Помню, как мы с ним сидели за столом и играли в «Монополию». Но это же ничего не значит. Я тогда ничего плохого не заметила. Он даже был мил со мной. Вел себя так, словно я ему нравилась. Как будто я не просто младшая сестренка Кейлина, а человек. Девушка, а не просто ребенок. Я пошла спать счастливой. Уснула, думая о нем. А следующее, что я помню, как проснулась, а он уже взбирался на меня, зажимал рукой рот и шептал «тихо, тихо, тихо». Все произошло так быстро. Как будто это был сон, всего лишь сон, и я могла очнуться в любой момент в безопасности, в своей постели. Это было бы гораздо больше похоже на правду. И все было бы хорошо. Ничего бы не изменилось. Я просто лежала бы в кровати, где со мной никогда не может случиться ничего плохого.
Проснись, шепчу я вслух. Господи, просто проснись. Проснись, Иди!
Тут кто-то окликает меня:
Иден!
Я открываю глаза, оглядываюсь, и сердце падает. Я не в своей кровати. Я на заднем дворе на качелях, пальцы без перчаток онемели, вцепившись в металлические цепи.
Ты что там делаешь?! Расщепляешь атомы?! кричит брат с порога. Я раз сто тебя позвал.
Он подходит ко мне быстрым, широким и уверенным шагом, хрустя свежим снегом под ногами. Я выпрямляюсь, кладу руки на колени и стараюсь ничем не выдать себя, хотя в данный момент мое тело кажется мне совершенно чужим.
Ну что, Иди, Кейлин садится рядом со мной на качели, слышал, ты на меня злишься?
Пытаюсь улыбнуться, изо всех сил пытаюсь вести себя как обычно.
Дай-ка угадаю, кто тебе это сказал.
Она говорит, ты злишься, потому что мы проводим вместе слишком мало времени. Судя по его полуулыбке, Кейлин ей отчасти верит.
Неправда.
Но ведешь ты себя действительно странно. Брат толкает меня локтем и с улыбкой добавляет: Даже если учесть, что это ты.
Может, это мой шанс? Неужели Кевин и вправду убьет меня, если я расскажу может ли он меня убить? Думаю, да. Он ясно дал понять, что если захочет, то сможет. Но его сейчас здесь нет. Здесь Кейлин. Он здесь, чтобы защитить меня и встать на мою сторону.
Кейлин, пожалуйста, не уезжай завтра! вырывается у меня. Мне вдруг кажется очень важным, что я должна убедить его не уезжать. Не возвращайся в колледж. Не бросай меня, пожалуйста! Прошу, умоляю я, чуть не плача.
Что? спрашивает брат со смехом в голосе. Что это на тебя нашло? Я должен уехать, Иди. У меня нет выбора. Ты же знаешь.
Неправда, есть. Есть у тебя выбор. Ты мог бы пойти в местный колледж ты ведь поступил, помнишь?
Поступил, но выбрал другое место. Брат замолкает и неуверенно смотрит на меня. Послушай, даже не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказал сейчас Ты серьезно?
Мне просто не хочется, чтобы ты уезжал.
Хорошо, давай смеха ради предположим, что я останусь. Довольна? Но как быть с учебой? Сейчас середина учебного года. Все мои вещи остались в колледже. У меня там девушка. Да вся жизнь теперь там, Иди. Я не могу просто так все бросить и вернуться домой, чтобы мы с тобой больше общались.
Да я не это имела в виду. Не обращайся со мной, как с ребенком, тихо отвечаю я.
Без обид, Иди, но ты и есть ребенок. Кейлин смеется, похлопывая меня по плечу. К тому же что прикажешь делать Кевину? Мы же с ним соседи. У нас одна машина на двоих, общие счетавсе общее. Мы полагаемся друг на друга, Иди. Как два взрослых человека. Понимаешь?
Я тоже на тебя полагаюсь. Ты нужен мне.
С каких это пор? смеется он.
Не смешно. Ты мой брат, а не Кевина! я чуть не перехожу на крик. Голос дрожит.
Ладно, ладно. Брат закатывает глаза. Ты что, с Нового года шутки понимать перестала? Он встает, и я вижу, что разговор окончен: он сказал все, что хотел. Давай, пошли в дом. Кейлин протягивает руку. Мои ноги опускаются на снег и инстинктивно начинают следовать за ним, как всегда; рука тянется к нему, но когда пальцы уже почти касаются его ладони, что-то внутри меня обрывается. Я чувствую это физически, как если бы мое тело было машиной и шестеренки внутри, заскрипев, остановились. Как будто произошло короткое замыкание, мышцы парализовало, и они не дают телу двигаться.
Нет, твердо произношу я голосом, который словно принадлежит кому-то другому.
