Нечего говорить уже о том, что презренный Венд был способен найти средство предать его, не компрометируя себя. Подобных людей удерживают, но никогда не имеют в руках.
Вы прекрасно маневрировали, поручик! сказал ему шпион, когда они остались одни на улице после шумного заседания. Впрочем, я нашел другого союзника, совершенно неожиданного. Посмотрите-ка на этого бедного крестьянина, намеки которого чуть нас не погубили обоих, и теперь, когда он свободен, спасающегося к своей тележке, будто за ним гонится черт. Наблюдали ли вы за ним, пока меня переворачивали на горячих угольях? Его лицо было смешнее всего на свете. Он делал нечеловеческие усилия, желая понять, что происходит вокруг него, но не достиг. Он мне оказал важную услугу. Всякий раз, когда я чувствовал, что мною овладевает гнев, я смотрел на него, и он преподавал мне, не желая этого, терпение и покорность. Я говорил себе: «Вот каким ты должен быть, чтобы хорошо играть твою роль. Не горячись! Покорись!» И чтобы казаться невинным, я делал как он.
Венд с невольным восторгом слушал сопровождаемого им великого комедианта, объясняющего секрет своего искусства.
Он забыл на секунду свою ненависть, как зритель забывает свое горе и радости, чтобы аплодировать счастливо и умело выраженному движению актера, изображающего какую-нибудь роль на сцене.
Я прекрасно отдавал себе отчет, поверьте, продолжал Шульмейстер, что ваше положение все это время было особенно щекотливое. Но у меня нет слов выразить, насколько вы были совершенны. Я с беспокойством ожидал ваших первых слов. Я сказал себе: будет ли он отрицать движение войск, о котором знает всякий крестьянин? Какая это была ошибка! Обозначит ли их точно? Тогда, значит, он хочет меня предать! Мне было досадно при мысли, что придется выдать вас, предавая себя. Благодарение Богу, у вас ясный взгляд! Да я и не буду неблагодарным, и с сегодняшнего дня я хочу вручить вам часть денег, которые обещал. Как вы это находите?
Сегодня же?
Да, но если вы окажете мне, однако, маленькую услугу. О, это вам будет нетрудно сделать, уверяю вас. Вы не отвечаете?.. Вы боитесь, чтобы я не втянул вас опять в какой-нибудь компрометирующий шаг? Как вы знаете меня плохо, бедный поручик! Вопрос идет просто о том, чтобы вы отправились отсюда на Югенштрассе и купили бы для меня шубу Вы, конечно, знаете, что такое шуба?.. Купите хорошую старую меховую шубу, порядочно грязненькую и порядочно мерзкую, у одного из этих евреев-маклаков. К этому вы прибавите кожаную шапку, стоптанные сапоги, если таковые есть, но вы увидите, что они там найдутся, и сверх всего коробейный ящик, насколько возможно маленький, лишь бы он вмещал немного лент, двое или трое часов с ключиками и столько же бонбоньерок Вы видите, что это не чрезмерно трудно! За все вам, разумеется, придется заплатить сотню австрийских флоринов, что составит около двенадцати золотых наполеондоров. У вас, я полагаю, столько найдется с собою? Я сейчас же вам уплачу и вместе с тем отдам за вашу миссию сто золотых наполеондоров, т. е. две тысячи франков. Недурное дельце, гм!
Куда же вы хотите, чтобы я принес все это? спросил Венд сдавленным от гнева и в то же время от жадности голосом.
А к вам! Нет ничего проще. Вы проводите туда меня сейчас же, и я обожду вас там. Кто же удивится теперь, видя нас вместе идущими и возвращающимися? Разве мы не сотрудники?
Венд замедлил шаг и казался колеблющимся, краснея и бледнея попеременно.
Что же вас затрудняет? спросил его Шульмейстер. Может быть, с вами недостаточно денег? Так это пустяки. У меня всегда есть в моей мошне один из красивеньких золотых сверточков, которые, вы знаете, требуют только, чтобы их разорвали ногтем, и нужно незначительное время отсчитать кончиком пальцев десять необходимых монет Вот! Готово: протягивайте руку Но не так, черт возьми! Спрячьте лучше: подумают, что я плачу вам!
Легкий металлический звук сопровождал одновременно их жест.
