Генрих готов был фыркнуть. Это у дяди-то веселость?.. Всегда такой важный, сосредоточенный, медлительный. А сейчас даже с затаенной тревогой в голосе. Что смущает дядю? Генрих знал, что больше года назад Карл V решил уйти в монастырь. Императорский трон он передал брату Фердинанду, владетелю Германии и Австрии, а все остальные земли испанской короны вместе с семнадцатью нидерландскими провинциями оставил сыну. Что же так тревожит дядю? Новый государь принял всенародную присягу сохранять вольности, оставленные Нидерландам прежними властителями. Чего же бояться? Король станет править согласно священной присяге.
Генрих еще там, в гронингенском замке, дал себе клятву защищать всякое правое дело, бороться с ложью и насилием
Об этом он давно мечтал, читая изъеденные мышами книги заброшенной библиотеки замка. В книгах рассказывалось о подвигах в защиту слабых, о путешествиях в неведомые страны, о бессмертных героях древности. Так его учил и духовник-наставник патер Иероним, старенький монах из соседнего монастыря, и дядя, суровый только с виду. Дядя показал ему, как надо владеть оружием, ездить верхом. А рыжий толстяк Микэль и его добрая жена«мама Катерина»верили клятве Генриха и гордились им заранее. Прощаясь, мама Катерина сказала:
Поезжай мальчик, и да будут тебе спутниками чистая совесть да смелое сердце!
Милая, справедливая мама Катерина!..
Закинув голову, Генрих смотрел на первую загоревшуюся звезду. А внизу белели рыхлыми холмами сугробы. Скрадывая очертания, по ним ползли уже синие вечерние тени. Было так тихо, что топот лошадей казался звенящей музыкой. Хорошо было думатьубегать назад, к старому Гронингену, и тудав заманчивое будущее. Звезда трепетала, искрилась, точно подавала Генриху лучистые сигналы. Легкий пар клубился у его губ. Он продолжал улыбаться.
Дорога стала неровнойхолмилась и делала резкие повороты.
Поднявшись на пригорок, Генрих увидел вдали ряды строений. Зубчатые линии их четко вырисовывались на фоне слабо алевшего заката.
Какое-то большое селение, дядя! радостно крикнул мальчик.
Ван Гааль вытянулся на стременах.
Это город, уверенно заявил он и дернул повод.
Под невидимыми лучами зашедшего солнца едва краснели черепицы крыш. Но шпиль церкви пламенел в воздухе большой огненной иглой.
Всадники заторопили коней. Холм скрыл от них приближающийся город. Последняя одинокая галка грузно поднялась с земли и унеслась назад, к черневшим вдали кустарникам.
Неожиданно заскрипели полозья. Послышались приглушенные голоса. Из-за поворота дороги показались крестьянские сани с привязанными к резной спинке коровой и овцами. На санях поверх домашнего скарба сидел мужчина в простонародном кафтане, позади негопожилая женщина, а рядомдве девочки, похожие друг на друга, как яблоки с одной ветки. Паре лошадей нелегко было тащить тяжелый воз.
Генрих хотел было свернуть в сторону, чтобы пропустить нагруженный воз, но крестьянин сам въехал в сугроб на краю дороги и остановился.
Добрый вечер, поклонился он, снимая войлочную шапку.
Добрый вечер и вам, отозвался приветливо Микэль.
Оглянувшись вокруг, возница спросил с тревогой:
Не будут ли ваши милости так добры сказать все ли там тихо дальше, в пути?
А что? Рудольф ван Гааль задержал лошадь и невольно взялся за пистолет. Разве разбойники стали, как встарь, пошаливать на дорогах?
Какие уж разбойники, ваша милость!.. Крестьянин опустил голову. Разбойникиполбеды: они бедняков мало трогают, все больше купцов И замялся.
Да ты, приятель, не смущайся, подбодрил крестьянина Микэль. Их милостиблагородные люди: они и помогут и совет дадут, коли надо. Говори, чего опасаешься?
Королевских солдат
Королевских солдат? переспросил ван Гааль.
Крестьянин снова огляделся и, бросив вожжи на спину лошади, подошел ближе:
Ну да И угощай-то их всем самым лучшим и подарки делай. Бывает, последнюю одежду с плеч снимут, и все даром. А откажешьсилком берут. Нас, мужчин, по шеям бьют, грозят тут же прикончить. Женщин еще горше обижают Вот я и надумал бросить хозяйство и переселиться к морю, подальше от их гарнизонов. Не дают мирно землю пахать, так, может, рыбу ловить не помешают
За спиной крестьянина послышался плач женщины.
