Подъехали еще новые эскадроны, как будто прибытие корабля вызвало тревогу в лагере и заставило подняться все войско. Между группами всадников бежали со всех ног дикие кельтиберийцы, балеарские пращники, воины различных племен, составляющих осадную армию.
Рискуя утонуть, Ганнибал принуждал лошадь войти в воду канала, чтобы его лучше было слышно с корабля.
Повелительным жестом он приказал триреме остановиться, чтобы весла сейчас же легли вдоль бортов.
Кто вы? Что вам надо? спросил Ганнибал.
Актеон служил переводчиком между римскими послами и вождем.
Это римские послы, приехавшие к тебе от имени республики.
И кто ты, говорящий со мной? Твой голос мне знаком.
Он пристально стал вглядываться в говорившего, держа руку над глазами, и наконец узнал грека.
Это ты, Актеон? Опять ты, беспокойный афинянин! Я думал, что ты в городе, а ты получил разрешение уйти оттуда, чтобы привезти ко мне этих людей? Скажи им, что теперь уже поздно. О чем теперь разговаривать? Вождь, осаждающий крепость, принимает послов только тогда, когда войдет в нее.
Грек повторил римлянам слова Ганнибала и перевел их ответы.
Слушай, африканец, сказал Актеон Ганнибалу, римские послы напоминают тебе о дружеских отношениях с Сагунтом. Во имя сената и римского народа они убеждают тебя снять осаду и пощадить город.
Скажи им, что сагунтинцы меня оскорбили и первые объявили войну, пожертвовав моими друзьями, и отказались пощадить моих союзников, турдетанцев.
Это неправда, Ганнибал.
Грек, повтори римлянам, что я сказал тебе.
Послы желают сойти на сушу. Они желают говорить с тобой от имени Рима.
Лишнее. Они не заставят меня отказаться от моего намерения. Кроме того, осада продолжается долго, войска возбуждены, и ненадежное место для римских пословмой лагерь, где есть совершенно дикие люди из различных стран, повинующиеся только в моем присутствии. Ведь несколько часов тому назад опять произошла битва, и они еще не успокоились.
Говоря это, он повернул голову в сторону солдат, и они, приняв это движение за приказание или угадав по глазам вождя его тайное желание, начали волноваться, подъезжая к самому каналу, как бы намереваясь устремиться на корабль. Всадники потрясали копьями, еще окрашенными кровью недавней битвы, поднимая щиты, к которым наиболее дикие африканцы прикрепили в виде трофеев волосы нескольких сагунтинцев, павших при последней вылазке. Балеарцы показывали зубы, глупо улыбаясь, и, вытащив из мешков глиняные шары, начали пускать их в римское судно.
Видишь? спросил Ганнибал, очевидно довольный. Мне невозможно принять в своем лагере послов. Теперь поздно рассуждать: Сагунту остается только понести наказание за его вину.
Римляне, не обращая внимания на вражеские снаряды, стояли закутавшись в свои тоги, опершись о борт триремы, как бы бросая вызов дерзости дикарей.
Старики побледнели от негодования при таком презрительном приеме.
Африканец! крикнул один из послов по-латински, не отдавая себе отчета, что Ганнибал не понимает его. Если ты отказываешься принять у себя римских послов, мы отправимся в Карфаген требовать твоей выдачи, как нарушителя договоров Газдрубала. Рим накажет тебя, когда ты будешь нашим пленником.
Что он говорит? Что говорит? взревел Ганнибал, не понимая слов, но чувствуя в них угрозу.
Когда Актеон перевел ему речь сенатора, он презрительно расхохотался:
Отправляйся туда, римлянин, отправляйся. Богачи там меня ненавидят и с удовольствием приняли бы ваше предложение выдать меня врагам; но народ меня любит, и не найдется в Карфагене такого человека, который взялся бы прийти в мой лагерь, чтобы захватить меня.
Стрелы падали дождем вокруг корабля, несколько глиняных шаров ударилось о его борт, и римский кормчий приказал отъехать. Весла пришли в движение, трирема начала медленно поворачивать, чтобы покинуть канал.
Мы, стало быть, едем в Карфаген? спросил грек.
Да, в Карфагене послов выслушивают внимательнее, ответил один из послов. После случившегося тамошний сенат или выдаст нам Ганнибала, или Рим объявит войну Карфагену.
Ну и отправляйтесь себе туда, римляне. Мой долг быть здесь.
