Детишки не обращают на нас внимания, но Аманда нас замечает. Завязав шарф двойным узлом, она засовывает руки в карманы пальто, стоит и смотрит. И ничего не говорит. Это странно. Хотя мы с ней больше не закадычные подруги, как раньше, мы по-прежнему общаемся и с радостью проводим время вместе, когда наши семьи встречаются.
Но сейчас я тоже молчу. Тогда на помощь приходит Мара:
Привет, Мэнди!
Мэнди. Так мы ее называли, когда Армстронги только переехали на соседнюю улицу. Однако прозвище не прижилось. Хотя, когда мы познакомились, именно так нам ее представили. Это произошло на праздновании моего восьмилетия. Именно тогда наши семьи начали отмечать все праздники вместе, потому что Кевин и Кейлин с первого дня знакомства стали неразлучны. Кевин всегда участвовал во всех наших праздниках, и, конечно, приглашали и его семью. Сейчас мне кажется, что с тех пор прошло сто лет.
Привет, Аманда. Я пытаюсь улыбнуться.
Скрестив руки на груди, она выпрямляется.
Привет, наконец отвечает она странным монотонным голосом.
Как прошло Рождество? Пытаюсь делать вид, что все нормально, но могу думать лишь о Кевине.
Она пожимает плечами и пристально смотрит на меня. Секунды тикают.
Раньше я никогда не придавала значения тому, что, когда Армстронги переехали в наш город, они не просто поменяли место жительства. Не просто переехали, а уехали от чего-то или от кого-то. Там, где они жили раньше, случилось что-то плохое. Однажды я слышала, как миссис Армстронг рассказывает об этом моей маме. Она плакала. А потом я подслушала мамин с папой разговор. Многого я не поняла, но, кажется, дело касалось Кевина и его дяди, брата мистера Армстронга.
Знаешь, я поворачиваюсь к Маре, пойду-ка я лучше домой. Что-то я неважно себя чувствую.
Серьезно? Что с тобой? с искренним беспокойством спрашивает Мара.
Ничего. Я просто Я не договариваю и начинаю пятиться. Лишь один раз я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на них, и вижу, что они стоят и смотрят мне вслед.
Мара поднимает руку, чтобы помахать мне на прощание, и кричит:
Я тебе позвоню!
Завернув за угол, я пускаюсь бежать. С каждым шагом кровь в голове пульсирует все сильнее; тело покрывается холодным потом. Уже на пороге тошнота становится настолько нестерпимой, что я начинаю плакать. Бегу в ванную, падаю на колени перед унитазом и ловлю воздух ртом.
После бросаюсь на диван, даже не сняв куртку.
Закрываю глаза.
Следующее, что я помнюмама склоняется надо мной и трогает мой лоб.
Заболела? спрашивает папа, бросая ключи на кухонный стол.
Иди? Холодная мамина рука на моей щеке кажется такой приятной. Что с тобой? Заболела?
Наверное, бормочу я.
Давай снимем куртку. Поддерживая меня рукой за спину, она помогает мне сесть. А мне больше всего на свете хочется, чтобы она меня просто обняла. Но вместо этого она стягивает с меня рукава.
Меня вырвало, говорю я.
Съела что-то не то?
Нет.
Я сегодня вообще ничего не ела. В обеденный перерыв все мои мысли были заняты новеньким, Камероном, и к своему бутерброду с арахисовым маслом и джемом я даже не притронулась.
Бедная моя малышка. Мама встает и смотрит на меня: кажется, ей действительно меня жаль. Давай сделаем так: ты переоденешься в пижаму, а я сварю тебе суп. Договорились?
Ладно, отвечаю я.
Поднимаюсь в свою комнату переодеться, стараясь не смотреть на побледневшие сероватые синяки, которыми все еще покрыты мои бедра. Не задерживать взгляд на кровоподтеках на ребрах и тазовых костях. Все равно их скоро не будет. Надеваю пижамные штаны и застегиваю фланелевую рубашку на все пуговицы, чтобы скрыть синяки на ключицах. Их еще видно.
Куриную лапшу будешь?! кричит мама с кухни. Я сажусь за стол.
Не успеваю я ответить, как она ставит передо мной кружку горячего чая.
Супа мне совсем не хочетсяни лапшу, ни чего- либо другого. Но мама так улыбаетсяс такой улыбкой она всегда суетилась вокруг Кейлина. Наверное, ей приятно, что все же есть о ком позаботиться. Наверное, она рада, что может сделать для меня что-то существенное.
