Матерь Божья! взвизгнул старый Франко. И стал биться перед иконами лбом о камень, шелестя сапогами по ковру.
Лекаря! не растерялся Орлик.
Молодые джуры привели немца-лекаря, которому веравыше всего. Немец заворковал над кроватью, неустанно перебирая тонкими ногами. Орлик не различал слов, кроме «Ruhe», «quies». Но больного отпустило. Гетман знаком выпроводил всех, даже Франка. В апартаменте оставил только генерального писаря. Потухшим взглядом разрешил читать письмо, присланное царским министром Головкиным. Там писалось о том, что генеральный судья Кочубей и бывший полтавский полковник Искра обвиняют гетмана в измене царю!
Орлику показалось, будто трясина накрыла его с головою.
И до утра не дал спать ясновельможный. Говорил под волчий вой:
Везде наводнение... Сосчитай на мапе, сколько рек впереди...
Орлик считал синенькие жилки на пёстрой бумаге, разрисованной немецкими мастерами, а сам думал, что при падении владык гибнут все, кто их поддерживал, и всплывают те, кто был против. Очень важно своевременно отстать от падающих... Слушал гетмана и видел чёрные весенние воды на реках, низенькие затопленные хаты, людей в лодках-долблёнках, слышал рёв скота и ещё припоминал генерального судью Василия Кочубея, очень осмелевшего в своей Диканьке. Если царь поверит Кочубею и прикажет избрать его вместо Мазепы, то... Кому известны намерения Кочубея?
Полковники жалуются на бескормицу коням, твердил гетман. Нужно идти отсюда. Говоришь, нельзя вперёд?
Орлик догадывался: гетман поведёт войско не к Польше, а назад, к Белой Церкви, где крепость. Оставит обглоданный конями Хвастов. Гетман ждёт подсказки. Ему посоветовалион послушал.
Лучше назад...
Не умолкая, гетман не упоминал, однако, больше о письме. Но когда за окнами растаяла ночь и послышались утренние крики, ржание коней, топот кованых копытлишь тогда приказал:
Полковников!
Всполошённые ранним вызовом, полковники почёсывались со сна и вопросительно смотрели на Орлика. Орлик не первый день в канцеляриичто узнаешь в его глазах? Посматривали и на царского полковникатот потирал красную рожу с отпечатанными на ней рубцами от подушки.
Гетман поманил вояк к кровати, прошептал, зачем званы. Не слушал ответных нареканий на Кочубея и Искру, а обратился к стародубскому полковнику Скоропадскому, называя его хозяином полкового города, как принято издавна:
Пан Стародубский! Тебя царь уважает. Бери, пан Иван, казаков, сколько надо, поезжай к царю да расскажи на словах. Бумага не передаст горя... Вольно собаке и на владыку лаять... Стыд... Хоть бы перед смертью дали покой, quies, как говорит лекарь. Покарает Бог грешников...
Гетман с усилием крестился, еле-еле перенося руку через бледное лицо, зыркал на молчаливого, всё ещё красного Анненкова, а так смотрел в угол, где мелкими каплями истаивала высокая восковая свеча и где бледный Франко усердно молился печальной Богоматери.
Скоропадский, лысый, высокий, могучий человек, кивал огромной головою. К царюне в корчму. Можно сгореть, как горит от свечного пламени ночная бабочка. Разве по правде загнали в Сибирь Палия, который недавно правил в Хвастове? Но с другой стороны, утешал себя полковник, лишний раз на глаза царю... Гетман при смерти... Известно, есть помоложе: черниговский Павло Полуботок, миргородский Данило Апостол... Но и самому неохота быть последним. Да и домой заедешь. Там молодая жена Настя Марковна. Повидаться сладко...
Сделаю, пан Иван! ответил Скоропадский.
Прочих полковников гетман отпустил сразу.
За Мотрушо мстит Василь, громко сказал Трощинский. А тех подговорил... Если, мол, поталанит, так и вам хорошо...
Искре отставка, добавил Горленко. Вот и...
Гетмана удовлетворило услышанное. О Мотруне, Кочубеевой дочери, и о нём, немолодом уже человеке, долго гомонили: и причаровал крестницу, и сватать её собралсяодним словом, ославил. А теперь от разговоров польза: месть за дочку! Мотруня же во всём гожая дивчина! Цвела, аж горела... Ласковая, а в ответ на казацкую речь, на казацкие песни под бандуру, на умелое кавалерское обращениеговорлива, словно воробышек. Только ума... Да на что девке ум?