В особенности ничего не забудьте!.. Шубу, шапку, сапоги, ящик, ленты, часы и маленькие бонбоньерки или коробочки для мушек, безразлично, лишь бы они были достаточно маленькие, чтобы поместиться в руке Не смотрите на меня удивленными глазами: у меня привычка, или мания, если хотите, привозить моей жене какое-нибудь воспоминание из всех городов, в которых я бываю.
Час спустя Шульмейстер был неузнаваем или, вернее, совсем более не было Шульмейстера в неприятной и беспорядочной комнате жилища кутилы и игрока. Венд проводил его туда, прежде чем пойти за покупками, и там он оставил Шульмейстера одного после того, как передал их.
Счет их был сведен. Две тысячи франков были переданы, как это было условлено. Теперь Шульмейстер принялся писать на квадратном, едва видном, маленьком кусочке бумаги отчет всего, что видел и узнал со дня отъезда из Страсбурга. Эта заметка оканчивалась так:
«Мне более нечего делать в Ульме! Генералы австрийской армии подозревают что-то, но главнокомандующий совершенно согласен с тем, в чем его величество желал его убедить. Численность наличного состава войска 70 000 человек. Часть его может ускользнуть через Тироль с Иелашичем или к Богемии с эрцгерцогом, остальные не двинутся. Город укреплен, но если удержать Эльсинген, то он взят».
Написав записочку, Шульмейстер спрятал ее в двойное дно маленькой серебряной, вызолоченной коробочки, за которую Венд заставил его заплатить, как за золотую. Затем он надел все вновь принесенное Вендом и казался очень бедным, гнусным и грязным. Он вскоре превратился в разносчика самого низкого сорта, бандита, ужасного ростовщика, готового на подозрительные услуги и на всевозможные выгодные сделки.
У него осталось за поясом несколько свертков, врученных Савари, полезный запас, чтобы умерить опасности в путешествии.
После быстрого осмотра своего костюма Шульмейстер отправился в путь. Он не унес, впрочем, с собой никакого оружия, принадлежащего хозяину квартиры, хотя заплатил ему довольно дорого, чтобы иметь право на одно из них.
Но, в сущности, он хорошо знал, что лучшая защита и самый верный инструмент для борьбы с опасностями в дороге были живой гений и необузданная смелость, которая в данную минуту освещала и пролагала ему дорогу.
Однако для такого хитрого и тонкого человека он совершил непростительную неосторожность, стоившую ему дорого. Накануне он забылся до того, что пообещал прибавку в 5000 франков к плате каждому из плутов, сделавшихся его сообщниками. По-настоящему эти деньги он должен был им вручить позднее, когда они заслужили бы их. Но события шли так быстро, что он видел необходимость отдать Венду вновь зачтенные деньги, две тысячи франков.
Как бы мало ни знал арифметику поручик, но самая простая мозговая операция могла ему указать, что фальшивый разносчик-еврей уносил с собой в поясе восемь тысяч франков, а может быть, и более.
«Да, сказал себе Венд, обезоруженный противник пускается в путь один по местности, где мародеры опустошают страну. Презренный торгаш с виду, не имеющий ни очага, ни крыши, отдающийся приключениям в местности, где нет более ни полиции, ни закона, действительно богат. Этот разносчик, с длинными волосами, с запущенной бородой, в неряшливой одежде, удирает во французскую армию с хорошо наполненными карманами. Если бы ему дозволили, он безнаказанно смеялся бы всю дорогу над проделками, произведенными им, так как совершенно убежден, что генералы, обманутые, благодаря ему, в своей истинной гибели, даже не спросят его по дороге. И он сохранит мошну, которая представляла цену измены. И никогда, никогда его более не увидят», рассуждал Венд.
Как мог Венд, каким мы его знаем, хладнокровно переносить подобную перспективу? Конечно, он многим рисковал бы, выдавая хитрого шпиона французов, пока последний жил в Ульме. Но раз стена перейдена, город покинут, все изменяется.
Кто же настолько сообразит, чтобы узнать в бездыханном трупе, найденном на дне оврага, псевдоинтенданта Калькнера и тихого поселянина Шульмейстера в ужасном отрепье маклака-еврея.
А если бы он был не совсем убит и заговорил бы? Кто же придаст значение его словам с той минуты, когда стало бы известно, что он агент неприятеля.
Венд тщательно взвесил все шансы. В продолжение двух дней он допустил своего обаятельного противника победить себя, купить и опутать узами. Теперь снова к нему вернулась его прежняя свобода ума, хитрость и ненависть во всей их полноте.
