Я князь Сергей Лаврентьевич Львов, сказал старик, позвольте узнать и ваше имя. Вы в самом деле американец?
Гардемарин граф Толстой Фёдор Иванович, лихо отрапортовал молодец и щёлкнул каблуками. К вашим услугам!
Подкрепляя окрики ударами шпагой плашмя, граф согнал ленивых возниц с насиженных мест и заставил сложить трупы разбойников на обочине. Одного возницу оставили стеречь их до приезда полиции, другой на телеге потащился вслед за экипажем в город.
Толстой привязал своего вороного к запяткам княжеской колымаги, под присмотр Семёна, а сам забрался на ко́злы. Кучер был крепко напуган соседом: мало того, что молодец расправился с несколькими разбойниками, так ещё всю дорогу то лупил его эфесом шпаги по спине, чтобы ехал быстрее, то недобро скалился и грозил обрезать уши. Сергей Лаврентьевич с улыбкой подумал, что граф Фёдор Толстой похож на графа Алексея Орлова в молодостикрасавца, богатыря, забияку и весельчака. Разве только в размерах уступал Толстой легендарному сподвижнику императрицы Екатерины: Орлов был гигантом, Фёдор Иванович же рост имел не выдающийся.
Стараниями графа до Петербурга добрались в два счёта, почти наверстав время, потраченное в схватке. Князь настоял, чтобы поехали к нему: один из давних друзей отвёл Сергею Лаврентьевичу флигель в столичном особняке. Вызван был врачосмотреть повреждённую руку князя; после гостям подали сытный обед.
Мне жаль вашего платья, сказал князь.
Увы, загублено бесповоротно, согласился Фёдор Иванович. Ничего, карты меня любят. Нынче же буду играть и как-нибудь на новый сюртук напонтирую. А скоро пора форму офицерскую заказывать. Наденуи уж снимать не стану.
Действительно, Толстому днями предстоял выпуск из Морского кадетского корпуса. Он ещё не знал, как сложится его судьба, но и не утруждал себя предположениями. Известное дело: был гардемариномпроизведут в мичманы, и пошла служба!
Мечтаете о ратных подвигах? поинтересовался старый генерал. Впрочем, что за глупости я спрашиваю Конечно, мечтаете! Да и кто не мечтал в вашем возрасте? Небось, сочинением де Сандра́ зачитываетесь?
О, да! Куртиль де Сандра был с детства любимым автором графа: настольная книга Фёдора Ивановича носила длинное интригующее название «Воспоминания господина дАртаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетёров, содержащие множество частных и секретных вещей, которые произошли в правление Людовика Великого».
Гувернёр диву давался, как быстро Фёдор схватывает французский язык. А мальчик просто читал и перечитывал рассказы о приключениях неистового гасконца. Сидя в костромской деревне, в родительском имении, он уносился мечтами в прекрасную Францию и сто раз повторял подвиги дАртаньяна: героически сражался под Аррасом, выполнял тайные поручения могущественного кардинала Мазарини, участвовал в заговорах, арестовывал суперинтенданта Фуке
Я видел вас в бою и, признаться, восхищён, говорил князь Львов, потягивая подогретый портвейн. Поверьте, старый суворовский генерал что-то в этом смыслит. Хотелось бы помочь вам, граф, как можно скорее занять в обществе и на службе достойное место.
Благодарю, князь, отвечал Толстой и снова чувствовал себя дАртаньяном. По моему разумению, нет лучших покровителей, чем пистолет и сабля. Таких стрелков, как яещё поискать! Вот недавно был случай
Сергей Лаврентьевич улыбался, слушая хвастливый рассказ подвыпившего графа. Ему продолжал нравиться этот двадцатилетний здоровяк, выросший в сельской глуши где-то под Кологривом и лишь немного отесавшийся в столице.
У меня заведено строго, продолжал захмелевший Фёдор Иванович, если что понадобилосьподай всё или ничего! Силой возьму, саблей вырублю!
И что же, спросил князь, вы уже всю жизнь свою решили?
Конечно! не задумываясь, ответил граф. Чего проще? Судьбаиндейка, жизнькопейка. В ней главноечесть, а всё остальноепыль и мишура. Разве не так?
Ах, молодость, молодость! За долгие годы генерал насмотрелся на мальчишек из хороших фамилий, которые с улыбкой шли под пули, не кланялись вражеским ядрам, с одною саблей в руке готовы были вызвать на битву хоть самого чёрта, хоть целый мир Сколько провинциальных русских дворян с такими же пушистыми юношескими бакенбардами полегло на полях европейских сраженийпопробуй сосчитай! Падали замертвои смотрели в небо стекленеющими глазами, которые и на земле-то немного успели повидать
Так всё же почему вы назвались американцем? вспомнил Сергей Лаврентьевич.