Полно, полно! обернувшись к жене, заворчал крестьянин. Не на нашем селе свет клином сошелся! Живут люди и на других землях.
Женщина громко заголосила:
Э-эх, и едем-то мы неведомо куда-а!.. Дочки мои бедные, не придется вам схоронить отца с матерью на родном кладбище, у родных моги-ил!.. А схороните вы нас на чужой стороне, в чужих песках морски-их!..
Ма-а-тушка!.. затянули в один голос девочки. Мы боимся Мы не хотим к морю
Не хотите к морю, вскипел крестьянин, так хотите, должно быть, чтобы вам животы вспороли, как сделали на соседнем хуторе?
Генрих затаил дыхание.
Ван Гааль поправил на глазу повязку.
Не к чему было трогаться с места, сказал он хмуро. Войне скоро конец. Идут уже разговоры о мире с Францией. Кончится войнасолдат распустят, и никто вас обижать не будет.
Не один месяц слышим мы про эти «разговоры о мире», ваша милость, потупился крестьянин. А нам вот не стало времени ждать
Что за спешка такая? проворчал ван Гааль.
Слова его точно хлестнули крестьянина.
А та нам спешка, ваша милость, что есть и у нас свое богатство. Может, оно другим только в потеху, а нам милее всего на свете
Он оборвал речь и отвернулся.
В трехголосый плач женщин вплелся вдруг еще один, жалобный и горький:
Не надо говорить так батюшка-а!..
Генрих ясно увидел, как огромный тюк на санях зашевелился и чья-то небольшая рука высунулась на мороз, приоткрывая край теплого платка. Два залитых слезами глаза взглянули на проезжих и снова торопливо скрылись за ворохом вещей.
«У них там еще кто-то, понял Генрих, самый главный, кого они прячут».
Он подтолкнул Микэля:
Скажи им, скажи, чтоб они не боялись.
Микэль шепнул:
Видно, мы с Катериной-то правду говорили: от войны испанцев нам, нидерландцам, одни слезы да убытки И, обратившись к проезжим, сочувственно сказал:Поезжайте смело, добрые люди. Нам не попадались ни солдаты, ни разбойники, ни волки.
Спасибо на ласковом слове, поклонился переселенец. Как бы не застала нас ночь в поле и не замело бураном. Во-он словно бы туча заходит
Он дернул вожжи, и лошади рванули, вывозя сани снова на дорогу. Испуганно заблеяли овцы, промычала корова.
По хлеву тоскуют вздохнул Микэль и крикнул вслед уезжавшим:Если поторопитесь, так успеете до темноты на придорожную ферму! Мы проезжали мимо нее часа два назад!
Спа-си-бо-о!.. донеслось из надвигавшихся сумерек. Скрип саней стал глуше, голоса замерли в морозном воздухе.
Трусы и дураки! отрезал ван Гааль, и бровь его нахмурилась. На ночь глядя пускаются в путь с двумя детьми! Могли бы хоть переночевать в городе.
Генрих ехал молча. В ушах его все еще звучал полный отчаяния голос: «Не надо так говорить, батюшка!»
Вот, значит, о каком своем «богатстве» говорил проезжий. Ни Микэль, ни дядя как будто даже не заметили, что крестьянин прятал на возу еще и старшую дочь. От кого же он ее прятал?..
Лай собак вывел его из задумчивости. Потянуло дымом из труб первых домов. Конь под Генрихом заржал, почуяв близость стойла. Небо в бледных звездах, казалось, спустилось к самым крышам. Церковный шпиль померк и растаял в тумане. Вместо него на фоне снегового простора выплыли темные крылья двух ветряных мельниц.
Всадники въехали в предместье небольшого городка. На пруду, у проруби, за опушенными инеем лозняками слышался раскатистый мужской смех. Ему отвечали взрывами хохота женщины. Гремели ведра. Плескалась вода. По обледенелой дорожке топотали деревянные башмаки. Звенели веселые голоса и задорный мотив нехитрой песенки. Десятки звуков родились среди недавней тишины и отогнали от Генриха неприятное чувство тревоги.