Пусть будет куриная лапша, киваю я, хотя желудок протестует.
Хорошо. Пей. Мама показывает на чай.
Я опускаю голову.
Папа садится напротив, складывает ладони домиком и произносит:
Хм. Наверное, какая-то инфекция гуляет.
Ах, если бы я могла болеть все время. Когда болеешь, все кажется чуть более нормальным.
Через неделю мы снова садимся за стол в дальнем углу библиотеки и достаем пакеты с бутербродами. Мара усаживается не рядом со мной, как в прошлый раз, а рядом с Камероном. Тот случайно задевает ее рукой, и она придвигается к нему чуть ближе. Я вижу, что он на нее совсем не запал. Меня это почему-то радует.
Итак, в обеденном книжном клубе у нас демократия, заявляет мисс Салливан и придвигает к столу тележку с книгами. Я подобрала книги; все есть в библиотеке минимум в шести экземплярах. Предлагаю каждому выбрать одну, которую он бы хотел прочитать, а потом проголосуем. Что скажете?
Мы киваем, подходим, смотрим и выбираем. Наконец, взяв по одной, возвращаемся на место.
Камерон смотрит, что выбрала я.
«Дневник Анны Франк»? Отличный выбор.
Знаю. Не зря же я ее выбрала.
Смотрю на его книгу: «О дивный новый мир».
Моя любимая книга, объясняет парень.
Я не читала, говорит Мара.
О, книга просто отличная! Ее герой Он начинает рассказывать и придвигается к ней ближе.
Все слушают, а мне хочется ударить его книгой по башке. Опять он перетягивает все внимание на себя! Это мой книжный клуб!
Тогда, может быть, начнем с нее? предлагает мисс Салливан. Кто хочет обсудить «О дивный новый мир»?
Я не поднимаю руку. Но остальные тянут руки вверх. И ждут, что я сделаю то же самоемол, может, я просто не поняла, какая это крутая книга, может, не слушала Камерона?
Я накладываю вето. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать.
Почему? спрашивает Камерон. Кажется, я слышу в его голосе усмешку.
Я заливаюсь краской. Открываю рот, но не знаю, что сказать.
Потому что запинаюсь я, потому что все знают, что «О дивный новый мир» входит в программу старших классов. Значит, мы и так его прочитаем.
Точно, тихо соглашается Стивен и опускает руку.
Мне хочется дать ему пять, но я просто улыбаюсь. Он смущенно улыбается в ответ, опускает голову и начинает разглядывать свой знаменитый бутерброд с колбасой, теребя край салфетки.
И что такого? А «Дневник Анны Франк» нам задавали на лето, встревает Мара. Я ушам своим не верюона поддерживает этого выскочку!
Вот именно, в чем разница? поддакивает Камерон. Да эти двое ополчились против меня!
«Дневник» задавали на лето. Я пытаюсь придумать какую-либо иную причину, кроме «я тебя ненавижу и не могу позволить, чтобы ты выиграл». Но разница в том, что мы не обсуждали его в классе. А надо бы.
Но «Дивный новый мир» мы вообще еще не читали, вмешивается мисс Жующая Волосы. И если прочитаем сейчас, то заранее подготовимся к выпускному классу.
Точно, соглашается мисс Католическая Школа.
Мне кажется, это идиотизм. Слова сами срываются с языка, как будто ругаться для меняобычное дело. Я закрываю рот, но уже слишком поздно.
У Мары отвисает челюстьона поверить не может, что я могла такое сказать. А потом недовольно морщится, и лицо у нее становится точь-в-точь как у ее матери. Мне и самой не верится, что я это сказала.
Ладно, ребята, что вы так всполошились, вмешивается мисс Салливан. Большинство высказались за. Так что начнем с Олдоса Хаксли. «О дивный новый мир». Она ласково треплет меня за плечо и добавляет: Тебе понравится, Иден, вот увидишь.
Все смотрят на меня как на законченную кретинку.
Когда мы выходим из библиотеки, Мара тяжело вздыхает.
Я смотрю на нее, а онана меня.
Мара, я знаю не понимаю, что на меня нашло, признаюсь я. Я вела себя ужасно, да? шепчу я.
Да, поморщившись, отвечает подруга. С тобой все в порядке?
Я киваю.
Может, ты еще не выздоровела? Ведешь себя очень странно.
Может быть.
Мы шагаем к шкафчикам в тревожном молчании.
