Таким образом Ганс окончил ночь при восходе солнца на руках солдат. Проснувшись, лишь только его поставили на ноги перед офицером, он тотчас же сказал своим тоненьким решительным голоском:
У меня есть поручение к маршалу Мюрату, который меня знает. Не проведете ли меня, пожалуйста, к нему?
С той минуты, как он увидел французских солдат, по его мнению, его разукрашенный перьями друг не мог находиться далеко от них.
Как, ты знаешь принца Мюрата? спросил начальник поста.
Он приезжал к нам сначала в Страсбург, а затем в Оффенбург.
Где бумаги, которые ты принес ему?
У меня нет бумаг. Я выучил слова на память.
А! От кого же ты пришел?
От отца. Он там в плену у австрийцев, и его, быть может, расстреляют.
Кто твой отец?
Он служит императору один в ожидании вашей помощи.
Отвечая таким образом, ребенок казался выше на целый локоть. Его глаза бросали пламя. Его голос дрожал. Пламенное убеждение, одушевлявшее его, успокоило подозрение допрашивающих его.
Тогда один кавалерист, принадлежащий ко взводу гусар, возвращаясь на место квартирования, посадил его сзади себя на лошадь. Затем после долгого пути он доверил Ганса одному офицеру главного штаба. Последний, исполнив данное поручение, согласился охотно взять мальчика и отправился разыскивать Мюрата. Наконец Ганс очутился в присутствии того, кого хотел видеть.
Как, это ты, крошка? тотчас же закричал принц в порыве расположения, удивившем всех офицеров. Что ты здесь делаешь?
Ганс принялся как можно яснее рассказывать тихим голосом, чтобы никто из окружающих не мог слышать события этой ночи. Он сообщил принцу, как его мать, и «потом» Родек, и «потом» Лизбета, и «потом» он сам приехали накануне после длинного пути в какое-то селение, как деревня, имени которой он не знал, но которую сумел бы разыскать, была наводнена ночью гренадерами. Он с мелочной точностью описал мундиры австрийцев, свое безумное путешествие с целью предупредить голубых и встречу с отцом. Он рассказал, что неприятели удержали отца пленником и хотели убить, потому что нашли у него письмо, предназначенное императору. Наконец он передал о чтении вслух «не слишком злого» старого полковника всего, что было на этом маленьком клочке бумажки.
Ганс позабыл только одну подробность: он ничего не сказал о своем личном аресте, ни о попытках, которыми хотели проверить, понимает ли он французский язык и знает ли обвиняемого.
Настоящие герои, даже будь им одиннадцать лет, не подозревают своего героизма.
И ты помнишь, что читали в твоем присутствии? спросил его принц.
О, да! Я столько раз это повторил мысленно, сколько мог, когда шел сюда. Я расскажу вам, не забыв ни одного слова.
Хорошо, скажи мне это!..
Инстинктивная и очаровательная вежливость продиктовала ребенку следующий ответ:
Ведь письмо было к императору!
После кратковременного неудовольствия Мюрат ответил с благосклонной улыбкой:
Тогда пойдем к императору.
Ганс был счастлив, что удержал тайну до конца. Его посадили на большую лошадь, на которой сидел самый молодой и самый ловкий адъютант принца. В таком-то виде Наполеон увидел его прибывшим перед своей императорской квартирой. Он снова заснул, убаюкиваемый ездою. Но только что его поставили на землю и ввели в белый зал школьного дома, как его глаза прояснились и память была к его услугам.
Ты перед императором Наполеоном, сказал ему Мюрат. Говори теперь.
Искренний и умный взгляд ребенка обежал окружающие его лица и узнал тотчас же того, к которому надо было обратиться. Он увидел в нем кое-что иное, чем в других присутствующих.
Это вы, сударь, император?
Да, я. Говори без опасения. Где ты оставил твоего отца?
Наполеон сел и наклонился, чтобы лучше его рассмотреть.
Тогда Ганс снова рассказал Наполеону то же, что и Мюрату. Но он тотчас же видел, что не одно и то же говорить с простым маршалом и с императором. В то время как он рассказывал о событиях, маленький, бледный темноволосый человек, расспрашивающий его, поворачивал время от времени голову к столу, где была разложена карта, и пальцем, казалось, следовал по дороге, где бежал мальчик.
Не правда ли, ты был в Вертингене, когда немецкие гренадеры явились туда?
Внезапно заданный Наполеоном вопрос напомнил ему имя, которое говорил полковник, приказывая одному из солдат проводить его.
Да, да, Вертинген. Именно так его называли.
Не помнишь ли ты, с какой стороны ты пришел к реке?.. Шел ли ты справа или слева от того места, где твой отец находится пленником, когда достиг наших солдат?
Инстинктивно, прежде чем ответить, Ганс протянул правую руку перед собою, как бы указывая своей памяти дорогу.
Там, сказал он.
Хорошо.
Наполеон обернулся к Мюрату и сказал:
Помни, что свободен проход на юг от Гогенрейхена.
Затем он снова обратился к Гансу:
Но почему же ты знаешь, что хотят убить Шульмейстера? Ты, значит, видел его близко и слышал, что говорили вокруг его?
Тогда потребовалось, чтобы ребенок дополнил свой рассказ. Он это сделал так же естественно, как и вначале, и казалось, даже не подозревал о силе души, которую он обнаруживал во время допроса.
Так ты сделал вид, сказал улыбаясь Наполеон, что не умеешь говорить по-французски?
Да, господин император.
И тебе удалось обмануть неприятеля?.. Как же они за это принялись? Какие вопросы тебе задавали?
Полковник, говоря со мною по-французски, сказал, что умерла моя мать. Он хотел увидеть, как я отвечу.
О! сказал Ланн.
И ты не выдал себя?
Нет И, однако, это была правда.
Черт возьми! прогремели басом, в один голос, маршалы Ланн и Ней.
Замолчите, сказал Наполеон, смотря ласковыми глазами на честных генералов. Это очень хорошо, мое дитя, продолжал он, возвращаясь к маленькому разведчику, скажи мне теперь остальное.
Ганс собрался с духом, чтобы приступить наконец к предмету своей миссии. Он посмотрел в глаза Наполеону с пламенным вниманием и начал рассказ несколько дрожащим голосом:
Хорошо, господин император. Люди, собравшиеся вокруг огня, нашли маленькую коробочку, в которой лежало письмо к вам. Мой отец сказал, будто не знает, что в нем написано. Тогда ему прочитали вслух для доказательства, что он знает содержание. Во все это время он так забавно смотрел на меня. Он так впился в меня глазами, что мне казалось, будто его глаза упираются в мои Затем он попросил полковника прочитать медленнее, говоря, что он не понимает. Он все продолжал смотреть на меня!.. Тогда я сказал себе, что и мне так же надо внимательно слушать письмо, в особенности конец его. Это было, когда еще не раскрыли моего присутствия и меня видел только отец. Естественно, я внимательно слушал, и когда было окончено чтение, я повторил мысленно, что слышал. Поэтому я и не забыл Если вы хотите, я вам перескажу.
Говори, я слушаю.
В начале письма мой отец Карл говорил, что ему не стоит оставаться более в Ульме, потому что генерал генерал Я не помню более его имени
Мак?
Да, Мак О, вы настоящий император: вы знаете все имена!.. Генерал Мак верил во все, во что вы хотели. Затем было сказано, это-то я на память помню: «Численность наличного состава войска 70 000 человек. Часть его может ускользнуть через Тироль с Иелашичем или к Богемии с эрцгерцогом; остальные не двинутся. Город укреплен, но, если удержать Эльсинген, он взят». Вот и все!
Славный ребенок! не мог удержаться, чтобы не сказать, Ланн.
Да! сказал Наполеон, подымая голову. И ты можешь прибавить к этому, что это достойный сын честного отца, так как мы знаем теперь самое важное.
Ганс, не прерывая, снова начал свой рассказ и, закончив его, прибавил:
Тогда, господин император, если вы довольны, вы воспрепятствуете, чтобы расстреляли моего бедного папу Карла?
Конечно, мы воспрепятствуем!
И, повернувшись в сторону Мюрата, Наполеон прошептал сурово, даже печально:
Постарайся!..
V
Долго сдерживаемый волей человека поток, плотина которого в назначенный час открылась, наконец устремляет свои воды. Подобно ему, великая армия после стольких дней молчаливой ходьбы и терпеливого повиновения услышала в это утро из уст своего начальника окончательный приказ, который давал широкий простор ее необузданному порыву. Сразу со всех сторон выступила она и принялась развертывать свои полки по дорогам к Лешу, Иллеру и к Дунаю. Таким образом великая армия отрезала неприятелю отступление на Аугсбург и Мюнхен, вместе с тем пресекла бегство в Мейнинген и Тироль. Она запирала мало-помалу в круг штыков отряды укрепленного Ульмского лагеря, обращенного в бегство прежде поражения.
Все знаменитые начальники, как Бернадот, Мармон, Даву, Ней, Ланн, Сульт, Мюрат, принялись за эволюцию, как фигуры гигантской шахматной доски, управляемые всемогущей рукой. Одни бросились занимать города, где неприятель мог укрепиться, другие овладели мостами, которые открывали им дороги и закрывали их противникам. Упорная иллюзия, которая долго оставляла в бездействии сгруппировавшиеся грозные силы, чтобы победить неприятеля, теперь рассеялась, но поздно. Каждая завеса, спадающая перед глазами генерала Мака, открывала перед ним перерезанную дорогу; каждая верная справка возвещала ему новую опасность.
Тогда начались битвы.
Вертинген, Гюнсбург, Ландсбер, Гальсбах, Эльсингенбессмертные дни, которые перевернули и разрушили одну за другой скороспелые преграды, поставленные, чтобы удержать победные шаги французов! Не романисту о них рассказывать. Они написаны на камне и на меди. Они поют славу французской армии под хорошо отражающими звуки триумфальными арками и в лепных завитках императорских колонн.
Приготовленные ловким гением великого полководца, эти дни воодушевили и наполнили героизмом солдат. Они приготовили невообразимый успех, который из армии сражающихся сделал толпу пленников, оставив в руках французов двести пушек и девяносто знамен, шестьдесят тысяч человек солдат, двадцать генералов и полторы тысячи офицеров.
Обход длился шесть дней от 8-го до 11 октября. Маршалы, командовавшие именем императора, чтобы привести свои приказы в исполнение, нашли таких генералов, как Эксельман, Лакюэ и Дюпон. Каждая встреча была счастлива; каждая битва приносила победу; каждый шаг вперед отличался блестящим успехом.
Однако на мгновение казалось все потерянным.
После того как Наполеон послал Нея, Ланна и Мюрата к Гюнсбургу, Гогенрейхену и Вертингену, где его стратегия могла оказать прекрасное действие, обеспечив ему успех, так как ей могло удаться спасти Шульмейстера, которому были обязаны успехом, после того как Сульт был направлен на Аугсбург, куда он нашел необходимым поместить серьезного начальника и многочисленное войско, Наполеон чувствовал необходимость отправиться лично давать объяснения и важные приказания другим генералам. Он пустился в путь, чтобы ускорить передвижение армии и заставить ее сойтись к одной точке.
Покидая главные части своей армии, с этой минуты имеющие соприкосновение с неприятелем, он считал долгом установить для порядка операций иерархию из людей, военная градация которых была одинакова, хотя их талант глубоко различался.
Советуясь только с этикетом своего двора, он предоставил Ланна и Нея под начальство Мюрата Разве последний не был его зятем, чтобы услуги остальных с этого времени стушевывались.
Ланн, может быть, изо всех его сподвижников отличался наибольшей проницательностью и душой разом твердой и наиболее отважной. Это был начальник в полном смысле слова. С другой стороны, Ней не имел себе равного в сражениях для того, чтобы увлекать за собой солдат, и все доблести, все смелости казались скромными в сравнении с его героизмом. Но они оба были отдалены от императорского трона; они не были «их высочествами», не занимали заметного места в императорской семье, а потому должны были стушеваться.
Такова жалкая слабость великого ума, извращенного гордостью.
Услышав этот приказ, Ланн побледнел и ничего не ответил. Ней побагровел и что-то прошептал. Однако, так как шли в сражение, то каждый из них подчинился и приготовился исполнить долг.
Что касается Мюрата, то он ликовал. Император доверил ему шестьдесят тысяч человек, чтобы держать неприятеля в почтении. Теперь он имел право сказать обоим маршалам Франции: «Я хочу».
Он это тотчас же сказал.
Его тщеславие не остановилось, чтобы дать почувствовать свой новый авторитет, и как только император не был более там, он разыграл роль императора.
Дорогой маршал, сказал он Ланну, я рассчитываю следовать по правому берегу Дуная, поднимаясь по течению реки. В то время как маршал Ней двинется прямо на Гюнсбург, где он овладеет мостами, вы пройдете здесь по левому берегу с одной из ваших дивизий и обратите в бегство войско, которое увидите перед собою.
Очень хорошо, принц, ответил Ланн несколько насмешливым тоном, но на кого и на что я могу опереться, если встречу силы, много превышающие мои?
Разве я не буду там?
Да!.. На другой стороне реки и без всякого моста для перехода.
Чего же вы опасаетесь?
О, принц! Вы знаете, что Ланн, как мне кажется, ничего не боится.
Без сомнения! Без сомнения! Я не то хотел сказать.
Тогда что же?
Наконец, бесполезно оспаривать приказы императора, которые я передаю.
Так это приказ! Это предписание?.. Пусть будет так! Я приведу в исполнение. Только напишите мне, пожалуйста, приказ.
Согласен. Я сейчас пойду
О! Поторопитесь! Я пришлю сейчас одного из моих ординарцев, которому вы вручите его.
Ланн вышел, с трудом удерживаясь, чтобы не пожать плечами.
Пришла очередь Нея.
Вы слышали, маршал, что я предписал маршалу Ланну? спросил его Мюрат.
Вполне.
Требуете ли вы, чтобы я дал приказ в настоящей форме?
Бесполезно, принц! Я нахожу, что эти распоряжения не имеют здравого смысла, и так как их необходимо изменить, то предпочитаю, чтобы вы дали мне свободу в подробностях.
Но я вовсе не думаю дать ее вам.
А! Ваш план непреложен.
Мой план! Мой план!.. Я привык делать его только в присутствии неприятеля. Но я знаю, куда надо идти, и этого вам достаточно.
Мне этого будет достаточно, принц, с условием, если вы перестанете со мною так говорить. Я не какой-нибудь мальчишка офицер, понимаете ли вы?
Что я могу на это сказать! воскликнул Мюрат.
Оба разгневанных человека приблизились один к другому, меряя друг друга взглядом с ног до головы. Еще одно слово, и жест, который Ней с трудом удерживал, был бы произведен в исполнение. Тогда, пожалуй, увидели бы странный, смертельный поединок, перед войском между двумя начальниками, которым поручено вести его против врага!
Никто из присутствовавших офицеров не смел вмешаться в их ссору. Случаю было угодно, чтобы в этот самый момент у дверей дома раздался детский голос. Это был голос принесшего новость маленького мальчика, приход которого сейчас же переменил решение императора.
Ганс, с нетерпением желавший скорее отправиться, ждал, чтобы Мюрат взял его с собою, но, увидев дефилирующих гренадеров Удино, он забыл все остальное. Он недавно еще любовался ими, когда они проезжали в тележках в Страсбург. Ганс вспомнил все подробности этого вечера, которые незадолго предшествовали ужасным приключениям в деревне. Он задумался об отце и Лизбете, и в его памяти возникли воспоминания о слышанных им тогда на дороге в Саверн припевах и о телегах, переполненных солдатами. Невольно, несмотря на свою печаль и смертельную грусть, он тихо повторял эти припевы. Вскоре своим чистым, как хрусталь, голоском, немного нерешительным, он запел один из припевов.
Оба удивленные маршала повернули головы и увидели проходящих по дороге солдат. Хладнокровие тотчас же вернулось к ним.
Я повинуюсь, принц! сказал Ней еще дрожавшим от гнева голосом. Не здесь и не сегодня надо объясняться.
И в то же время, как Мюрат, плохо владевший собою, чтобы найти радушное слово, которое, не будучи извинением, походило бы на него, оставался застывшим в высокомерной позе, Ней вышел с красным лицом, с ощетинившимися на щеках волосами и глазами, метавшими пламя.
Ганс смотрел с удивлением и ужасом на проходившего Нея и не думал более петь свою песню.
VI
С того момента, как Шульмейстер снова увидел во время допроса грустное и взволнованное лицо своего приемного сына, он почувствовал такое томление, как будто он разрывался от усталости, нравственно бессильный и безнадежный во всех отношениях. В таком настроении его заставили австрийцы покинуть лагерь, чтобы запереть в надежном месте.
Мало того, что его предприятие казалось ему совершенно с этих пор погибшим, благодаря измене Венда, но он еще увлек за собой самые невинные, самые слабые и любимые существа, безумно скомпрометировав их.
Он не мог окончить свою задачу, а этой задачей был маленький одиннадцатилетний мальчик, которого он взялся воспитать. Он не мог лично преодолеть опасности и всю тяжесть их передал этому ребенку. Какой хаос мыслей был у него в голове в то время, как его вели в Гогенрейхен!.. Шульмейстера эскортировали восемь человек, под предводительством унтер-офицера. Двое из них с ружьями на плече держали концы веревки, связывающей ему руки за спиною. Двое других, с заряженными ружьями и готовые открыть огонь, сопровождали его. Сержант замыкал шествие. Четверо последних солдат, размещенных, как стрелки, с каждой стороны тропинки, служили как бы передовым постом вокруг движущейся крепости, где он был заключен.