В комнате появился домоправитель, очевидно рассерженный.
Госпожа, Евфобий, паразит, во что бы то ни стало хочет войти.
При известии о приходе паразита среди гостей послышались крики и протесты.
Гони его, Сонника! Он заразит нас своей бедностью! кричали молодые люди, со злобой вспоминая шутки, которые паразит позволял себе над их нарядами и привычками.
Позор, что город терпит этого дерзкого нищего, говорили солидные горожане.
Сонника улыбалась: ей припомнилась жестокая эпиграмма, которую паразит посвятил ей.
Прогони его палками.
Гости обмыли руки душистой водой в чаше, которую рабыня переносила от ложа к ложу, и Сонника отдала приказание начать ужин, когда снова появился домоправитель с суковатой палкой в руках.
Я его гнал, госпожа, да он не хочет уходить. Его бьешь, а он все лезет.
Что же он говорит?
Говорит, что праздник у Сонники немыслим без присутствия Евфобия, а удары служат признаком, что его ценят.
Красавица-гречанка как будто сжалилась; гости засмеялись, и Сонника приказала впустить философа. Но прежде чем домоправитель успел дойти до двери, Евфобий уже входил в триклиниум, прилежно согнувшись, однако глядя на всех дерзким взглядом.
Да будут боги с вами! Да сопутствует тебе всегда веселье, красавица Сонника! И, обращаясь к домоправителю, он высокомерно приказал:Братец, ведь тебе известно, что я как-никак вошел бы. В другой раз постарайся, чтобы у тебя рука оказалась полегче.
И при смехе гостей он стал поглаживать себе лоб, где вскочила шишка, а кончиком старого плаща вытер несколько капель крови, выступивших за ухом.
Привет вшивому! крикнул ему изящный Лакаро.
Но Евфобий не обращал на них внимания. Он смотрел на Актеона, помещавшегося рядом с Сонникой, и в глазах его сверкнул задорный огонек.
Ты попал туда, куда я полагал, афинянин. И ты присоединился к этим изнеженным людям, окружающим Соннику и осыпающим меня оскорблениями. И, не слушая шуточных возражений молодежи, он прибавил с заискивающей улыбкой:Надеюсь, ты не забудешь своего старого приятеля, Евфобия? Теперь ты можешь выпить, не платя, все вино, какого тебе хотелось выпить в тавернах Форума.
Философ занял место на отдаленном конце стола и отстранил венок, который ему подала рабыня.
Я пришел не за цветами, а пришел поесть. Роз довольно видишь на каждом шагу в полях, а куска хлеба философ не найдет себе в Сагунте.
Ты голоден? спросила Сонника.
Еще бы. Весь день пробродил по предместью; все меня видят, и никому не приходит в голову дать мне промочить горло.
По греческому обычаю следовало выбрать распорядителя ужинасамого почетного гостя, который должен был предлагать тосты, указывать время, когда пить какое вино и направлять разговор.
Выберем Евфобия, предложил Алорко со своей шутливой серьезностью кельтиберийца.
Нет, протестовала Сонника. Однажды я, ради шутки, поручила ему руководство ужином, и еще раньше третьей перемены мы все были пьяны. Он предлагал возлияние при каждом куске.
Кого выбрать распорядителем? спросил философ. Мы уже видим его рядом с Сонникой. Пусть им будет афинянин.
Пусть так, согласился Лакаро, и пусть он на всю ночь заставит замолчать тебя, дерзкого паразита.
Посреди стола возвышалась большая бронзовая вазакратера, с краев которой группа нимф смотрелась в овальное винное море. За каждым гостем стояло по рабыне, прислуживавшей ему, и каждая из них зачерпнула из вазы кубком, так называемой мирридой, привозимой за высокую цену из Азии, вина для первого возлияния. Технология приготовления миррид хранилась в секрете. Известно было только то, что при их изготовлении использовались порошок раковин и сгущенная толченая мирра. Цветом она напоминала матовую слоновую кость. Кругом шел греческий цветной бордюр, а таинственный состав придавал вину необыкновенный аромат.
Актеон приподнялся на своем ложе, чтобы предложить первый тост в честь наиболее почитаемого божества.
Выпей за Диану, афинянин, раздался серьезный голос Алько. Выпей за сагунтинскую богиню.
Но грек почувствовал нежное, очаровательное прикосновение к своей свободной руке.