Едва закрылись за полковниками двериМазепа пожелал книгу в красном сафьяне, читанную ночью. Орлик подал, гетман заговорил, не глядя на вытисненные на бумаге литеры:
Felix, quern faciunt aliena pericula cautum.
Прочёл и вперил взгляд в генерального писаря. Тот поднялся над лавкой. Жупан задел на столе вызолоченный каламарь. Беспокойные пальцы поймали золото у самого ковра.
Понимаешь, Пилип... Nox abacta дала тебе возможность подумать...
Пальцы хищно перекосились в красноватом свете. Орлик, хорошо разумея латынь и зная своего хозяина, не понял, однако, намёка.
Помни, Пилип, толковал гетман, мне Москва двадцать лет верит! Этот орден, руки взяли на столе красивую ленту, на которой сверкнул орден Андрея Первозванного, недаром ношу. Только я да самые знатнейшие царские вельможи. В Москву я приезжаю как к себе домой. Все там знают моё подворье. А эта парсуна, он поднял над собою руку, по царскому велению написана старым зографом Опанасом. Втроём там будем: посередине царь, а мы с фельдмаршалом Шереметевым по бокам. В большом московском соборе повесят. А сказанное... Бахус устами владел... Запомни
И только теперь раскрылся страшный смысл вычитанных у Горация слов: гетманово могущество может быть направлено и против генерального писаря. Господи! Но ведь в самом деле мнилось при чтении письма: «Пилип! Это Бог посылает случай. Гетман, прикидываясь больным, проживёт ещё двадцать лет...»
Пан гетман! Да я...
И на коленях пошёл Орлик селезнем, да куда селезень! быстро, быстро, ухватил пальцами высохшую руку, стал целовать, как не целовал и отцовской:
Пан гетман... Адские муки... Нет... Никогда...
А про себя шипел: «Замри! Жить охотазамри...
В Москве доносчиков сажают на кол! Замри! Гетман читает мысли! Характерник!»
Ясновельможный приподнялся на красных подушках. По сухому, до сих пор видатькрасивому, лицу промелькнуло что-то вроде подозрения. На картине за его спиною конь под намалёванным рыцарем повёл недоверчивым красным глазом.
О том забудь, Пилип... Буду умирать... А ты... дай тебе Бог... Бедная наша Украина...
Пришло чудесное утро. Вдоль шляха, по которому уже двигалось казацкое войско, в рыжих лесах красиво светились берёзы, отмытые весенними дождями, белые да длинные, словно панские марципаны. Ветви на каждой коричнево-тёплые. Вот-вот облепятся зелёными листочками.
У казаков под усами улыбки: дали шведам да станиславчикам перца! Шведы на севере, станиславчики на западе, а казакина полдень, к Белой Церкви.
Орлик понимал неуместность казацкого смеха, но не шевельнул и пальцем. После неспокойной ночи при ласковом солнышке так захотелось спать, что он пересаживался из мягкой кареты в островерхое седло. Иногда конь относил его далеко, но ощущение, что гетман следит своими бессонными глазами, не исчезало в нём ни на минуту. Хотелось поехать с поручениемгетман не посылал. Вокруг ясновельможного казаки-охранники, джуры, много генеральной старшины. Орлик пускал коня во всю прыть, достигал какого-нибудь холмика или могилы, покрытых прошлогодним коричневым тёмным будыльем, между которым, правда, уже зеленеет молодая трава, проглядывают белые корешки и откуда, напуганные конским топотом, с криками слетают чёрные огромные птицы, вечные спутники походного войска.
Конь бежал споро. В бездонном небе звенели жаворонки. Ещё выше, чем жаворонки, на белоснежном краешке тучки маленькой точкой приклеился орёл.
На одну из придорожных могил-курганов подскакал Трощинский.
Пан генеральный писарь объезжает коня? Га-га-га!
С высоты виднелась дорога. При взгляде на весенние полупрозрачные краски человеческое сердце смягчается, как воск. Так считал Орлик, огорошенный разговором с гетманом.
Пилип! оглянулся Трощинский. Так...
Казаки на шляху горланили песни, проезжали мимо высокой могилы.
Кочубей... вспомнил Трощинский, но Орлик прервал:
Разреши чернодубским бродягам написать суплику. За гетманом, мол, не пропадёт... А в Белой Церквибез лишнего шума в подземелье. Сколько их?