Брат стоит и смотрит на меня сверху вниз. Он растерянеще никогда в жизни я не говорила ему «нет». Переминаясь с ноги на ногу, Кейлин слегка наклоняет голову вбок, как собака, выдыхает облачко пара и открывает рот. Но я не могу позволить ему произнести шутливую остроту, которую он сейчас обдумывает.
Ничего ты не понимаешь! Я бы выкрикнула эти слова, если бы мои зубы не были сжаты.
Не понимаю чего? Его голос на октаву выше обычного, и он оглядывается кругом, точно ищет кого-то, кто бы объяснил ему, что происходит.
Ты мой брат. Слова рвутся с языка и обрушиваются лавиной. Не Кевина!
Да что с тобой такое? Хотя я знаю, в чем дело!
Я встаю, потому что должна сказать ему правду, прежде чем он уйдет. Должна рассказать, что произошло.
Если ты знаешь, почему он все время проводит здесь? Зачем ты всегда привозишь его с собой? У него что, своей семьи нет? Мой голос срывается, и слезы катятся из глаз.
В первый раз слышу, что тебе не нравится его присутствие. Мне казалось, как раз наоборот. Его слова эхом повисают в воздухе. Я поднимаю голову и смотрю на Кейлина. Мои глаза затуманены слезами, но я все равно замечаю, что он злится.
Что значиткак раз наоборот? вздрогнув, спрашиваю я.
А то, что, может, пора уже забыть о своей девчачьей влюбленности? Сначала это выглядело мило, даже забавно, но, Иди, сколько можно? Ты стала какая-то злобная. На себя не похожа. И тут же добавляет, скорее, отвечая на свои собственные мысли: Хотя, наверное, я должен был это предвидеть. Забавно, мы с Кевином только что об этом говорили.
О чем? выдыхаю я почти беззвучно. Поверить не могу. Поверить не могу, что он это сделал! Настроил против меня моего брата, моего единственного лучшего друга и союзника.
Забудь, огрызается Кейлин, поднимает руки и уходит. Мне лишь остается смотреть, как его фигура, уменьшаясь, сливается с черно-белым фоном. Я стою на улице еще некоторое время, пытаясь понять, что теперь делать, куда идти, как жить в мире, где брат больше не на моей стороне.
В тот вечер я тихо закрываю дверь. Поворачиваю защелку на девяносто градусов вправо и как можно сильнее дергаю за ручкуна всякий случай. Потом поворачиваюсь и смотрю на кровать. Простыни и подушка чистые, на постели ни складочки. Не знаю, получится ли у меня прожить еще хоть минуту, не сказав кому-нибудь, что произошло. Достаю телефон из кармана и звоню Маре, но сбрасываю звонок.
Я включаю потолочный светильник и настольную лампу и достаю с верхней полки шкафа спальный мешок. Разворачиваю его на полу и пытаюсь думать о чем угодно, кроме того, почему не могу спать в кровати. Ложусьточнее, падаюна пол своей комнаты, накрываю голову подушкой и плачу так сильно, что, кажется, никогда не перестану. Я плачу до тех пор, пока слезы не кончаются, пока они все не выливаются, как будто мои слезные железы вдруг отказали. Остаются только звуки: вздохи и всхлипы. Мне кажется, что я сейчас усну и уже не проснусь. Почти надеюсь, что так и будет.
Если на свете есть ад, он похож на школьную столовую. Первый день в школе после зимних каникул. Я что есть сил пытаюсь просто вернуться к нормальной жизни. Жить как раньше. Стать той, кем я была раньше.
Отстояв в очереди за обедом, оглядываюсь в поисках Мары. Наконец вижу, как подруга машет мне рукой из гомонящей толпы. Она нашла нам местечко у окна, в углу, где вечный сквозняк. Через каждый шаг кто-то преграждает мне дорогу, кричит, чтобы его услышали в этом гаме, добавляя в общий гвалт еще больше децибел.
Сюда! вопит Мара, когда я подхожу ближе. Стивен пришел пораньше и занял нам столик. Мара улыбается во весь рот: она весь день улыбается, да и всю неделю, с тех пор, как ей сняли брекеты.
Здорово, отвечаю я. Занять этот столвсе равно что выиграть джекпот. В этом углу нас никто не заметит и не будет дергать, как обычно. Но я удостаиваю Стивена лишь слабой улыбки.