На вывеске, под не зажженным еще фонарем, деревянный позолоченный вепрь указывал путникам, что они добрались наконец до постоялого двора. Упитанный, как его золоченый вепрь, хозяин стоял на пороге и с поклонами приглашал спешившихся всадников. Из раскрытой сзади него двери соблазнительно тянуло жареной свининой и горячим хлебом.
Микэль, прозябший к вечеру в своей старенькой стеганой куртке, начал расседлывать лошадей. Животные били копытами и нетерпеливо ржали.
Генрих вошел в дом вслед за высокой, тощей фигурой дяди.
Кухня, служившая столовой, была полна света и жара. Ярко пылал очаг. Лица людей, сидевших к нему близко, были покрыты потом. Над очагом шипел и румянился свиной окорок. Толстая стряпуха в красном домотканом платье поворачивала вертел, и сало крупными каплями стекало в подставленное глиняное блюдо.
Эй, Марта!.. смеялся, сидя за кружкой пива в кругу товарищей, рослый подмастерье. Ты как сам сатана в адском пекле!..
Смотри не поджарь и себя вместе со свининой, поддержал его сосед.
Отирая лоб передником и отдуваясь, Марта спокойно отозвалась:
А ты приходи сюда не зубы скалить да дешевенькое пивцо попивать, а доброго жаркого попробовать. Болтливый язык разом прикусишь!..
Проходивший мимо хозяин с гордостью обратился к сидевшим за отдельным столом купцам:
«Золотой вепрь» недаром по всей округе славится окороками.
Что верно, то верно! озорно подтвердил все тот же рослый подмастерье и показал на широкие штаны хозяина: Сала здесь хоть отбавляй!
Дружный смех товарищей заглушил вольную шутку.
Лучше всякой вывески!..
Пропустив мимо ушей насмешку, хозяин пригласил ван Гааля с Генрихом за свободный стол.
На широкой скамье с резными крестообразными ножками можно было хорошо отдохнуть. Выстроившиеся на прилавке большие фаянсовые кружки напоминали о знаменитом «Петермане»особом сорте пива, чудодейственно утолявшем жажду. В парном воздухе плавали возбуждающие аппетит запахи. Генрих набросился на еду. Мальчик-слуга с задорным курносым лицом едва успевал подавать ему. Ван Гааль резал не спеша поданную свинину и держался, как всегда, прямо и важно.
Генрих осмотрелся. Комната была большая, с высоким, уходящим в темноту потолком. С деревянных стропил спускались гирлянды золотистого лука, белых головок чеснока и пучков сухих трав. Над прилавком, поближе к хозяйскому ножу, висели тяжелый копченый окорок и связка колбас. На полу, на обитой кожей подставке, стояла огромная пивная бочка. Из вороха соломы в корзине выглядывали запечатанные цветным воском горлышки винных бутылок. Крутая лестница с перилами вела во второй этаж.
За ближним столом двое монахов в теплых дорожных сутанах, подпоясанных льняными жгутами, попивали из кругленького кувшинчика сладкую мальвазию. Лица их и выбритые на макушках, по уставу католической церкви, кружки тонзур лоснились, точно смазанные жиром.
Рядом сильно подвыпивший человек скинул нарядный когда-то плащ на ценном, но вылезшем уже меху и угощал сухопарого бакалавра в темном кафтане и оловянных очках.
За третьим столом трое купцов, не обращая ни на кого внимания, деловито проверяли какие-то счета, качали сокрушенно головами и почесывали в затылках.
А у самого очага компания веселых ремесленников с расстегнутыми воротами рубах смеялась, не переставая поддразнивать добродушную стряпуху.
Человек, угощавший бакалавра, повернулся с жестом приветствия к ван Гаалям.
Я в восторге, благородные рыцари, заговорил он, что вижу вас здесь, на постоялом дворе, куда судьба, по великой своей несправедливости, закинула и меня, природного дворянина. Общество людей равного происхождения облагораживает и смягчает удары злого рока
Он с трудом поднялся и неверными шагами подошел к ван Гаалю. Бакалавр, как тень, следовал за ним.
Вот, рекомендую: ученый муж, продавший душу черту. Но может быть использован и на богоугодное дело.
Ван Гааль нехотя поклонился.
Вы меня поймете, продолжал дворянин. Вы, и никто другой здесь, клянусь гербом и шпагой! Наклонившись к самому лицу старого воина, он таинственно зашептал:Видите вы этих двух бездельников, дворянин показал исподтишка на монахов, с тугими животами и такими же тугими мешками, где они прячут свои денежки?.. Сей ученый муж напишет по моему указанию докладную бумагу, а я вручу ее милостивому государю нашему. В сей бумаге будет сказано
Вошел Микэль, потирая озябшие руки, и сел поодаль, на край скамейки. Генрих пододвинул ему стакан с вином:
Пей, старина, сразу согреешься.