Двое... Видишь, один, Журбенко Петро, вражий сын, размалёвывал церковь, что на гетманский кошт отстроена в Чернодубе. У того самого зографа учился, который намалевал гетмана в виде рыцаря.
Орлик улыбнулся, лишний раз показывая, какую силу имеет в гетманщине генеральный писарь, какие подарки следует давать ему за совет.
Гетманфундатор и донатор во многих церквах. Бумаги же проходят вот через эти руки, выставил он длинные пальцы, на которых против солнца сверкнуло золото перстней. Они и саблю держат, и перо. Ну, не выкалывать глаза, не ломать им рук и ног... Уговорите вступить в сердюцкий полк. А церковь... Правда, гетман любит посматривать на ту парсуну... Но это только мечтательные зографы полагают, будто можновладцы их помнят. Дураки...
Орлик пришпорил коня. Кто узнает о ночном разговоре? Сказал гетман: нужно обо всём забыть, стоит, однако, подумать...
Высоко в небе плыли лёгкие белые облачка.
2
Этотюрьма. Сырые камни, отвратительные крысы, которые сразу выползают из своих убежищ, достаточно человеку прилечь. Коварные решётки, мощные стены, за которыми угадывается жизнь, прочие, ещё такие неведомые узники...
До Днепра ехали долго. Никто не удивлялся, что молоденькие казаки догоняют войско. Пока варили кашу на треножнике, кони набирались сил. Вода постепенно уходила с низких мест, укрытых бледной травкой. Дороги и стежки обрастали густою зеленью. Чаще завиднелись путники: пешие, конные, ватаги жебраков, монахов, чумаков, торговцы с богатыми возами под воловьими окаменелыми шкурами, казацкие отряды, длинноногие, выбритые до блеска на щеках москали с белыми ремнями на зелёных узких кафтанах... В первые дни движение на шляхах казалось беспорядочным и бесцельным, пока из разговоров не стало понятно, что у каждого движущегося по шляхам человека есть своя причина для длительного путешествия.
Переправившись на пароме через широкий Днепр, на белый речной песок, издали перекрестились на киевские реденькие церкви по высоким зелёным горам. Маляр долго оглядывался, стараясь запомнить краски. Заднепровская земля пестрела тоже редкими белыми стенами. Зато на ней много лесов, и людей на шляхах там ещё добавилось. Особенно возле придорожных криничек. Наука чернодубского деда Свирида уже не удовлетворяла молодых путешественников. Они полагались на самих себя...
Тёмным вечером, по пути к хутору, о котором на шумном распутье поведал слепой кобзарь с маленьким одноглазым поводырём-мальчишкойбудто там уже и гетманская застава, из мрака закричали в несколько голосов:
Кто такие?
Куда Бог несёт?
А ну, стойте!
Оглянулись хлопцыместо глухое. А дорога хорошо протёрта колёсами и копытами. Пришлось придержать уставших коней.
Мы к гетманской милости!
Спрашивать могли казаки. Зачем скрывать?
Гетманской? приблизился огромный всадник. Гетман ждёт...
Посмеиваясь, онпо голосу молодойначал выспрашивать обо всём поподробней. Спутники его, тоже верховые, торчали под деревьями. Наконец хлопцы услышали, что перед ними казацкая застава. Этосотник, по имени Онисько. Завтра просители будут в генеральной канцелярии. Хорошо? Ну, хорошо...
Тогда за мною!
Продвигаясь в окружении новых знакомых, увидели несколько пустых строений. Нет там собачьего лая, ворота отброшены. В соломенных стрехах ветровы песни. Как раз посыпался густой весенний дождь. Казаки начали привязывать коней к мокрому паркану, от которого уцелело несколько низеньких столбиков и одна-единственная жёрдочка, прикреплённая к ним лыком. В окошке, правда, сквозь осыпанные дождём стёклышка затеплился огонёк, обозначилась кружка в тонких женских пальцах. Но войти в тепло не пришлось. Казаки неожиданно схватили за руки, обезоружили. Хлопцы вздумали сопротивлятьсяим ещё и перепало. Всё получалось вроде бы точно так же, как и в недавней стычке с гультяями. Только там с гультяями, а это кто такие?