Стивен Райнхайзер, больше известный как Жирдяймилый тихоня, фотограф, снимающий для школьного ежегодника. Иногда садится с нами за обедом. Не то чтобы мы дружим, нет. Скорее, просто знакомы. Стивен принадлежит к другой разновидности школьных чудиков, чем мы с Марой. Мычудики, которые вступают в клубы и играют в оркестре. А он просто никуда не вписывается. Но это неважно; между нами существует безмолвное взаимопонимание. Мы знакомы со Стивеном со средней школы. Знаем, что в седьмом классе у него умерла мама. Как и нам, ему пришлось несладко; возможно, даже хуже, чем нам. Поэтому мы вроде как присматриваем друг за другом. То есть если кому-то из нас удается отхватить подходящий столик в углу за обедом, мы все усаживаемся за него и не говорим о том, почему так важно занять именно этот стол.
Иди, как обычно неуверенно начинает Стивен, не хочешь вместе поработать над докладом по истории для мистера Симмонса?
Каким докладом?
О котором он говорил сегодня утром. Помнишь, он раздал нам список тем? напоминает одноклассник.
Но у меня в памяти провал. Должно быть, это бросается в глаза, потому что Стивен открывает папку, улыбается, достает листок бумаги и передает мне.
Как тебе такая тема: «Колумбгерой или злодей»?
Смотрю на этот листок, будто вижу его впервые.
О. Ладно. Хорошо. Звучит неплохо. Колумб.
Мара достает зеркальце и в миллионный раз принимается изучать свои зубы, проводя языком по их гладкой поверхности.
Боже, неужели у всех всегда зубы такие? рассеянно спрашивает она.
Но не успеваем мы ответить, как на наш стол обрушивается канонада из кукурузных зерен.
Фу, гадость! визжит Мара и вытряхивает из прически маленькие желтые шарики. Те одна за другой падают на пол. Я восстанавливаю траекторию полета, и мой взгляд падает на стол компании десятиклассников) в куртках с эмблемой школьной футбольной команды. Сложившись пополам, они бьются в истерике, глядя, как Мара пальцами вычесывает кукурузу из длинных волос. Ее голос звенит в голове далеким эхом:
Все, больше нет?
Я смотрю на нее, но мне кажется, что это происходит где-то очень далеко и в замедленной съемке. Стивен кладет бутерброд с колбасой на целлофановый пакетик и откашливается, словно собирается что-то предпринять. Но вместо этого лишь смотрит вниз, как будто хочет просверлить этот чертов бутерброд взглядом и в данный момент это единственное, что его волнует.
Батарея, огонь! кричит кто-то.
Я поворачиваю голову и вижу, что один из парнейс идиотской ухмылкой и прыщами на лицеприцеливается. Его катапульта из дешевой, легко гнущейся металлической ложки с бледно-зеленым горошком готова выстрелить в мою сторону. Его указательный палец слегка оттягивает кончик ложки.
И тут меня пронизывает горячая, раскаленная добела ярость; она застилает глаза и охватывает сердце, заставляя его неумолимо биться. Я вскакиваю с места, даже не успев понять, как телу удалось так быстро сорваться без какого-либо сигнала от мозга. Прыщавый прищуривается, щель рта еще больше раздвигается, а приятели начинают его подбадривать. Палец спускает курок. Горошины ударяют мне прямо в грудь и падают на пол с глухим, тихим, плоским стуком, который, клянусь, был слышен поверх остального шума.
Планета вдруг замирает на своей орбите, она останавливается и замолкает на мгновение. Все взгляды прикованы ко мне, стоящей в центре зала с гороховым пятном на рубашке. Время снова ускоряется, и это мгновение остается позади. В столовой возобновляется обычная какофония звуков. Земля снова начинает свое вращение вокруг Солнца. Вздохи, крики и смех присутствующих захлестывают меня волной, мой мозг перегревается. И я бегу. Я просто убегаю.
Я вылетаю из столовой и знаю, что Мара смотрит мне вслед. Воздев руки к отупляющему флюоресцентному свету лампы, она беззвучно произносит: «Что ты делаешь?» Стивен, ошеломленно раскрыв рот, переводит взгляд с меня на Мару, а затем на свой бутерброд с колбасой. Но я не могу остановиться. Не могу обернуться. Не могу вернуться туда. Больше никогда. Без пропуска, без разрешения и единой связной мысли в голове, кроме «надо убираться отсюда», я убираюсь.
В коридоре я перехожу на быстрый шаг. Дышать почти не получается: что-то душит меня изнутри. Ноги на автопилоте несут меня вверх по лестнице. Я ищу местолюбое местогде можно просто побыть в покое. Толкнув двойные двери библиотеки, я словно оказываюсь на воздухе. Здесь яркий свет, здесь жизнь течет в более мирном ритме. Останавливаюсь в дверях, и мое сердцебиение замедляется. Во всем зале лишь несколько учеников. Никто даже не поворачивается в мою сторону.
Дверь позади стойки библиотекаря открывается, и в зал входит мисс Салливан со стопкой книг в руках. У нее такая теплая улыбка.