В то время как Шульмейстер, прежде чем исчезнуть, наряжался в последний раз, благодаря помощи Венда, он решился исполнить свое намерение отправиться следом за шпионом, чтобы не ускользнули от него ни секреты, ни, в особенности, золото.
Когда Венд увидел издали, что Шульмейстер пустился в дорогу, то проверил путь, по которому он принужден был идти. Венд был уверен, что явится гораздо ранее его.
К величайшему его удовольствию, ночь предстояла темная. Но прежде чем покинуть город и перейти речку, чтобы поставить свою ловушку, он не удержался от легкого обхода, чтобы увидеть, не происходило ли у Доротеи что-нибудь новое.
Мы уже знаем, почему он нашел ее дом запертым, почему ему никто не откликнулся на стук в дверь и ставни.
Это увеличило еще более его гнев. Когда его лошадь пустилась скорой рысью, то ему казалось, что он едет служить родине и в то же время покончить свой личный спор и округлить свой кошелек.
У Шульмейстера в голове не было ни малейшей черной мысли. Напротив, ему все казалось в розовом свете. Он гордился, что счастливо исполнил самую трудную часть своей задачи. Даже сама опасность, которой он только что избегнул, доказывала ему полный успех в его усилиях держать неприятеля в неведении относительно ошибок последнего. Ведь неожиданное появление французов на западе едва не погубило его. Донаувертский крестьянин засвидетельствовал присутствие с 5 октября разведчиков великой армии на правом берегу Дуная. Но для этого надо, чтобы Наполеон следовал точь-в-точь плану, который он набросал в главных линиях перед шпионом в кабинете страсбургского префекта.
В течение десяти дней, которые Шульмейстер употребил, чтобы достичь Ульма, попасть на совет генералов, скрыться у Доротеи, переодеться крестьянином, после того как был наряжен офицером, перенести трагический экзамен под кулаком Иелашича и под присмотром Кленау, 150 000 человек, явившихся со всех концов света на зов гениального главы, сконцентрировались, чтобы ринуться непреодолимой массой на добычу.
В общем, Шульмейстер только что сыграл роль гончей собаки, которая держит дичь неподвижной в ее гнездах до прихода охотника. Только вместо зайца или куропатки он пригвоздил целую армию на одном и том же месте, очаровывая ее своими фокусами.
Теперь он мог себе позволить покинуть стойку: животное было схвачено. Схвачено?.. Да, но с условием, чтобы предупредить обо всем своего повелителя, с условием вручить ему свой отчет, если ему невозможно лично проникнуть в главную квартиру французов. Без этого Наполеон считал бы естественным предусмотреть все неожиданности, а следовательно, рассеять свои силы, чтобы отрезать дороги, чего никто из защитников Ульма не думает предпринимать. Может быть, не зная, насколько его маневры обманули противника, император не обманулся бы сам и не потерял бы плоды его терпеливых усилий по незнанию.
По этому случаю Шульмейстер шел, усиленно шагая, чтобы скорее отнести хорошую новость своему начальнику. Но как ни был длинен путь, он пустился в него весело. Шульмейстер был уверен, что в конце его он найдет амнистию, о которой грезил, благодарность, поздравления, и кто знает, может быть, эта награда будет завиднее других, и даже в ней будет немного почести.
Таким образом, невидимая сила, которая представляла, может быть, волю Провидения, направляла в один и тот же уголок земли людей, любящих и ненавидящих. Они сгорали желанием достичь друг друга и соединиться или сразиться: Шульмейстер и Берта, Венд и Доротея, Ганс, Мюрат, Родек и другие, уже не считая двух враждебных наций, как Франция и Германия, олицетворением которых служили самые лучшие их солдаты и наизнаменитейшие полководцы.
Судьба свела их всех в один и тот же час в окрестностях маленькой деревни, до тех пор мало известной. Шпион, убегающий с театра своих опасных деяний, его собственная жена, безрассудно отправившаяся в поиски за ним, чтобы избежать посягательства волокиты, другая женщина, пылкая авантюристка, в поисках какого-нибудь акта преданности, который она исполнила бы, чтобы ему понравиться, бесчестный предатель в погоне за своей добычей, ребенок, брошенный одиноким среди ночи, чтобы предупредить солдат о приближении неприятеля, ветеран многих вандейских войн, смиренный эмигрант, которого незаслуженное несчастье снова сделало патриотом, все эти существа, молодые и старые, добрые и злые, как бы подталкивались таинственным законом к одной точке света, где они встретятся в огненной буре.