Долго рассказывать, чуть помолчав, ответил Толстой.
Побеседовав и выпив ещё, они расстались друзьями. Дворовые, как смогли, вычистили и подлатали сюртук Фёдора Ивановича. Молодой человек отправился восвояси в карете Сергея Лаврентьевича, условившись о скорой встрече с князем.
Глава IV
Огонь-Догановский пытался загладить свою вину.
С тех пор когда Резанов пригрел его по выходе из тюрьмы, прошло всего полтора года. Мрачные воспоминания были ещё слишком свежи. И теперь, пока над разгневанным обер-прокурором трудился цирюльник, заканчивая бритьё и охорашивая причёску; пока Николая Петровича одевали, пока закладывали каретуВасилий Семёнович использовал всё своё красноречие и щебетал, не умолкая.
Обер-гофмаршал Нарышкин, в дом которого собирался Резанов, держал у себя цыганский табор. Забава для Петербурга необычная: в белокаменной Москве смуглые кочевники были в моде, но на берегах Невы их по старинке звали египтянами и не привечали. Зато шляхтич о цыганах знал немало ещё по родной Польше.
Стараясь развлечь хозяина, Огонь-Догановский очень живо рассказал про тяфиэто когда несколько цыганских семей сообща раскармливают поросёнка в здоровенного борова, а потом режут и собираются на праздничное веселье. Забавный обычай интереса не вызвал: к этнографии Николай Петрович оказался холоден.
Поляк удвоил усилия. Вспомнил о том, как лет тридцать назад польский князь Станислав Радзивилл придумал титул цыганского короля и утвердил в этом звании хитрого то ли поляка, то ли цыгана по имени Ян Марцинкевич. Князь-то желал получить сборщика налогов с цыган, а Марцинкевич решил, что он и вправду король. Стал носить за поясом кнут наподобие дворянской сабли, завёл огромные золотые карманные часы с перезвоном Но главноеустроил себе настоящий королевский выезд. Сам отправлялся верхом, следом в карете везли его жену-королеву, а впереди пылили брички с певцами, и барабанщик лупил бляхой ремня по медным котелкам, чтобы все кругом знали: цыганский король едет!
Василий Семёнович так потешно представлял в лицах всех участников процессии, что губы Резанова тронула невольная улыбка. Заметив это, Поляк тут же перескочил на следующего цыганского короля.
Якуб Знамеровский уж точно никаким цыганом не былэтот чистокровный поляк давно вёл торговлю лошадьми и знал цыганский язык. Хитрый, как чёрт! Сам предложил себя в сборщики налогов королю Станиславу Августу. А чтобы его признали, для начала уговорился с крупным табором за немалые ловэтак цыгане деньги называют, и остальные подчинились.
При дворе Знамеровский понравился: красавец, буйная смоляная шевелюра, усищи чёрные по плечам лежат Получил он ещё одну привилегиюцыганские споры судить. Суд оказался простым: кто больше заплатит, тот и прав. Разжирел Знамеровский, обнаглел, неделями безвылазно пил и обжирался в имении своём.
Рома́лэ терпели несколько лет. А что поделаешь? Конечно, можно по цыганским законам объявить его пэкэлимос, опоганенным. Если цыгану сбрить усы и обрезать волосы, такому только подыхать: ни один табор к себе не подпустит! Да только поляку до цыганских законов дела нет. Тем более королём над цыганами его польский король поставил
но и цыганское терпение, наконец, лопнуло. Несколько крепких мужчин подловили Знамеровского, засунули в мешоки выпороли публично. Крепко выпороли, еле живого отпустили. А кто порол? Никто не признаётся. Виноватых не нашли, зато стал цыганский король и вести себя правильно, и к людям прислушиваться, и дела разбирать по закону, а не за ловэ.
Это же понятное дело, говорил Василий Семёнович, заискивающе глядя Резанову в глаза. Как Знамеровский сядет судить, так седалище враз порку припоминает. Король-то он, конечно, король, но в глазах цыган читает: «Помним-помним, ты ж у нас поротый! И ты, ваше величество, помни!»
История попахивала якобинством, и Огонь-Догановский рисковал, когда рассказывал её обер-прокурору. Однако расчёт оправдался: Николай Петрович уже сделался весел и только пальцем погрозил на прощанье. А садясь в карету, напевал под нос из модной оперы:
Кто умеет жить обманом,
Все зовут того цыганом
Пум-пурум зовут цыганом
В голове Резанова крутилась ещё притча, слышанная в Москве. Иные тамошние дамы от ворожбы цыганской совсем с ума посходили. На сей счёт прошёлся язвительный Сумароков:
Цыганку женщина дарила
И говорила:
«Ребёнка я иметь хочу,
Ты сделай мне, я это заплачу».