А давай в эти выходные сходим куда-нибудь? наконец предлагаю я и добавляю: Мы с тобой вдвоем. Мне нужно рассказать ей, что произошло. Рассказать про Кевина. Я должна признаться хоть кому-то. И чем скорее, тем лучше. А то я просто взорвусь.
Не могу. В выходные меня папа забирает. Забыла, что ли? Мы пойдем за линзами.
Значит, придется подождать.
На следующий день после уроков коридоры быстро заполняются толпой школьниковвсем не терпится смыться домой. Я иду на репетицию оркестра, Мара шагает рядом и разговаривает за двоихзаполняет мои паузы. А я словно перенеслась в другое место, ускользнула в параллельную реальность. В мир, который во многом похож на настоящий, но все в нем происходит немного медленнее. В этой альтернативной реальности я не присутствую в своем теле, не присутствую в своих мыслях; я могу думать лишь об одном. Лишь об одном.
В черный, решительно объявляет Мара. Или нетв рыжий. Не знаю. Как думаешь? спрашивает она и подносит к лицу прядь своих каштановых волос. Наверное, в черный. Все, решено, отвечает подруга сама себе. Мама с ума сойдет, продолжает она, как будто я завела эту тему. Но мне все равно. Так хочется что-то поменять!
А линз тебе мало? спрашиваю я, но за криками и лязгом шкафчиков она меня не слышит. А может, я просто слишком тихо говорю.
Кстати, я тебе говорила, что в выходные папа хочет познакомить меня со своей новой пассией? Мара сообщает об этом так, как будто только что вспомнила, а не повторяет уже двадцатый раз. Представь, а? Слово «пассия» она произносит таким тоном, словно речь идет о фантастическом существе вроде единорога или дракона.
Я понимаю, что Маре нелегко. Ее родители разводятся, отец переехал на новую квартиру, а мама ведет себя еще безумнее обычного. Теперь еще эта «пассия». Я знаю, что должна хотя бы попытаться вести себя как лучшая подруга, какой была всего месяц назад, и качаю головой, притворяясь, что в шоке.
Иди, говорит Мара, хочешь, сегодня после школы пойдем ко мне?
Мне удается выдавить из себя улыбку. Но больше ничего.
Поможешь мне выбрать цвет. И тебе волосы покрасим! загорается она.
Я пожимаю плечами. Мы идем в класс, и я пытаюсь держаться как можно ближе к стене. В последнее время у меня такое ощущение, как будто меня вывернули наизнанкуфизически и морально. Как будто все, что у меня внутри, обнажено и на виду, и даже случайное прикосновение причиняет боль. Прижимаю к груди футляр с кларнетом, как оружие, как броню. Сжимаюсь в комок.
И в этот момент вижу егоон бежит по коридору нам навстречу. На его дурацкой спортивной куртке написано «12». У меня в животе возникает знакомое тревожное чувство, когда я смотрю, как он набирает скорость, лавируя в толпе, как будто бежит не по школьному коридору, а по баскетбольной площадке во время матча. Кто-то выкрикивает его имя, кричит, что он опаздывает и тренер заставит его бегать кругами. Парень оборачивается, смеется и что-то кричит в ответ. Я вижу, что он не смотрит вперед, что мы сейчас столкнемся. Открываю рот, но не могу проронить ни звука.
И вижу, как все происходит, еще до того, как это происходит.
А потом он врезается в меня. Бабах! рон налетает на меня, я ударяюсь плечом о стену, футляр с кларнетом впивается в живот так сильно, что я складываюсь пополам. Меня вышвыривает обратно в реальный мир. Время ускоряется, мозг и тело мгновенно испытывают перегрузку. Согнувшись в три погибели, я смотрю на свои грязные кроссовки из дешевого гипермаркета. Живот болит, как будто меня пронзили ножом.
Двенадцатый номер хватает меня за руку. Его пальцы будто прожигают дыры в моей рубашке. И где в голове глухо раздается его голос:
О черт, черт прости ты не ушиблась?
Но я почти не слышу его, потому что в голове крутится лишь одно: умри, ублюдок, чертов козел, чтоб ты сдох:, умри, умри, умри.!
Я не знаю, что делатьведь не может быть, чтобы такие мысли возникли в моей голове. Как их объяснить? Слова уже вертятся на языке, я готова их прокричать. А я никогда не говорила вслух ничего подобного, не думала так о другом человекено вот же, слова тут как тут. Мало того, мне кажется, что в данный момент это единственные слова родного языка, которые я знаю; весь мой словарный запас вдруг уменьшается до бесконечного потока ругательств и оскорблений.
