Иногда двигавшиеся на колесах башни, в которых скрывались карфагенские стрелки, подъезжали ко рвам у самых стен. Но так как эта часть города была более всего открыта для нападений, стены, сделанные в других местах из глины с соломой, имели здесь основанием крепкий фундамент из скал, и тараны с бронзовыми наконечниками, движимые сотнями рук, только напрасно притуплялись, нанося по камню удар за ударом. Дождь камней и стрел летел в осаждавших, сокрушая защищавшие их шлемы; высокая башня господствовала над всей местностью, занятой осаждавшими, и сеяла, так сказать, смерть между ними; но, не довольствуясь этим, несколько раз разъярившиеся стрелки, выбежав из-за стен, вступали с карфагенянами в открытый бой.
Каждая такая вылазка наносила большой урон войску Ганнибала. Африканцы начали говорить с суеверным страхом о голом гиганте в львиной шкуре, с палицей в руке, выходившем во главе сагунтинцев и каждым ударом сбивавшем целые ряды осаждающих. Эфиопы видели в нем ужасное, кровожадное божество, подобное тому, которому они поклонялись в своих оазисах; кельтиберийцы утверждали, что это Геркулес, спустившийся с Олимпа, чтобы оказать помощь своему городу.
Ганнибал узнал его издали среди сражавшихся. То был Ферон, жрец, которого он однажды видел в Акрополе и необычайной силе которого изумлялся. Хотя и знал хорошо о его человеческом происхождении, он не мог без ужаса смотреть, когда над шлемами появлялась эта львиная голова, как будто неуязвимая ни для стрел, ни для камней.
Кроме того, осажденные пользовались фаларикамизажигательными стрелами. Было известно, что среди купцов и сельских земледельцев находились люди, испытанные в военном искусстве, побывавшие во многих странах. Ганнибал вспомнил об Актеоне, греческом скитальце, своем друге детства. Наверное, он был изобретателем фаларики, раскаленной стрелы, обвернутой паклей, пропитанной смолой. Раскаленная стрела летела как ракета и своим широким концом могла пробить и латы, и щит, и если она не пробивала вооружение, то зажигала платье; воин срывал вооружение, чтобы избавиться от огня, и таким образом попадал беззащитным под удары врагов.
Воевавшие с самыми непобедимыми варварскими племенами Иберии бежали, когда щиты их загорались от этих огненных змей, летевших со свистом и разбрасывавших искры за стенами Сагунта.
Так проходило время, а осада не подвигалась, и Ганнибала охватывало жестокое нетерпение. Огонь Ваала! Он стоит тут, прикованный к этим стенам, которыми не может овладеть, а тем временем там, в Карфагене, партия Ганона строит ковы, подготовляя падение династии Барка, если ему не удастся овладеть Сагунтом, и выдачу его, как нарушителя договоров, Риму, если последний того потребует.
Волнение снова заставило его вскочить с постели, прогоняя сон, которым он желал бы забыться. Он погасил ночник, но и в темноте лежал с открытыми глазами. Голубой свет луны пробивался сквозь скважину в крыше палатки и падал на латы, блестевшие в темноте, как серебряные рыбы. Соловей продолжал петь на дереве.
Ганнибала это раздражало; проклятая птица не давала ему спать. Он был способен спать среди гула битвы. Его, привыкшего с детства к лагерной жизни, укачивали резкие звуки рогов; громкие песни наемников и ржание лошадей не мешали ему. А между тем приятное пение этой птицы с его переливами раздражало его, как жужжание улья.
Он вскочил, ощупью разыскал стрелу в хаосе оружия, тканей и прочих вещей, и вышел из палатки. Ночная свежесть несколько успокоила его.
Луна светила с безоблачного неба. Дул легкий ветерок, так как осень уже шла к концу; звезды мерцали, на трель соловья отзывались другие певцы, скрывавшиеся в деревьях, рассеянных по равнине. Лагерь отдыхал. Потухли костры, вокруг которых спали солдаты в ужасной близости с женщинами и детьми, принадлежавшими к войску, закутавшись в конские попоны или куски богатых тканей; а лошади, привязанные к кольям, вбитым в землю, стояли правильными рядами, понурив сонные головы. В глубине осажденный город тоже был погружен во мрак и молчаниекак бы спал. Слабый свет, мерцавший в некоторых бойницах его стен, производил впечатление приоткрытых век бодрствующего, делающего вид, что спит.
Ганнибал прошел мимо почетного караула, стоявшего у самой его палатки. Солдаты приподнялись, слыша его шаги, но, узнав вождя, снова опустили головы к земле и продолжали храпеть. То были ветераны из воинов Гамилькара, смотревших почти с религиозным обожанием на львенка своего знаменитого вождя.