Что же будет сказано в бумаге? спросил мрачно ван Гааль.
Дворянин забыл, о чем вел речь.
В бумаге?.. В какой? Ах да Разве я не сказал?.. В бумаге будет написано: «Ваше величество, верное вам по гроб нидерландское дворянство в долгах, как в шелках. А орава монахов и попов между тем купается в золоте и владеет несчетными угодьями. Христос же был беден и заповедал бедность своим служителям. Отберите-ка у монахов не пристойное им богатство и раздайте нам, дворянам. И вы всегда будете иметь под рукой великолепную кавалерию на пользу своей короне».
Ловко сказано! выпалил повеселевший Микэль.
Только слово рыцаря! Я поведал вам одним эту тайну. Святые бестии монахи сожрут меня живьем, если узнают
Ван Гааль, отодвигаясь, сухо ответил:
Не бойтесь, сударь. Это даже не ваша выдумка. Среди дворян ходят подобные толки. Надо отдать справедливость, в них есть кое-какой смысл. Но я избегаю обсуждать серьезные вопросы при случайных встречах.
Дворянин приложил палец к губам:
Тс!.. Только между благородными людьми
Генрих был удивлен. Как это дядя вдруг выслушал незнакомца, осуждавшего католическое духовенство? Не только выслушал, но почти согласился с ним. Почему же тогда Микэль и мама Катерина боялись, что дядя узнает о тайных ночевках у них прохожих проповедников-протестантов? Проповедники эти в своих речах тоже осуждали богатства монастырей и даже говорили против власти самого папы. Генрих плохо разбирался, кто прав: его ли седенький духовник патер Иероним и дядя или эти новые толкователи Евангелия и «божеских законов». Он любил слушать и неторопливые, знакомые с малых лет слова наставника-католика, и проповеди таинственных гостей мамы Катерины.
Вот и сейчас Генрих с интересом слушает, что говорят кругом.
У купцов все еще не кончены их подсчеты. То и дело они упоминают страны, о которых Генрих только читал, называют имена кораблей, перечисляют какие-то грузы, товары. Старший, загибая пальцы, долго толкует о предполагаемом барыше от кораблей, ушедших еще осенью в далекую Португалию. У другого товары посланы на север, в Балтийское море, а у самого молодогов английскую гавань Ярмут. Все трое в один голос жалуются на войнуона мешает им спокойно торговать, вспоминают прошлые войны императора Карла. Те тоже отнимали у страны немало денег.
Деньги что!.. Деньги полгоря!.. ворчал старший. Деньги можно со временем и вернуть, был бы свободный проход для судов. А то закроют Зундвот север для нас и пропал. А англичане между тем
Оставив наконец стряпуху в покое, рослый подмастерье стал тоже прислушиваться краем уха к разговору купцов и подталкивать товарищей:
У них всегда только деньги на уме!.. Ненасытные утробы!
Генрих недоумевает: обнищавший дворянин говорил почти то же самое о монахах, а теперь эти людио купцах Мир словно разделен на две половиныбедных и богатых. Почему так получается?.. Нельзя ли всех сделать довольными? Как-нибудь поделить все посправедливее, чтобы не было ни этих насмешек, ни злобы, ни вражды Для этого надо иметь огромную власть, огромную силу, чтобы богатые согласились уделить от себя бедным Неужели король не может сделать этого? Может быть, там, во дворце, он просто не знает, что творится среди его подданных?..
За входной дверью неожиданно раздались громкие голоса. В кухню, гремя шпорами и алебардами, ввалилось четверо военных.
Солдаты!.. взвизгнул мальчишка-слуга и спрятался под лестницу.
Хозяин заметался у прилавка. А пышущая жаром Марта так и замерла с поварешкой в руке. Купцы торопливо спрятали разложенные на столе счета и один за другим стали подниматься.
Рослый подмастерье не преминул ввернуть:
Смотрите, смотрите, как оберегаются «их степенства»! Вот нам так нечего беречь, кроме разве жизни
Один из вошедших, в офицерской перевязи, под толстым зимним плащом и в шляпе с пером, внимательно оглядел присутствующих.