И прежде чем двое сенаторов и посланники Сагунта, лично смотревшие на происходившее, успели опомниться, афинянин поставил ногу на борт триремы и бросился в воду при самом входе в канал. Он несколько раз нырнул в глубокой воде и поплыл вдоль берега, куда бросились и пешие, и конные воины, чтобы захватить его в плен.
Прежде чем Актеон успел поставить ногу на твердую землю, он увидел себя окруженным пращниками, вошедшими в воду по пояс, чтобы овладеть его платьем, не делясь с товарищами. В одну минуту у него отняли его кельтиберийский меч, кошель, висевший на поясе, и золотую цепочку, которую он носил на груди, как воспоминание о Соннике. Варвары собирались уже снять с него и дорожное платье, оставив совсем голым, и начинали угощать его пинками, как подъехал Ганнибал и узнал его.
Ты предпочел остаться здесь? Одобряю. После того как ты нанес мне столько вреда за стенами Сагунта, ты раскаялся и пришел ко мне. Следовало бы оставить тебя в руках этих дикарей, швыряющих в тебя камнями, следовало бы распять за моим лагерем, чтобы тебя увидела со стен гречанка, любившая тебя; но я помню обещание, данное тебе однажды в поле, когда мы встретились друзьями.
Он приказал одному из начальников накинуть на мокрое платье грека военный плащ с капюшоном из мохнатого меха, какие солдаты носили зимой поверх доспехов, и пригласил Актеона сесть на лошадь одного из нумидийцев.
Они поехали к лагерю. Отряды, выбежавшие к порту, медленно стягивались обратно, между тем как трирема, снова распустив паруса, неслась к морю. Дым на вершине Акрополя развеялся, только прозрачное облачко его носилось в воздухе. Можно было издали догадаться о разочаровании, вызванном в городе неожиданным бегством римского корабля. С ним, казалось, умчалась последняя надежда осажденных.
Войска Ганнибала, отступая, обсуждали происшедшее у входа в порт между их вождем и посланными из Рима. Они не поняли слов, которыми те обменялись, но энергичное выражение лица римлянина при его обращении к Ганнибалу всем им показалось угрозой. Некоторые, воображавшие, что поняли послов, повторяли воображаемую речь, в которой послы грозили от имени Рима вырезать все войско, а Ганнибала распять на кресте. Они повторяли эти угрозы, приукрашивая их собственными измышлениями, а встретившись с другими отрядами по Змеиной дороге и в разных местах равнины, уже передавали, что видели цепи, привезенные кораблем, чтобы заковать в них Ганнибала, и войско ревело от ярости.
Ганнибал с удовольствием замечал волны негодования, бушевавшие вокруг него. Солдаты, вставая при его проходе, восторженно приветствовали его; на всех языках неслись угрозы Риму и просьбы, чтобы вождь приказал идти на последний приступ и взял город, прежде чем посланные прибудут в Карфаген и станут добиваться гибели молодого героя.
Берегись, Ганнибал, сказал кельтибериец, подходя к его коню, твои враги в Карфагене соединятся с Римом, чтобы погубить тебя.
Народ меня любит, высокомерно ответил вождь. Прежде чем карфагенский сенат выслушает римлян, Сагунт будет наш, и карфагеняне станут приветствовать наше торжество.
Актеон с грустью смотрел на опустошенные окрестности города, недавно еще столь оживленные и плодоносные. В порту не было других кораблей, кроме нескольких судов Нового Карфагена. Матросы стали в храме Афродиты, уже заранее обобранном. Товарные склады были ограблены и разрушены, набережные завалены грязью. В полях уже не видно было и следа прежних вилл. Дикие варвары, пришедшие из центра страны, из ненависти к прибрежным грекам даже взрыли пеструю мостовую и разбросали плиты. Вся равнина представляла картину полного опустошения. Не сохранилось ни одного дерева. Чтобы бороться с зимними холодами, срубили розы, смоковницы, обширные оливковые плантации, виноградные лозы, даже разрушили дома, и деревянные крыши их шли на поддержку огня костров. Только и видны были развалины да низкий вереск; сорные травы, растущие быстро, питаемые трупами людей и лошадей, разрослись по всей равнине, по старинным дорогам, по развалинам и речкам, вода из которых выливалась через обвалившиеся берега и превращала в стоячие лужи низкие места.