Ганнибал натянул лук при выходе из палатки, намереваясь пустить стрелу в певца, скрытого ветвями; но остановился и нахмурился, увидав прислонившуюся к стволу дерева белую фигуру, блестевшую при озарявшем ее сиянии луны.
То была женщина-амазонка. На ее голове и груди светился шлем и чешуйчатые латы; туника белого полотна спускалась до ног, обрисовывая формы тела, а сильные обнаженные руки опирались о копье, воткнутое острием в землю. Черные глаза фигуры были пристально устремлены на палатку Ганнибала; она не мигала, будто спала, открыв глаза, а ночной ветерок тихо развевал ее волосы, спускавшиеся с плеч. Рядом с ней стоял черный конь с блестящей шерстью, жилистыми ногами и глазами налитыми кровью. На нем не было ни седла, ни узды, и, нагнув голову, он забирал в рот подол туники амазонки и лизал ее обнаженные ноги, как собака, привыкшая следовать за ней повсюду.
Асбита! воскликнул Ганнибал, изумленный появлением женщины. Что ты тут делаешь?
Царица амазонок как будто проснулась и при появлении вождя устремила на него влажный и страстный взгляд своих больших глаз.
Я не могла спать, сказала она тихо. Первую половину ночи мне снились ужасные вещи. Богиня Танит не давала мне покоя, и я видела тень своего отца Гиербаса, возвестившего мне скорую смерть.
Смерть! воскликнул Ганнибал, смеясь. Кто думает о смерти?
Разве я бессмертная? Разве я не сражаюсь наравне с твоими солдатами? Я храбро бросаюсь на острия копий; стрелы свистят вокруг меня, как будто в воздухе пролетает стая невидимых птиц; я презираю фаларики с их огненными наконечникамиведь я должна умереть: мне это возвещают сны мои.
Как бы не желая показать всей своей бесконечной грусти Ганнибалу, Асбита прибавила живо:
Пусть смерть приходит, когда хочет. Я не боюсь ее так же, как карфагенские наемники, ненавидящие себя Если сны меня смущают, так это потому, что, просыпаясь, я думаю о тебе. Не могу объяснить тебе, почему мне кажется, что и ты можешь умереть, и с этим я не могу примириться. Ты должен жить долго, как бог. Я вспомнила, что ты спишь один в своей палатке, что для того, чтобы лучше скрывать свои отлучки, ты не позволяешь стражам охранять свой сон, и я почувствовала, что должна бодрствовать вместо тебя, провести ночь, опираясь на копье вблизи твоего ложа, чтобы враг не мог предать тебя.
Какое сумасшествие! смеясь воскликнул африканец.
Вспомни Газдрубала, мужа твоей сестры, сказала серьезно прекрасная амазонка. Достаточно было кинжала раба, чтобы его не стало.
Газдрубал должен был умереть, ответил вождь с убеждением фаталиста. Этого требовала безопасность Карфагена. Было предопределено, что Газдрубал исчезнет, чтобы уступить место Ганнибалу. А Ганнибала некому заменить, и поэтому он будет жить, хотя бы спал окруженный врагами. Мой сон легок, и рука быстра: кто осмелился бы проникнуть в палатку Ганнибала, тот нашел бы там свою могилу.
Асбита смотрела с восхищением влюбленной на молодого героя, опустившего лук и, говоря о своей силе, вытянувшего вперед мощные руки. Луна удлиняла его тень, так что при его движении казалось, будто он, как сверхъестественное существо, охватывает весь лагерь, город, всю равнину
Амазонка приблизилась к нему, прислонив копье к стволу дерева. Оставив свое оружие, она, казалось, отбросила воинственную суровость и теперь подходила к Ганнибалу с женственной мягкостью, глядя на него влажными и робкими глазами антилопы, пасущейся на оазисах ее земли.
Кроме того, прошептала она, я пришла потому, что меня тянуло к тебе. Для меня наслаждение охранять твой сон; я чувствую восторг, принося тебе жертву, о которой ты не знаешь Никогда мне не удается поговорить с тобой. Днем я любуюсь тобой, когда ты едешь, окруженный своими карфагенянами, в золотых доспехах, и еще дальше, когда ты руководишь продвигающимися осадными машинами и часто помогаешь им, чтобы возбудить в них воодушевление; но всегда я вижу тебя издали, вижу вождя, героя, но никогда не человека просто. Помнишь ты еще те дни в Новом Карфагене, когда я прибыла из Африки с подкреплением и ты встретил нас криком восторга?
Асбита! Асбита! шептал Ганнибал, отстраняя ее, как будто эти воспоминания были ему мучительны.
Не выходи из себя, Ганнибал, выслушай меня. Мне необходимо переговорить с тобой, по крайней мере, позволь мне высказать, что я чувствую. Если ты не согласен, то зачем я пришла в Иберию, соединяя свою судьбу с твоей?
Вождь оглянулся, как будто ему было бы неприятно, если бы кто-нибудь подслушал его разговор с амазонкой.
Не бойся, сказала Асбита, угадывая его мысль, Магон, твой брат, спит далеко отсюда с Марбахалом, своим любимым военачальником. Мои нумидийцы на противоположном конце лагеря. Ты окружаешь себя одними только иберийцами, чтобы возбуждать их верность таким знаком доверия, а они не понимают по-финикийски.
Убежденный замечанием Асбиты, Ганнибал опустил голову и скрестил руки, решившись выслушать амазонку.
Ты неприступен и неумолим, как бог, со вздохом заговорила она. Я люблю тебя, и меня вечно пожирает внутренний огонь Молоха, а ты даже не снизойдешь до того, чтобы хотя добрым взглядом или улыбкой уменьшить его силу. Ты из бронзы; твои глаза всегда устремлены в высоту, и ты не можешь видеть тех, кто тащится по земле у твоих ног. Ты думаешь, что сделал меня счастливой тем, что водишь меня за собой от битвы к битве, от победы к победе, и считаешь, что мой долг натирать себе копьем мозоли на пальцах, которые прежде я украшала кольцами; что я обязана портить забралом шлема себе лицо, когда прежде я его покрывала драгоценными мазями, привозимыми из Египта моими караванами Ты требуешь, чтобы я была сурова и жестока, как мужчина. Владея там далеко садами, где живет вечная весна, я терпела возле тебя голод и жажду. Я уже сама не могу сказать, кто я. Я сомневаюсь в своем поле; вечная усталость заставляет мое тело терять красоту; кожа моя, по которой руки моих рабынь скользили как по зеркалу, стала твердой, как кожа крокодила.
Если я не ужасна, как те состарившиеся жалкие самки, следующие за твоими солдатами, то только потому, что во мне еще живет молодость. И все это ради кого? Ради тебя. А ты даже не смотришь на меня, ты забыл нашу первую встречу, ты видишь в Асбите только доброго друга, полезного союзника, который следует за тобой и приводит тебе немало сражающихся сил. Ганнибал! Луч Ваала! Ты велик, как полубог, но ты не знаешь человека. Ты видишь во мне только амазонку, воинственную деву, подобную тем, которых воспевали греческие поэты но я ведь женщина
Асбита замолчала и некоторое время смотрела на Ганнибала, не сказавшего ни слова.
Ты, вероятно, забыл, как мы познакомились, снова, после долгой паузы, грустно заговорила амазонка. Я жила счастливо в своем оазисе, пока не побежала за тобой, как будто от тебя исходила какая-то непреодолимая притягательная сила. Я дочь гараманта Гиербаса. Покинув уют своего дома, пение своих рабынь и богатства, складываемые у моих ног торговцами, приходившими с караванами, я отправилась с Гиербасом на львиную охоту в пустыню, и воины ужасались, видя, как самые дикие звери боялись, когда чувствовали, что я гонюсь за ними, как они становились робки и покорны. Я была сильна, была красива. Только вышла я из детских лет, как самые знаменитые нумидийские вожди стали приезжать, прося гостеприимства у отца только для того, чтобы видеть меня вблизи. Они хвалились своими стадами и воинами и предлагали Гиербасу свой союз. Я же, равнодушная, холодная, только и думала о Карфагене, где была однажды с отцом, чтобы сговориться с благородными сенаторами о дани. О этот величественный огромный город с его храмами, как целые города, и его гигантскими богами!
И, отклонившись от течения своих мыслей, она стала говорить о Карфагене; воспоминания о большом городе, несмотря на все ее путешествия и воинственные приключения, очевидно, сохранились у нее. Она вспомнила жилища богатых карфагенян с пестрыми стенами, украшенными блестящими металлическими и стеклянными шарами; большие мраморные храмы, с их молитвенными рощами, где звучали цимбалы и лиры жрецов; храм богини Танит, окруженный розовыми кустами, благоуханными беседками, служившими для священной проституции в честь богини; а потом гаваньогромную гавань, кипевшую судами, привозившими со всех стран богатства всего мира: камыш из Бретании, медь из Италии, серебро из Иберии, золото из Офира, инкрустации из Эфиопии, специи и жемчуг из Индии, а богатые тканиот бесчисленных таинственных азиатских племен, живущих на краю света и окруженных туманом сказочных рассказов.
Асбита обожала город, но не за одно его богатство, а за то, что там были приверженцы семьи Барка, опора героического рода, о подвигах которого нумидийские воины рассказывали ночью при лунном свете и чьим отпрыском был Ганнибал, еще мальчиком прославившийся в Иберийских войнах.