Судьба империи была связана с их драмой. В конце концов, она зависела от смелости и ума одиннадцатилетнего мальчика. Благодаря ему Наполеон мог взять в плен армию или видеть ее ускользнувшей из ловушки, расстроив все его гениальные соображения.
Часть третья
I
Для одиннадцатилетнего ребенка география ограничивалась кратким и простым объяснением: все то, чего он не знал, уже не было его родиной. Стратегия его имела также один принцип: предупреждать людей, которых любишь, о присутствии людей, которых ненавидишь, для того, чтобы последние были побеждены первыми.
Что же касается того, которая из двух находящихся в ссоре наций виновата и которая права, это безразлично для юной души! Некоторые костюмы солдат производят на них радостное впечатление, другие же при своем приближении наводят на них горестное настроение, вот вся их политика. Напрасно им объяснять; их воодушевляет один инстинкт, а еще не доказано, что он менее прозорлив, чем ум.
У Ганса была уже своя мысль, прежде чем его глаза встретили яростный взгляд Родека. Он сказал себе смутно, что внезапное появление императорских солдат в этой деревне, где его семья и он сам нашли себе приют, должно иметь угрожающую опасность для других солдат. Он знал, что последние расположились лагерем совсем близко оттуда на высотах.
Он слышал перед сном, как старый шуан сообщил его матери о приближении французов. Затем он мысленно снова увидел красивые батальоны в голубых мундирах и черных или белых штиблетах, снующие по улицам Страсбурга. В его памяти представились эти тяжелые или легкие эскадроны, грозные или проворные. Говорят, что они уже целые века ходят по свету, увлекая за собой доблесть своих предков.
И вот, при пробуждении он находится среди войска совершенно противоположного. Их сила кажется печальной, их взгляд без гордости, их словаудар кулака. Никто из них не улыбался, и ни одна песня не вылетала из их уст.
И он вспомнил также о своем недавнем сне! В ту же самую ночь он с настоящей тоской видел во сне «белые мундиры», приближающиеся к дому. Его детская логика подсказала ему, что надо было бы предупредить об этом голубые мундиры.
Голубые мундиры были его друзья.
Он не знал, почему они его друзья; но знает ли кто когда-нибудь, почему любят этих или тех? Почему же дети должны знать это лучше, чем большие?
Ах, если бы он мог или смел!.. Как бы он тотчас помчался и закричал: «К ружью!» тем, которые там спят.
Как раз в это время Берта, разбитая от усталости, взяла на колени Лизбету. Непреодолимый сон, сомкнувший снова глаза девочке, одолел и ее мать. Ганс мог уйти из комнаты так, что его уход был бы ею не замечен. В ожидании он смотрел в дверную щель на беспорядок, совершавшийся в коридоре.
Он увидел, как его друг, освобожденный от пут, мало-помалу выпрямляется. Их глаза встретились, заговорили и поняли друг друга.
Ого был быстрый и немой обмен вопросов и ответов.
«Все находящиеся здесь, говорили серые глаза, враги твоей и моей родины; знаешь ли ты это?»
«Я это знаю», отвечали голубые глаза.
«А знаешь ли ты, что недалеко от нас находятся солдаты с нашей родины? Они считают себя в безопасности и пришли, чтобы захватить неприятеля, а будут захвачены сами».
«Я это знаю».
«Однако с некоторой ловкостью можно их предупредить. Мне это сделать трудно, так как за мной наблюдают, смотрят. Но кто-нибудь легонький, тоненький может перешагнуть через этих сонных котов, пройти между караулом и убежать в лес Знаешь ли ты это?»
«Я знаю я знаю!..»
«Но если тебе удастся ускользнуть отсюда, как сделаешь ты, чтобы найти дорогу до реки?.. Пойми меня хорошенько: выйдя из дома, надо повернуть направо Знаешь?»
«Да, знаю».
«Дорогой малютка!.. Я буду гордиться тобой, и все, кто тебя любит, живые или мертвые, все будут тебя благословлять, если ты это сделаешь. Но боюсь от тебя этого требовать, так как, увы, очень возможно, что тебя убьют, если увидят Знаешь ли ты это?»