Следующей ночью связанных чернодубцев везли на возу неизвестно куда, потому что на вопросы сердюкитаки сердюки! не отвечали. Петрусь не робел: гетман накажет за кривду! Пусть только прочтёт суплику, которую сотник разрешил подать! Подвыпившие сердюкив хохот! Да, гетман читает! На то и грамотен! Подскакал и сотник Онисько. Выходит, это он так безбожно заманил в западню?
Молчать! закричал сотник Петрусю. Грамотей чёртов! Здесь на всё гетманова воля! Гадай по звёздам, куда везём!
Петрусь упал духом. Степан лежал молча, безнадёжно выставив под звёздное, расчищенное от туч небо короткий толстый нос. Как и Петрусь, он был подавлен случившимся. Пускай уже в Чернодубе беззаконие, а здесь рядом генеральная канцелярия, сам гетман.
Сначала долго слышался гул войска. В лесах, в смоляной тьме, драли горло волки. Где-то ближе кричали птицы. Ещё ближе, вдоль дорог, иногда лаяли собаки. Потом звуки войска растаяли. Под скрип возов, под конский топот, плеск воды в лужах, лесной шум время от времени вспыхнет протяжная песнявот и всё.
Разве есть на свете высокая гора с белой звонкой церковью, где запрятана незавершённая парсуна? Сердюкам малярское умениеничто. Петрусь, как и Степан, для нихсущества, которых можно убить и бросить в лесу волкам на съедение... До сих пор, до нападения на Чернодубиначе не назвать! хватало понимания, что на свете есть гетман, а теперь... На сердюцком возу всё казалось безнадёжным.
На третью ночь связанных столкнули на землю и освободили им руки. От воли закружились головы. Руки чесались. Пришлось припасть спиною к спине, чтобы не свалиться. В слабом фонарном свете на фоне серых стен шевелилась многочисленная охрана. Пахло влагой, землёй. Веяло нездоровой прохладой...
Сердюки, однако, не дали постоять. Вскоре в глубоком погребе, где звонко выстреливает каждый шаг и каждое слово носится испуганным эхом, стукнула брамасердюцкие сапоги застучали по ступенькам наверх, а узников сдавило холодное подземелье. Бесконечное движение оборвалось неожиданно. Обессилевшие тела упали на перетёртую солому. В забытье.
Из каменного мешка выводят на краткое мгновение. Вдохнёшь воздуха, посмотришь на перекосившуюся через камни веточкуи снова в темень, откуда сквозь кованую решётку виден кусочек неба, величиною с решето.
Но это не вся ещё беда. Хуже, когда под стенкой затягивает песню какой-то дед-бандуристпро степь да прытких коней, про ветер над степною травою-тырсой. Песня выматывает душу. Деда не видели ни разу, но уже угадывается само его приближение...
Отзвучит песняв подземелье приходит огромный сотник Онисько. Его песнябез струн и без музыки:
Сегодня, хлопцы, лошадям нашим купанье... Тёплая такая вода... Могли бы и вы... Только надо жупан на плечи...
Маленький Степан, вскакивая, каждый раз кричит так сердито, что из-под его ног вылетает солома:
Мы казаки! Не сердюки! Свободные!
Допустите до гетмана! напоминает Петрусь.
Сотников ответ сердит:
Казацкое хозяйство? Тьфу! О коне думай, о земле... А то посеять, собрать... Тьфу!
Петрусь тоже начинает кричать:
Беззаконие! Мы писали суплику! Допустите до гетмана!
Сотник укоризненно склоняет голову:
Вы понимаете в законах, хлопцы?.. Будете верно служитьгетман денег даст, хутор подарит, будет право на устройство плотины... Как Гусаку... Я же Гусака знаю. И я заслужу, Бог даст... Гусак человек добрый, знаю... Так что слушайте меня. Берите сабли, пока просят!
Как-то Онисько разрешил выйти во двор. Хлопцы приблизились к калитке, сотник поманил за собой:
Видите?
Далеко, внизу, стояла карета с золотыми пятнами на широких дверцах. Кого-то осторожно подвели к ней, поднялидверца закрылась. Завертелись колёса. Следом закачались в сёдлах казаки с голыми саблями.
Вот его здоровье...
Хлопцы, ошарашенные, молчали. Немощная головагетман. В Гадяче он сидел на коне и живо разговаривал с зографом Опанасом.
Когда узников снова загнали в подземелье, то Степан, опустившись на солому, вцепился товарищу в рукав: