И даже если это подделки, думал Иоаким, они настолько совершенны, что само понятие «подделка» теряет смысл. Если подделку невозможно отличить от оригинала, тогда, может быть, удалось бы обмануть и Виктора. И тогда это не подделка.
Единственное, что его смущало: почему отец продал два неизвестных полотна Кройера, этого самого знаменитого датского живописца, какому-то провинциальному адвокату, едва разбирающемуся в живописи? Почему, если ему удалось купить их задешево, он не оставил эти работы себе? Две совершенно неизвестные работы, какими бы маленькими они не были, сенсация в истории живописи, это понимал даже Иоаким.
Церемония предания тела усопшего земле приближалась к концу. Органист с чувством доиграл двухсотый псалом «В этот чудесный летний день», и пастор подал знак всем встать. Пришло время прощания.
А может быть, отец испытал припадок sancta simplicitas, святой простоты? подумал Иоаким, подходя к гробу рука об руку со своей красивой скорбящей сестрой. Что еще могло подвигнуть отца перед смертью уничтожить бесценные полотна? Приступ гнева, вызванный причинами, которых они никогда не узнают?
Странно, подумал он. Когда дети покидают родителей, они уверены, что оставляют позади некий статический мир, своего рода коагулированное время, в котором продолжают жить родители, завернутые, словно в кокон, в бессобытийное настоящее, ничем не отличающееся от прошлого. И когда мы возвращаемся, скажем, на Рождество, эти догадки только подтверждаются: тот же семисвечник, мебель стоит так же, как и годы назад детская комната, словно выставочный экспонат ушедших времен, знакомые запахи, знакомые традиционные шутки, старомодный синтаксис и мы приходим к заключению, что с последнего раза ничего не изменилось.
На самом деле измениться могло очень многое.
Скажем, Виктор уничтожил картины в припадке ревности или чтобы произвести на кого-то впечатление? Такая модель поведения была Иоакиму знакома: он как-то шарахнул об пол винный бокал оррефорского стекла за 675 крон, чтобы доказать свою пламенную любовь к Сесилии Хаммар.
Гроб, стоящий перед ним, напомнил, что на все эти вопросы он вряд ли когда-нибудь получит ответы. Смерть идеальный похититель информации, она совершает бессмысленный взлом и исчезает со своей поживой искать не стоит труда. Смерть вне времени и пространства.
Жанетт положила на гроб букет цветов. Краем глаза Иоаким заметил на скамейке Эрланда с бородой под Фиделя Кастро тот закрыл лицо руками. Вот мы стоим, вдруг подумал он, живые, живее некуда. Где-то в этой комнате проходит граница, только мы ее не видим. Граница между нами и тем, кто лежит в гробу.
Он дотронулся до драпировки, и на этом закончилось его прощание с покойным Виктором Кунцельманном
Хочу поблагодарить вас за в высшей степени достойную церемонию в церкви, сказал председатель ABF Польссон и отечески сжал руку Иоакима. Они стояли с Жанетт на веранде «Гранд-отеля» и принимали соболезнования. И еще должен сказать, что я и моя жена скорбим вместе с вами. Ваш отец был замечательный человек один из лучших! Помню, как встретил его в первый раз. Это было в середине шестидесятых Тогда проф союзные шишки из Стокгольма буквально заездили нас с народным образованием: все эти бесконечные курсы для пивоваров с Фалькена, курсы автомехаников, математика, техника И тут приходит Виктор Кунцельманн и все ставит с ног на голову своими вдохновенными лекциями по истории искусств. И знаете, что поразительно? Он не хотел брать деньги, выступал совершенно бесплатно!
Спасибо, сказал Иоаким, мне очень приятно это слышать. И спасибо, что вы пришли.
Он много сделал, чтобы наш прелестный городок стал еще лучше, продолжил председатель свою оду. У нас уже два года положительные цифры по народонаселению, люди к нам приезжают, и, думаю, в этом немалая заслуга вашего отца. Он, как никто, способствовал созданию позитивного духа в коммуне. Он принес в маленький Фалькенберг дыхание мира! Вы, его дети, давно уже разлетелись кто куда, но поверьте, здесь происходят интереснейшие вещи! Стефан и Кристер известны по всей стране. Роберт Веллс купил виллу в Скреа. Представьте только: Роберт Веллс! Пианист мирового класса! А в прошлом году благодаря вашему отцу мы устроили скульптурное биеннале! По всей набережной стоят современные скульптуры, вы их видели наверняка, если успели прогуляться по Хамнгатан к горшечной Торнгрена. Даже в центральных газетах писали Кто бы мог подумать, что маленький Фалькенберг окажется на карте художественных центров? Но, как видите, это факт, и все благодаря Виктору. Но извините, я вернусь к своему кофе. Другие тоже хотят выразить свое сочувствие.
К Иоакиму подходили знакомые и незнакомые люди, произносили соболезнующие слова, а он вспоминал время, когда в «Гранд-отеле» устраивали танцы для школьников. Вон там, в углу у мужской уборной, его как-то вырвало всем праздничным меню, состоявшим из укропных чипсов «OLW» и дешевого французского вина; самое невероятное, что при этом он умудрялся планировать боевую операцию, состоявшую в проникновении его руки под резинку трусов некоей Розиты Осслер. На втором этаже он перещупал всех одноклассниц, а за ширмой у винной стойки, где сейчас Эрланд Роос щедро наливал бокалы из двух ящиков найденного в отцовском погребце Брюндльмайер Грюнер Вельтлинер Альте Ребен 1992 года (с разрешения метрдотеля, который дал понять, что не имеет ничего против, если они принесут свое вино), так вот, за этой самой ширмой один из его друзей давным-давно, бурным майским вечером, потерял невинность.
А кто это? спросила сестра, показывая на лысого господина, опиравшегося на клюшку.
Понятия не имею. Должно быть, кто-то из папиных стокгольмских друзей.
Его, по-моему, в церкви не было. Может быть, он просто забрел не туда?
Что мы вообще знаем о людях, с которыми встречался Виктор? вздохнул Иоаким. Ровным счетом ничего. Честно говоря, мы забросили отца в последнее время. Надо было бы проследить, хорошо ли он себя чувствует, как у него с мозгами тогда бы он, глядишь, и не изуродовал свои полотна.
Бедный папа!
Я бы сказал, бедные мы Ты хоть имеешь представление, во сколько нам обошелся его психоз?
Осталось гораздо больше, если ты беспокоишься о наследстве.
А ты уверена? Хорошо, будем надеяться, что он из квартиры не отправился в банк с кухонным ножом, банкой краски и злобным умыслом окончательно разорить наследников, мрачно заявил Иоаким, наливая себе еще бокал в намерении хоть немного поднять настроение. Он уже выпил почти целую бутылку дорогого винтажного вина, доел последние пилюли счастья под названием «ситодон», но желаемого эффекта не добился.
Может быть, я ошибаюсь, Иоаким, но мне кажется, ты думаешь только о его деньгах.
О моих деньгах. И твоих. Я рассчитывал, что кое-что останется Ты, случайно, не знаешь, папа ни с кем не встречался в последние годы?
Ты имеешь в виду с женщиной?
А что еще заставляет людей совершать безумства? Что приводит людей в отчаяние в мирное время?
Сестра взглядом заставила его замолчать.
Потом поговорим. Лучше скажи мне вон там стоит, случайно, не Окессон?
Это был и в самом деле местный галерист. Он кружил между одетыми в черное гостями и пожимал всем руки.
Это был шок, грустно сказал Окессон, подходя. Мы должны были встретиться в тот самый день, когда Семборн нашел его мертвым Самые искренние соболезнования Странно, я видел его пару недель назад, он был в прекрасной форме. Никаких признаков болезни. Я был совершенно уверен, что он доживет до ста. Прошлым летом мы играли в теннис. Каждую неделю! За десять матчей я не взял ни одного сета, а он ведь на двадцать два года старше меня! А наш последний матч! Мы играли на гравии у Страндсбаден, и я потом сказал жене: «Мне кажется, Виктор изобрел эликсир жизни!» И что я буду без него делать? Я ведь, понимаете ли, только его советам и следовал! Если Виктор говорил, что стоит, к примеру, посмотреть выставку в Мальмё, я тут же садился в машину и ехал. Если он советовал купить картину никому не известного художника, я покупал, не задавая вопросов. У него, знаете, такой глаз был тут же определял, что хорошо, а что так себе. За все годы он ошибся только один раз еще в семидесятые годы. Как раз начал входить в моду Ула Бильгрен из Мальмё. «Плагиатор, сказал Виктор. Забудь про него. Кто захочет вкладывать деньги в художника, которому нечего сказать? Мастерством он владеет, согласен, сказал он, освоил все стили. Тут тебе и абстрактная живопись, и конкретная, и фигуративная, и нон-фигуративная беда только в том, что он совершенно не самостоятелен. Ворует все свои идеи у гения. А гений этот немец по имени Герхард Рихтер! Как только у Рихтера персональная выставка в Кёльне, Ула тут как тут, изучает картины, потом едет домой, запирается в ателье и переписывает все подряд» Я послушался и зря! Такой подход не для продавца картин. Окессон постучал пальцем по виску. Что хорошо, а что плохо, в конечном счете определяет рынок. То есть такие люди, как я! А сейчас Ула Бильгрен один из самых дорогих художников! В прошлом году Буковскис в Мальмё продал совсем небольшую работу маслом за полтора миллиона
Жена Окессона, женщина с гипсовой после многочисленных подтяжек физиономией, подошла пожать им руки.
Как это грустно сказала она. Спасибо за предоставленную возможность попрощаться с усопшим. К сожалению, мы должны идти внуки сегодня на нас.
Намекает, подумал Иоаким. Виктор так и не дождался внуков. Для Фалькенберга страшный грех.
Я знаю, что сейчас не время, твердо сказал Окессон, но что вы будете делать с оставленными Виктором картинами? Ты же не можешь продать в Гётеборге все, Жанетт?
Мы еще об этом не думали, сказала сестра. Сначала мы должны сесть и посмотреть, что же папа оставил. Убедиться, что нет никаких распоряжений может быть, он хотел что-то подарить. У меня такое чувство, что некоторым работам место в музее.
Чтобы не перенасытить рынок, надо привлечь коллекционеров из разных мест, не унимался Окессон. У меня есть все необходимые контакты, и я могу взять на себя продажу, за вознаграждение, разумеется. Уж я-то знаю, где найти покупателей на западных шведских художников, даже если некоторые из них и не принесут больших денег, как вы, наверное, рассчитываете. От Олле Шёстрёма, например, в наших местах не избавишься. Но существуют такие чуть не сказал идиоты, которые готовы заплатить состояние за «Таможенный мост» того же Шёстрёма. Или за «Руины Фалькенбергской крепости в тумане».
Иоаким заметил, что сестра с трудом сдерживается, поэтому, чтобы разрядить атмосферу, а главное, не рассердить Окессона, которого он рассчитывал использовать именно так, как тот и предлагал, он вежливо проводил торговца картинами с женой до двери
На тротуаре под верандой отеля стоял доктор Вестергрен с сигаретой. Иоаким воспользовался случаем расспросить его, не появилось ли чего-то нового в установлении причин смерти Виктора.
Так странно, что он просто взял и умер, сказал он, беря сигарету из протянутой пачки.
Да, можно и так сказать Поэтому я и не исключаю хроническое отравление.
Когда он последний раз обследовался?
В мае. Двадцать восьмого.
Какая точность!
Я прекрасно помню тот день, потому что была страшная жара. Двадцать восьмого был установлен новый рекорд температуры. Я обливался потом, а Виктору хоть бы что. Такие мелочи, как температура воздуха, его не интересовали.
И ничего странного вы не заметили?
Странного нет. Если, конечно, не считать странным, что его физическое здоровье было, как у пятидесятилетнего. Виктор, сказал я ему, я даю тебе еще лет десять. А если ты обзаведешься женщиной и не бросишь играть в теннис, то все пятнадцать.
Вы хотите сказать, что он мог дожить и до ста?
Так я думал. У него было образцовое здоровье.
Я понимаю, что сейчас не время для подобных вопросов, сказал Иоаким. Мне самому неприятно об этом говорить, но самоубийство вы исключаете?
Вестергрен погасил окурок о подошву и лихим щелчком отбросил его в сторону, что было совершенно неожиданно для уважаемого сельского врача.
Что я могу вам ответить? Виктор был одним из самых организованных людей из всех, кого я знал. И если бы он решил покончить с собой, он сделал бы это так, что никто ничего бы не заподозрил.
То есть такая возможность не исключена?
Думать можно о чем угодно.
Они помолчали. В уголке глаза у доктора блеснула слеза. Иоаким так и не понял, слеза ли это скорби или просто в глаз попал дым.
Очень странно было делать вскрытие. Я повидал немало мертвецов в своей жизни. Думал, привык ко всему. Но с Виктором было все не так Он улыбался. Первый раз в жизни я видел, чтобы покойник по-настоящему улыбался. Можно сказать, что он улыбался всем телом губы, выражение лица, руки не знаю, как объяснить.
Может быть, какой-то наркотик или лекарство? предположил Иоаким. Он сообразил, что последняя обезболивающая таблетка уже улетучивается из кровотока. Старый врач и друг отца вполне мог бы ему в этом помочь.