Мои родные всегда любили твоих, продолжала амазонка. Если мой отец Гиербас переносил господство Карфагена, то только потому, что во главе его стоял Гамилькар, африканец, нумидиец, как и мы. Я так же, как и ты, ненавижу карфагенских купцов, потомков финикиян, поселившихся и расплодившихся, как черви, на холмах Арада, чтобы потом переплыть через море и захватить нашу чудную африканскую землю. Я ненавижу корабль, изображенный на многих из ваших монет и храмов, потому что онзнак насильников, завладевших нами; но я обожаю карфагенского конянумидийского скакунакак знак нашего прошлого.
Потом она перешла к восхищению, возбуждаемому славой Барка. Она любила Ганнибала, еще не видев его, под впечатлением рассказов о его подвигах, доходивших до нее. Она видела его, бьющегося как лев рядом с отцом, среди стада быков с горящими рогами и раскаленных стрел, которыми иберийцы пускали в карфагенянина, ворвавшегося в их пределы. Она смотрела на него, обезумевшего от горя у трупа Гамилькара, а затем изнывающего при красивом Газдрубале, миролюбивом посреднике, до тех пор, пока, после убийства его, все войско не провозгласило своим вождем молодого сына Гамилькара.
Отец ее, Гиербас, умер, и она стала царицей своего племени, когда узнала, что Ганнибал, стремясь к славе и борьбе, осажден в Новом Карфагене, имея в своем распоряжении только остатки войска, собранного Гамилькаром в Иберии. Богачи карфагенские, враги семьи Барка, не замедлили употребить все свои усилия, чтобы лишить Ганнибала влияния, доставленного его солдатами; они молчанием подтвердили его избрание, но оставляли его без поддержки, предоставляя его собственным силам и надеясь, что туземцы сами справятся с ним или, если ему удастся основать на берегу Иберии небольшое государство, то в недрах его медленно угаснут притязания династии Барка.
И тогда я полетела к тебе, вспоминала Асбита. Я хотела узнать мужчину и спасти героя. Я заложила большую часть своих богатств карфагенским купцам, чтобы они дали мне свои корабли; возбудила храбрость наиболее воинственных из моего племени, чтобы они последовали за мной; и девушки, ходившие по моему примеру на охоту за львом и весь день проводившие на лошадях, взялись за копье, увлеченные моим безумным предприятием. Таким образом, однажды вечером, когда ты уже оплакивал все свои мечты о славе, ты увидел с вершины цитадели Нового Карфагена целый флот, прибывший из Африки. Помнишь ты это? Скажи: помнишь ты, как ты меня принял?
Да, и никогда не забуду, ответил Ганнибал мягко. Эти днимое самое приятное воспоминание.
Ты принял меня как богиню, как будто Астарот, освещающая наши ночи, спустилась с неба, чтобы оказать тебе свое покровительство. Ты не смотрел на своих воинов и видел только меня одну; забыв на минуту свое честолюбие, ты проводил ночи со мной на террасах цитадели, и звезды были свидетельницами наших объятий. Но увы! Это счастье было подобно египетским розам, цветущим всего один день в вазах карфагенских богачей. Скоро к тебе вернулась твоя страсть к господству, стремление вождя. Больше, чем моей красотой, ты восхищался искусством моих нумидиек, когда они по вечерам за стенами города, собравшись с твоими военачальниками, стреляли из луков, скача на лошадях, распластывавшихся по земле, поднимая пыль своими брюхами. Мы боролись с олькадами, с вацеямивсеми этими иберийскими племенами, тогда воевавшими с тобой, а теперь признающими в тебе вождя; я билась, как солдат, и считала себя счастливой, когда во время продолжительных переходов, ты, по примеру наших лошадей, любовно прижимавших головы одна к другой, ласково наклонялся ко мне, ударяясь своим шлемом о мой, чтобы поцеловать меня Теперь уже не то. Кто я? Только воин в твоем стане, друг, достойный благодарности за помощь, принесенную тебе, когда Карфаген тебя покинул и с тобой осталась всего горсть ветеранов и несколько слонов. В битвах, видя меня в опасности, ты бросался защищать меня; а потом в походах, в лагеренесколько дружеских слов, холодная улыбка, наравне с прочими твоими начальниками. Твое сердце закрылось для меня. Разве я не та Асбита, которую ты знал в Новом Карфагене? Ты разлюбил меня за то, что я подурнела и огрубела в войне? Скажи мне, и я снова превращусь в женщину, обвешусь драгоценностями, брошу своих амазонок и окружу себя греческими рабынями. Я стану натираться мазями, чтобы вернуть коже ее прежнюю свежесть, и буду следовать за тобой в твоих походах, лежа в носилках с пурпуровыми занавесами.