Парень стоит передо мной, а я перед ним, схватившись за живот. Он смотрит не на меня, а на мою одежду, очки и дурацкую прическу.
Прости, повторяет он. Я по-прежнему молчу, и он продолжает: Я тебя не заметил. Парень так отчетливо выговаривает слова, будто думает, что я глухая.
Он снова повторяет эти четыре слова: «Я. Тебя. Не. Видел». И каждое, как спичка, чиркающая по тонкой шероховатой полоске серы на спичечном коробке. Раз, два, три, четыре. Не вспыхнуло.
Пусть скажет еще хоть слово.
Ты в порядке?
И тут я вспыхиваю. О боже, я горю.
Это что-то новенькое. Это чувство. Не злость, не грусть, не стыд. Оно сжигает все внутримысли, память, все чувства до единого, и заполняет собой образовавшуюся пустоту.
Ярость. Я становлюсь воплощением абсолютной, чистейшей ярости.
Я смотрю, как парень поднимает с пола мой кларнет. Протягивает его мне. Я беру его дрожащими руками и осторожно прижимаю к себе, но на этот раз по другой причине. Ведь каждая клеточка моего тела и мозга мечтает ударить его этим кларнетом; бить, бить, бить его жестким пластиковым футляром.
Кажется, она ударилась. Это голос Мары. А ты бы смотрел, куда бежишь! И она снова обращается ко мне: Ты как, Иди?
Но я не могу ответить: в голове раз за разом прокручивается кровавая картина убиения несчастного баскетболиста. И это пугает меня до чертиков. Потому что у меня не должны возникать такие мысли. Я не такая! Но что-то варварское, что-то животное охватило меня и кипит под кожей, в костях и в крови.
Я заставляю ноги идти. Боюсь, что если не сдвинусь с места, то сделаю что-то безумное, что-то очень плохое, а если открою рот, скажу эти ужасные слова. Проходит секунда, я слышу его удаляющиеся шаги и говорю себе: пусть бежит, правильно; они все должны бежать от меня, потому что я опасна. Опасна для их жизни.
Меня догоняет Мара и произносит лишь одно слово, ярко характеризующее ситуацию: «козел». Потом смотрит через плечо и добавляет:
Хотя я была бы не прочь, если бы он в меня врезался. Несильно, конечно. Ну, это я так.
Я смотрю на нее, и уголки губ сами ползут вверх. Это почти больноно боль другая, не та, что пронизывает живот. Я как будто улыбаюсь впервые в жизни. Мара смеется и кладет руку мне на плечо.
Ты правда в порядке? спрашивает она. И я киваю, хотя не уверена, что это так. Что я когда- нибудь снова буду в порядке.
Пора, объявляет Мара. Мы сидим в ее комнате на полу. Я только что вырезала из ее волос большой комок розовой жвачки, который кто-то приклеил ей на голову в школе. Он так застыл, что арахисовое масло и аккуратное вычесывание уже не могли помочь.
Мы продолжаем спор, начавшийся еще несколько месяцев назад.
Так значит, рыжий. Между нами стоит коробка с краской для волос. Я ничего не сказала, когда Мара бросила ходить на репетиции и принялась таскать сигареты из сумки своей матери, но сейчас надо высказаться, иначе будет слишком поздно. Ты отдаешь себе отчет, что этот цвет вообще-то красный? Я смотрю на модель, изображенную на коробке.
Клюквенный, уточняет подруга, вцепившись в коробку обеими руками и разглядывая картинку. А может еще и коротко постричься, как она? Длинные волосы уже в печенках сидят. Они как приглашение: «киньте в меня жвачкой или чем-нибудь»!
И правда: сколько Мару помню, у нее всегда одна и та же прическадлинные каштановые волосы до лопаток.
А это обязательно делать сейчас? Я пытаюсь поколебать ее решимость. Может, подождешь всего три недели, и тогда будет уже лето. Если ничего не получится, ты успеешь
Нет, решительно обрывает меня она. Именно поэтому нужно сделать это сейчас. Не стану я терпеть это еще один год! Или три недели. И даже один день! Мара почти кричит.
Но что, если
Иди, хватит. Ты вроде пришла помогать.
Я и помогаю. Просто по-твоему, если покрасить волосы, что-то изменится?