Здравствуй. Чем могу помочь? спрашивает она и кладет книги на стойку.
«Спрячьте меня», хочется взмолиться мне. Просто позвольте мне укрыться от всего мира. Я больше никогда не хочу выходить наружу. Но разве могу я об этом просить? Я ничего не отвечаю. Я просто не могу.
Заходи, зовет меня она. Запишись. И женщина протягивает мне лист регистрации посетителей.
Я беру ручку, привязанную к папке за веревочку. Неуверенно сжимаю ее дрожащими пальцами, как китайскую палочку для еды, и царапаю кончиком бумагу. В регистрационном листе нужно проставить дату, имя, время и написать, откуда ты пришел. Это нужно делать каждый раз, когда переходишь из класса в столовую, из столовой в класс или в библиотеку.
Мисс Салливан смотрит на неразборчивые каракули, которые должны обозначать мое имя.
Напомни, как тебя зовут? ласково спрашивает она.
Иден, еле слышно отвечаю я.
Хорошо, Иден. Откуда ты сейчас? Эту графу я не заполнила.
Я открываю рот, но сначала не могу произнести ни слова. Мисс Салливан снова мне улыбается.
Из столовой. Но у меня нет пропуска в библиотеку, признаюсь я, чувствуя себя беглой преступницей. Смотрю на нее через стойку, и глаза застилают слезы.
Ничего страшного, Иден, спокойно отвечает та.
Вытираю глаза рукавом.
Знаешь, кажется, у меня было средство от пятен, женщина показывает на зеленые пятна на моей рубашке. Зайдем ко мне в кабинет?
Она открывает дверцу за стойкой и пропускает меня внутрь, закрывая за нами дверь кабинета.
Садись.
Мисс Салливан роется в одном из ящиков стола, вытаскивая ручки, карандаши, маркеры. В кабинете светло и тепло. Стол в углу целиком заставлен комнатными растениями. На стенах развешаны плакаты, посвященные книгам и библиотекарям. С одного из плакатов, самого большого, на котором крупными буквами написано «ЧИТАЙ», на меня смотрит улыбающийся президент с книгой в руках. На другом написано: «Комната без книгкак тело без души. Цицерон».
Ага. Вот и он! Женщина протягивает мне пятновыводитель-карандаш. Всегда держу его под рукой. Я очень неуклюжая, вечно что-нибудь на себя проливаю. Она с улыбкой смотрит, как я покрываю мягким кончиком карандаша пятна на рубашке.
Не отправляйте меня обратно на обед, пожалуйста, умоляю я. Я в полном отчаянии и слишком устала, чтобы притворяться, что это не так. Может, во время обеда я могла бы вам помогать? Как считаете?
Иден, мне бы очень хотелось согласиться, нахмурившись, отвечает мисс Салливан. Но, к сожалению, в обеденное время у нас и так уже много помощников. Хотя ты прекрасно бы нам подошла, я правда так считаю. А ты не хочешь помогать в другое время? Например, вместо самостоятельных занятий?
А точно нет мест в обед? Я правда совсем-совсем не могу больше ходить в столовую. Я чувствую, что у меня снова наворачиваются слезы.
Можно спросить почему?
Это это личное.
Правда в том, что это унизительно. Слишком унизительно: ты приходишь в столовую и вынуждена прятаться, но несмотря на это в тебя швыряют едой, и ты ничего не можешь поделать, а твои друзья слишком боятся вступиться и за тебя, и за себя. И ты тоже не можешь себя защитить, потому что на тебя только что напали в собственном доме, в собственной постелив единственном месте, где ты должна чувствовать себя в безопасности. Вот почему это личное. И вот почему я не могу правдиво ответить на вопрос «почему», особенно этой женщине, которая так ласково на меня смотрит и ждет, что я отвечу, а она сможет как-то помочь. Она не сможет помочь, поэтому я кашляю и повторяю:
Это личное.
Понимаю. Мисс Салливан грустно улыбается и опускает голову, разглядывая свои ногти. Интересно, она правда понимает или просто говорит то, что принято говорить в таких ситуациях?
Я уже хочу встать и уйти, но тут выражение ее лица меняется. Как будто она решила взять меня в помощники, несмотря ни на что. Как будто она хочет сжалиться надо мной.
Знаешь, у меня есть идея, и, может быть, тебе это будет интересно, говорит женщина.
Я придвигаюсь ближе, балансируя на самом краешке стула.
Я хочу создать что-то вроде книжного клуба. Собираться будем в обеденный перерыв. Любой, кто хочет почитать что-то помимо школьной программы, сможет присоединиться. Своего рода дискуссионный клуб для друзей, понимаешь? Ты хотела бы принять участие?