Я думал и об этом, сказал Вестергрен. Но нет, уверен, что нет Он улыбался своей картине Это был настоящий шедевр.
Я еще не был в ателье, но думаю, вы имеете в виду это загадочное панно Дюрера. Завтра поеду и посмотрю. Дело в том, что у меня сломана какая-то маленькая косточка в голеностопе. Как только я достану рецепт на
Он не успел закончить, потому что в эту секунду материализовался Семборн с горящим взглядом и тарелкой с тортом в руке. У Иоакима не было никакого желания беседовать с адвокатом о чем бы то ни было, но все пути к отступлению были отрезаны.
Только пару слов с глазу на глаз, Семборн взял его за руку и потащил за собой. Я прошу меня извинить
Иоаким похромал за ним к набережной. Там-то они могли говорить без помех.
Извини, что я помешал вашей беседе, но у меня из головы не выходит наша последняя встреча. Голос адвоката был полон раскаяния. Должен сразу сказать: ты прав, Иоаким. Я должен считать все мои картины подлинниками, пока не будет доказано обратное.
Рад слышать. Окессон только что предложил помощь в продаже картин, так что вряд ли тут можно говорить о каких-то подозрениях. И если вы присмотритесь к публике в зале, вы увидите, что здесь полно профессионалов, которые годами слепо доверяли Виктору. Могу поклясться, что с вашим Кройером все в порядке, и еще раз поздравляю вас с самой удачной в жизни сделкой. Мой совет забудьте ваши сомнения.
Я приношу извинения, Иоаким. Мы все немного не в себе в эти дни. Бог ты мой, я же знал твоего отца полжизни Приходи ко мне в контору, как только появится время. Надо разработать стратегию относительно налога на наследство
Вернувшись на веранду, Иоаким увидел сестру, махавшую ему рукой, Жанетт хотела, чтобы он присоединился к беседе с ушедшим на пенсию интендантом Стокгольмского музея. Иоаким поискал глазами врача, но тот куда-то исчез. Ему вдруг стало очень грустно. Через всю застекленную веранду тянулись эластичные нити воспоминаний исчезнувшего времени, когда Виктор был жив, когда он был образцом для него, тогда еще совсем юного Образцом отца и мужчины, с которым сын находился в вечной борьбе и с которым хотел сравняться.
Интендант представился: Хольмстрём из Национального музея Иоаким вдруг почувствовал приступ настоящего горя, никак не связанного с желанием выпить или принять очередную болеутоляющую таблетку с кодеином. Ему хотелось говорить о Викторе как о живом отце, а не о безжизненном теле в катафалке по дороге в печь крематория в компании Рутгера Берга и его похоронных сотрудников.
Вы с сестрой были еще совсем детьми, когда я вас видел в последний раз, сказал интендант. Отец взял вас с собой в Стокгольм. Мы попросили его сделать для нас одну работу.
У меня эта поездка почти не сохранилась в памяти. Помню только какую-то из ваших мастерских за городом огромное помещение с лампами дневного света и антресолями Для нас, детей, это было похоже на замок.
Вы бегали сами по себе, улыбнулся интендант. Виктор работал целый месяц по десять двенадцать часов в день, и за все время я ни разу не слышал, чтобы вы жаловались. Помню, я как-то застал вас за столом вахтера с мелками и альбомом для рисования вы утверждали, что тоже реставрируете картины!
Хольмстрём снова улыбнулся. Он был примерно ровесником Виктора, может быть, чуть помоложе. Незаметный слуховой аппарат Вся жестикуляция и манера говорить выдавали в нем человека, привыкшего распоряжаться, уверенного, располагающего, не терпящего возражений.
Мы рано стали самостоятельными, сказал Иоаким. У него снова подступил к горлу комок. А кстати, как вы познакомились с отцом?
Мы встретились в пятидесятые годы. Он реставрировал плафон Эренштраля в Рыцарском замке. Какая была работа! Потом был государственный заказ привести в порядок коллекцию в замке Стрёмхольм. Многие полотна были в жутком состоянии. Потрескался грунт, красочный слой деформирован в начале прошлого века реставраторы явно схалтурили. Ваш отец сотворил чудо. Восстановил утраченные детали. Изобрел совершенно новую технику ретуши. Мы не хотели упустить такой талант и предложили ему работу в музее. Он отказался. Сказал, что будет помогать но только как фрилансер. Он работал для нас чуть не до конца семидесятых, хотя жил в Фалькенберге.