То было дело разрушения постоянно возрастающей армии, состоящей из ста восьмидесяти тысяч человек и многих тысяч лошадей. Она быстро съела весь хлеб с сагунтинских полей. Солдаты, разрушив все, что не могло принести немедленной пользы, простирали свою алчность на окрестности, распространяя опустошение все дальше и дальше по мере того, как осада затягивалась.
Запасы привозились за много дней пути; их присылали отдаленные племена, надеясь получить долю добычи, как обещал им Ганнибал, рассказывая о богатствах Сагунта. Слонов уже несколько месяцев тому назад отправили обратно в Новый Карфаген, так как они не смогли принести пользы при осаде, и прокорм их становился затруднительным в опустошенной местности.
Черные стаи воронов слетались на поля. Из вереска торчали скелеты брошенных и сгнивших лошадей и мулов. По краям дорог, под грудами камней, виднелись тела варваров, умерших от ран и брошенных, по обычаю, соплеменниками на добычу хищным птицам. Огромное собрание их заражало всю местность. Тела лежали на открытом воздухе, и пораженные поля, с которых поднималось как бы дыхание смерти, распространяли по всей равнине, от гор до моря, удушливый смрад, пропитанный запахом разлагающегося мяса.
Актеон, приехавший издалека, заметил этот тяжелый запах, идущий с равнины, и с грустью подумал об осажденных. Глядя на город, он, казалось, угадывал все ужасы, происходившие за красноватыми стенами после семимесячной осады.
Лагерь был уже близок. Грек увидел, что это военное поселение приняло вид настоящего города. Полотняных и кожаных палаток было видно немного. Зима, уже подходившая к концу, принуждала осаждающих выстроить каменные лачуги с крышами из ветвей и деревянные бараки, имевшие вид башен и служившие прикрытием для проходов между домами.
Ганнибал, как бы угадывая мысли грека, самодовольно улыбался, глядя на разрушение, произведенное его армией вокруг города.
Ты находишь большую перемену здесь, Актеон? Не правда ли?
Вижу, что твои войска не сидели сложа руки, пока ты уходил наказывать возмутившихся кельтиберийцев.
Марбахал, начальник моей конницы, прекрасный помощник. Когда я вернулся, он сообщил мне, что две сагунтских стены разрушены и часть города в наших руках. Видишь ты это возвышение вокруг Акрополя, внутри ограды? Оно теперь наше. Стенобитные машины, и до сих пор делающие свое дело, устремились на Сагунт, и он теперь почти вошел в свои старые границы. Он уже не думает защищаться. Теперь у него вся надежда только на помощь Рима. Упрямцы в третий раз выстроили линию стены, и, таким образом, им становится все теснее Скоро у них останется один Форум, где я перебью оставшихся в живых О гордый, непокорный город! Ты будешь моим рабом!
Африканец переменил разговор, открывая свои мысли бывшему товарищу.
Наконец ты прозрел и пойдешь за мной. Ты с радостью последуешь за мной. Ты, благодаря мне, принял участие в осуществлении планов, о которых я однажды на рассвете говорил в этих же полях Последовав за Ганнибалом, ты со временем станешь царем, как Птоломей, последовавший за Александром Ты решился?
Актеон помолчал минуту, прежде чем возразить, и Ганнибал прочел в его взгляде нерешительностьжелание обмануть его.
Не лги, грек: лгут враги или принужденные трепетать за свою жизнь. Я твой друг и обещал щадить твою жизнь. Ты не хочешь последовать за мной?
Со временем, может быть но теперь не могу, решительно ответил грек. Я хочу вернуться в город, и если действительно в тебе сохранилась какая-нибудь привязанность к товарищу детства, то отпусти меня
Ты погибнешь там Не жди сострадания, если мы ворвемся через брешь.
Я умру, просто сказал афинянин. Но там есть люди, принявшие меня, как соотечественника, когда я голодный скитался по свету; там есть женщина, оказавшая мне участие, когда я был нищий, отдавая мне и любовь свою, и богатства. Они послали меня в Рим, чтобы я принес им слово надежды, и я во что бы то ни стало должен вернуться, хотя бы для того, чтобы увеличить их горе и страдание. Что тебе стоит отпустить меня? Все равно можешь убить завтра. В Сагунте станет одним телом больше; там ведь, вероятно, уже свирепствует голод. Когда я скажу им, как обстоит дело, когда они увидят меня, возвратившегося без подкрепления, они падут духом и сдадут город тебе. Пропусти меня, Ганнибал! Таким образом я буду невольно помогать осуществлению твоих планов.
Ганнибал взглянул на него мрачно:
Безумный! Никогда я не думал, чтобы афинянин был способен на такое самопожертвование! Вы так лживы, так легкомысленны, так коварны, когда дело идет об удовлетворении вашего эгоизма!.. Ты первый грек, которого я вижу верным городу, усыновившему его. Карфагену не так посчастливилось с наемниками из твоего отечества С тобой ничего не поделаешь: ты невменяемый, тобой управляет любовь. Женщины, бродящие вокруг лагеря, не удовлетворяют тебя, как меня; ты не стремишься взять город, чтобы потом отдать его на разграбление солдатам. Ты прилепился к женщине, ты ее раб и предпочитаешь умереть бесславно на службе горсти купцов, лишь бы еще раз увидать ее. Ну, ступай, безумец! Ты свободен!.. Не хочу больше знать тебя. Я желал сделать тебя героем, а ты отвечаешь мне, как раб. Иди в Сагунт, но знай, что с этой минуты покровительство Ганнибала для тебя кончено. Если попадешь в мои руки в городе, будешь уж моим рабом, а не другом.
Ударив коня пятками по бокам, Ганнибал поскакал прочь, несколько раз обернувшись на грека. Последний через некоторое время увидел приближающегося карфагенского юношу, который, не говоря ни слова и не глядя на него, взял его коня под уздцы и повел к Сагунту.
Подойдя к аванпостам осаждающих, карфагенянин сказал пропускное слово, и солдаты, знавшие о происшедшем в порту и дрожавшие от ярости при мысли о цепях, которые римские послы имели дерзость привезти для их вождя, пропустили Актеона, провожая его враждебными взглядами. Этот грек, намеревавшийся войти в осажденный город, сопровождал, без сомнения, римских послов, и не один солдат вставил стрелу в лук, чтобы пустить ее в него. Только холодный и пристальный взгляд карфагенского юноши, действовавшего по приказанию Ганнибала, удерживал руку убийцы.
Они достигли первой ограды. Под ней стояли передовые отряды осаждающих. Здесь грек сошел с коня и, вырвав колючий куст вереска, стал подходить, держа его вверх, как знак миролюбивых намерений.
Стена, построенная под его руководством в одну ночь, чтобы задержать вторжение, оказалась разрушенной. Он увидел над ней шлемы нескольких защитников. Теперь нападения осаждающих направлялись на возвышенные места города. Та сторона его, где происходили первые битвы, была почти оставлена.
Часовые на стене узнали Актеона и встретили его восклицаниями удивления и радости. Ему бросили веревку, чтобы помочь взобраться на стену, где он мог бы войти через брешь наверху. Все в напряженном ожидании столпились вокруг грека. Ему же казалось, что его окружила толпа привидений. Их доспехи как бы готовы были свалиться с исхудавших тел, из-под забрал смотрели осунувшиеся, печальные, высохшие лица, а костлявые руки, покрытые загрубелой кожей, с трудом держали оружие. Глаза горели странным, тусклым огнем.
Актеон уклонялся от прямых ответов на сыпавшиеся вопросы. Он говорил, что должен предварительно отдать отчет о своем посольстве сенаторам, просил немного потерпеть: еще до наступления ночи все станет всем известно. И, исполненный сострадания к этим героям, он трусливо солгал, уверяя, что Рим не забудет Сагунта и что он приехал вестником о приближающихся легионах, посланных союзниками.
Из ближайших домов, из переулков, соседних со стеной, выходили мужчины и женщины, привлеченные известием о прибытии грека. Его окружили, расспрашивали, каждый желал первым получить известие, чтобы распространить его по городу, и Актеон, все уклоняясь от ответа, с ужасом смотрел на эти исхудалые, ввалившиеся щеки, покрытые землистой кожей, из которой выдавались заострившиеся кости черепа, на глаза, глубоко ушедшие в черные впадины и горевшие неестественным огнем, как потухающие звезды, отражающиеся в глубине колодца, на руки, трепетавшие при резких движениях, как камыш.
Актеон двинулся, сопровождаемый толпой. Впереди него бежали странные дети, совершенно голые, с кожей, которая, казалось, готова была треснуть на обозначившихся ребрах, с неимоверно большой головой на исхудалых шеях. Они шли шатаясь на ногах, тонких, как нити, и как бы неспособных выдержать тяжесть тела. Многие в изнеможении опускались на землю.