настасьи Не забудешь?
Не забуду, успокой себя, и что за мысли, ещё меня переживешь, поправишься заговорил растроганный Петр Федоров, не принимая мешочка, и куда мне деньги, за что жалуешь
Бери, бери, не смущай, я знаю, что смерть недалеко, и уж приготовился не даромвчера исповедывался и причащался, сподобился, близких у меня никого нет, а ты мне полюбился, только исполни, что я сказал: двести в лаврусто о здравии рабы Натальи, а сто за упокой души рабы Наста
Больной не договорил и впал в забытье. Предчувствие его сбылосьон умер через сутки, не приходя в сознание.
Петр Федоров свято исполнил волю покойного.
Вскоре после смерти и похорон Степана Васильева, на которых присутствовал сам граф, отдавая последний долг своему товарищу детских игр и столько лет гонимому им слуге, Семидалов был сделан на место покойного дворецким петербургского дома. В Грузине же, после убийства Настасьи Минкиной, граф Алексей Андреевич разогнал всех своих дворовых людей и ограничился присланными по его просьбе полковником Федором Карловичем фон Фрикен четырьмя надежными денщиками, которые и составляли личную прислугу графа.