Он посвятил первое возлияние Афродите, и молодежь поддержала его восторженными криками. Афродита должна была стать богиней этой ночи, и, в то время как молодые гости думали о гадесских танцовщицаходной из приманок ужина, Сонника и Актеон, облокотясь локтями о подушки, а грудью о край стола, ласкали друг друга взглядами, между тем как горячие тела их соприкасались.
Сильные рабы, вспотевшие от кухонного огня, подавали на стол первую перемену кушаний на больших блюдах сагунтинской глины. То были ракушки, подаваемые или в том виде, как они ловятся, или печенными на углях, с большим количеством специй. Свежие устрицы, мидии, морские ежи, убранные петрушкой и мятой, спаржа, огурцы, салат, яйца королевских павлинов, свиной желудок, приправленный тмином и уксусом, жареные воробьи под соусом из сыра, масла и уксуса. Кроме того, гостям подавали оксигариум, приготовляемый на рыбных промыслах Нового Карфагена, род теста из внутренностей тунца с солью и уксусом, острую закуску, возбуждавшую жажду.
Аромат всех этих блюд наполнил столовую.
Пусть мне не говорят о гнездах птицы феникс, решил Евфобий, набив рот. Поэты рассказывают про нее, что она набивала свое гнездо ладаном, лавровым листом и корицей, но клянусь богами, что не могло пахнуть в этом гнезде лучше, чем в триклиниуме Сонники.
Что не мешает тебе, негодяю, посвящать мне стихи, в которых ты меня оскорбляешь, с улыбкой ответила ему Сонника.
Я хочу указать тебе на твои сумасбродства. Днем я философ, ну а к ночи желудок принуждает меня приходить к тебе, чтобы твои слуги гнали меня палками, а ты меня кормила.
Рабы сняли блюда первой перемены и внесли вторуюмясные и рыбные. Кабанчик занимал середину стола, большие жареные фазаны в перьях красовались на блюдах, обложенные вареными яйцами и душистыми травами; дрозды, нанизанные на прутья, образовали венки; разрезанные на куски зайцы обнаруживали фарш из розмарина и тмина, а дикие голуби перемешивались с куропатками и дроздами. Рыбы было несметное количество: они напоминали грекам блюда их родины, и они наслаждались мегарскими улитками, спионскими муренами, золотыми рыбками, меч-рыбами от фалернских берегов и Геллеспонта.
Каждый из гостей выбирал те блюда, которые ему больше нравились, и угощал ими своих друзей, пересылая выбранное через рабов с одного конца стола на другой. Появлялись из погребов новые вина в запечатанных, покрытых пылью амфорах и текли в кубки гостей. Дорогое привозное хиосское вино смешивалось с цекубским, итальянское, фалернское и мессинскоес лауронским и местным, сагунтским. Аромат этих вин смешивался с запахом соусов, в которые по сложным рецептам греческой кухни входили лук, петрушка, иссоп, укроп, тмин и чеснок.
Сонника едва прикасалась к еде: она забывала кушанья, присылаемые ей гостями, и только думала об Актеоне.
Люблю тебя, тихо проговорила она греку, как будто меня околдовал фессалийский волшебник. Я вся полна любовью. Видишь ты этих рыб? Я боюсь есть их: мне кажется, я совершила бы святотатство: розы и рыбы посвящены Венере, матери нашего блаженства. Я хочу только пить много пить. Во мне горит огонь, который нежит меня, но вместе с тем снедает.
Гости поглощали блюда, расхваливая повара Сонники, уроженца Азии, купленного для нее одним из ее мореплавателей. На цену, заплаченную за него, можно было приобрести целую дачу, но все считали, что деньги потрачены недаром, восхищаясь искусством, с которым он умел придумывать у себя на кухне бесконечные комбинации, исполняемые под его надзором другими слугами, и особенно его удачным изобретением: соусом из фиников и меда к жаркому.
«Имея такого раба, говорили гости, можно наслаждаться всю жизнь и отсрочить смерть на многие годы».
Окончилась вторая перемена. Гости полулежали на ложах, распуская одежды. Чтобы они не трудились приподниматься для питья, рабы подавали им вина в сосудах, имевших форму рога, из острия которого вино лилось тонкой струей. Большие светильники по углам, в которых горело душистое масло, казалось, гасли в этой сгущенной атмосфере, насыщенной запахом кушаний. Гирлянды роз, протянутые от одного светильника до другого, осыпались в этой тяжелой атмосфере. Через дверь виднелись колонны перистиля и клочок темно-голубого неба с мерцающими звездами.
Флегматичный Алько, склонясь к ложу, мечтал в спокойном опьянении, смотря на небо.
Пью за красоту нашего города, сказал он, поднимая рог, полный вина.
За греческий Закинф! крикнул Лакаро.
Да, мы греки, подтвердили его друзья.
И разговор обратился к празднествам, которые сагунтинские греки намеревались устроить по инициативе Сонники после окончания жатвы в честь Минервы. Празднества должны были окончиться процессией, подобной устраиваемым в Афинах и увековеченным Фидием на его знаменитых фризах. Молодежь с увлечением говорила о своих лошадях, на которых она будет скакать на скачках, и атлетической борьбе, к которой готовилась постоянными упражнениями. Сонника поддерживала эти празднества своим богатством и желала, чтобы они прославились наравне с афинскими, устроенными при постройке Парфенона.
Ты и в самом деле веришь в Минерву? спросил Евфобий у Сонники.
Я верю в то, что вижу, ответила гречанка. Верю в весну, в воскресение полей, в жатву, поднимающуюся из земли и питающую своими золотыми колосьями людей, в цветыблаговонные курильницы земли, а больше всех богов люблю Атенея за мудрость, которую он дал людям, и Минерву за то, что она поддерживает ее.
Рабы уставили стол третьей переменой, и гости, уже несколько захмелевшие, приподнимались на ложах, заглядывая в корзиночки, полные фруктов. На блюдах высились пирамиды слоеного сладкого теста, свернутого на огне по каппадокийскому способу, оладьи из кунжутной муки, начиненные медом и подрумяненные на угольях, и пироги из вареных фруктов.
Начали раскупоривать маленькие амфоры с самыми драгоценными винами, привозимыми кораблями Сонники из отдаленнейших мест света. Библосское вино из Финикии наполнило комнату своим ароматом, сильным, как туалетные духи; лесбосское вино распространяло, когда его наливали, нежный запах роз, и вместе с этими винами в кубки лились вина из Эретреи и Гераклеи, крепкие и спиртные, родосские и хиосскиепредусмотрительно смешанные с морской водой, что способствовало пищеварению.
Чтобы возбудить снова аппетит и жажду гостей, рабы обносили блюда с саранчой в рассоле, редьку с уксусом и горчицей и другие закуски, ценимые по своему вкусу и пикантности.
Актеон не ел: прикосновение Сонники, приподнявшейся со своего ложа и прижимавшейся к нему, касаясь своей щекой его щеки и смешивая свое дыхание с его дыханием, волновало его. Оба молчали, любуясь каждый своим отражением в зрачке другого.
Дай мне поцеловать твои глаза, шептала Сонника. Ониокна души, и мне кажется, что через них моя любовь проникает в самую глубину твоей груди.
Дерзкий Алорко, при своем опьянении важный, как кельтибериец, говорил о ближайших празднествах, глядя на свой пустой кубок. У него в городе было пять несравненных лошадей, и если власти позволят ему принять участие в празднестве, несмотря на то что он иностранец, то он покажет им быстроту и силу своих чудных животных. Венец достанется ему, если только какой-нибудь неожиданный случай не принудит его покинуть раньше город.
Лакаро и его изящные друзья намеревались оспаривать друг у друга награду за пение, и их женские руки, тонкие и выхоленные, нервно двигались по столу, будто перебирая струны лиры, а раскрашенные губы напевали вполголоса гомеровские стихи. Евфобий, опираясь плечом на ложе, задумчиво смотрел вверх без всякой другой мысли, как бы больше съесть и выпить, а Алько и греческие купцы теряли терпение от продолжительности ужина.
Танцовщицы! Пусть войдут гадесские девушки! требовали они дрожащими голосами, с глазами сверкавшими опьянением.
Да, пусть придут танцовщицы! крикнул Евфобий, выходя из своего оцепенения. Я хочу видеть, как сладострастные позы этих дочерей Геркулеса нарушат пищеварение почтенных людей.
Сонника сделала знак домоправителю, и через несколько мгновений в перистиле раздались веселые звуки флейты.
Флейтистки! закричали гости.
В комнату вошли четыре красивые девушки, увенчанные фиалками, в хитонах, открытых с пояса до низу и обнаруживавших на каждом шагу крепкие ноги. Во рту у них были двойные флейты, клапаны которых перебирали проворные пальцы.
Обходя вокруг пола, флейтистки заиграли нежный мотив, погрузивший в сладкую мечту гостей, облокотившихся о свои ложа. Большинство из них встретили танцовщиц как старых знакомых и, качая головой в такт флейт, следили жадными глазами за очертаниями этих тел, трепетавших при движениях в такт ритму.
Несколько раз флейтистки меняли мотивы и ритм, и через час это, по-видимому, начало надоедать гостям.
Мы уже знаем их, Сонника, сказал Лакаро. Эти флейтистки выходят на всех твоих ужинах. Ты, кажется, влюбившись, позабыла о своих друзьях. Дай нам другое: мы желаем танцовщиц.
Да, пусть войдут танцовщицы, присоединились голоса молодежи.
Успокойтесь, ответила гречанка, поднимаясь на минуту с груди Актеона. Танцовщицы придут, но только под конец, когда я уйду спать. Я знаю вас хорошо, и мне известно, чем кончится праздник. А пока приглашаю вас полюбоваться маленькой рабыней, выучившейся у греческих моряков ходить по канату и плясать, как афинские танцовщицы.
Прежде чем вошла рабыня, гости в тревоге обратили взгляды на конец стола. Оттуда доносилось как бы рычание зверя. То был Евфобий, свалившийся с ложа и лежавший головой на мозаичном полу, залитом вином.
Дайте ему лавровых листьев, посоветовал благоразумный Алько. Нет ничего лучше против хмеля.
Рабы почти насильно заставляли философа жевать листья, не обращая внимания на его протесты.
Я не пьян, кричал Евфобий. Меня преследует голод. У меня часто по целым дням не бывает куска хлеба во рту, и когда приходится насладиться таким столом, как у Сонники, так то, что я ем, идет у меня назад.
Лучше скажито, что пьешь, поправила его Сонника, снова наклоняясь к греку.
Канатная плясунья подошла к столу и поклонилась госпоже, поднося руки к лицу. Это была смуглая девушка четырнадцати лет. Всю одежду ее составляла одна полоска красной ткани, обернутая вокруг бедер ниже живота. Ее нервные худощавые члены и тело, с едва обозначившимися возвышениями груди, делали ее похожей на мальчика. Старые гости улыбались от удовольствия, видя эту почти мужскую свежесть.
Девушка вскрикнула, согнулась с нервной гибкостью и, опустившись на руки, пошла вокруг стола, держа ноги вверх, а голову в уровень с полом. Затем сильным изгибом рук она вскочила на стол и побежала на руках между блюдами, амфорами и кубками, не сдвигая их
Гости ободряли ее восторженными восклицаниями. Греческие купцы предлагали ей свои кубки, трепля ее щеки, когда она пила, целуя ее руки и поглаживая плечи.
Лакаро, обратился философ к своему изящному врагу, почему ты и твои друзья не привели сюда красивых рабынь, служащих вам опорой на Форуме?
Сонника нам запретила, отвечал молодой человек, польщенный вопросом и не замечая иронии Евфобия. Она женщина, стоящая выше других; но из всех утонченных афинских обычаев это единственный, который она отказывается принять. Она верит только в Юпитера и Леду, а на красавца Ганимеда плюет. Она не вполне афинянка.
Несколько рабов по приказанию распорядителя воткнули в пол ряд острых и широких мечей, чтобы плясунья показала свой главный фокус. Флейтистки заиграли медленную, грустную мелодию, и плясунья, снова опустившись головой к полу, начала двигаться между мечами, не задевая их и не касаясь их острого лезвия. Гости, держа кубки в руках, со страхом следили за ней, когда она двигалась среди этого леса отточенного оружия, которое могло вонзиться в ее тело при малейшем колебании. Плясунья остановилась возле одного из мечей. Подняв одну руку и опираясь на другую, она перегнулась, пока не коснулась локтем пола, затем вытянулась совершенно прямо, и в эту минуту острие лезвия коснулось ее живота и груди, но даже не оцарапало кожу.
Гости снова выразили свое одобрение, когда девушка закончила представление. Двое стариков принудили ее поместиться между ними, почти закрыв ее своими широкими туниками и оставив открытой только ее шаловливую мальчишескую головку, с любопытством смотревшую на окружающих.
Однако, Сонника, протестовал Лакаро, где это видано, чтобы красавица-гречанка так забывала своих гостей? Афинянин, употреби красноречие своей любви и вступись за нас: пусть выпустят скорей девушек из Гадеса.