Цыганка говорит на эту речь погану:
«Поди к цыгану!»
Николай Петрович велел кучеру ехать не торопясь, а сам вернулся к мыслям о собственных делах. Было, что вспомнить и о чём подумать.
Четырнадцати лет он оказался в лейб-гвардии Измайловском полку. В шестнадцатьюного гвардейского красавца приметила увядающая императрица Екатерина. Из её спальни вынес Резанов отвращение к зрелым женщинами начало карьеры.
Военное дело Николая Петровича не прельщало, зато по гражданской части он дослужился до обер-секретаря Правительствующего Сената. Благоденствовал при Екатерине Великойи стал одним из немногих, кто не попал в опалу при сыне её: император Павел Петрович приблизил Резанова и даже посвятил в кавалеры Мальтийского ордена.
После удачной женитьбы стал Николай Петрович компаньоном тестя своего, купца Шелихова: тому принадлежали, считай, все поселения в Русской Америке, все товары тамошние, вся коммерция Как раз тогда Николай Петрович вдоль и поперёк узнал Америку с американцами, хотя не побывал дальше Иркутска. А вскоре тесть умер, и Резанов разбогател уже вовсе сказочно.
Доходное дело на другом континенте понравилось императору: по высочайшему указу Павла Петровичана исходе века, в тысяча семьсот девяносто девятом году, появилась под Его Императорского Величества покровительством Российско-Американская Компания с петербургским её главой Николаем Резановым.
А в начале века девятнадцатого уже новый государь, Александр Павлович, оказал Компании благосклонность и вошёл в неё акционером. Следом за императором, конечно, хлынули царедворцы. Было пайщиков десятка полторастало четыреста с лишком. Денежная река разбухала день ото дня. Николай Петрович стал уже обер-прокурором Сената, благоденствовал и процветал, планы строил невероятные
но прошлой осенью, по смерти жены, всё чуть было не рухнуло. Император тогда поинтересовался, как намерен поступить Николай Петрович. Мол, не желает ли оставить службу, уехать в имение и посвятить себя воспитанию сироток?
Да, Резанов мог бы пожить где-нибудь под Псковом, с детьми, в кругу родни. Отдохнутьа там, глядишь, и снова к делам вернуться. Но императорская забота выглядела подозрительно: вдруг решил молодой государь Александр Павлович воспользоваться горем вдовца и под благовидным предлогом отправить его в отставку?
Все полтора года после кончины императора Павла его воцарившийся сын постепенно менял двор. Перестал быть милостив к светлейшему князю Платону Зубову, который организовал убийство его отца и возвёл Александра на трон. Даже Гаврилу Державина, придворного старожила и знаменитейшего поэта, новый государь убрал с глаз подальше. Но Зубов и Державин были главнейшими резановскими благодетелями. Раз их могущество кончилоськак же можно Николаю Петровичу отлучаться от дел?!
Он упирался, император настаивал. Пригласил в личный кабинет и сказал:
Коли не хочешь ехать в деревню, оставь детей попечению родственников, а сам отправляйся в путешествие. Рассеешься, на мир посмотришьне всё же тебе в Сенате безвылазно сидеть!
Это милостивое предложение обер-прокурор сумел обернуть в свою пользуи вызвался в государевы ревизоры. Но не прямо: для начала помянул давнюю затею с открытием морского пути на Аляску. Знал, что молодой государь в восторге от смелого прожекта капитана Крузенштерна.
Уже следующим летом предстояло морякам отправиться кругом света и навестить русские поселения в Америке, на владения Компании вблизи посмотреть. Экспедицию готовили с необычайной резвостью, исовсем уж редкий случай! поход щедро оплачивала казна. Это был настоящий подарок судьбы, и мог ли Николай Петрович остаться в стороне?! Но государю он говорил о другом, и Александр Павлович соглашался: кому же инспектировать дальние земли России, как не Резанову, первейшему знатоку американских краёв
Так разговор обер-прокурора с императором перешёл с увеселительного путешествияна кругосветный поход государственной важности. Правда, случилась в разговоре неожиданность.
Вот смотри, Александр Павлович широко указал на карту, что развёрнутой лежала на столе, белым-бело! Робкие контуры, не более. Здесь Камчатка, здесь Сахалин, и там тоже подданные наши живут Но до конца никому не ведомо, как выглядят сии земли. А на юге, рядом совсемЯпония. Сосед ближайший. Почему же у нас отношений с японцами нет?
Ни у кого до сих пор с Японией дипломации не получалось, говорил молодой император. Но если из Европы глядеть, Япониядругой конец света. Сидят японцы на своих островах, сами оттуда никудаи к себе никого не пускают.
Впрочем, как раз в последнее время купцы наши жалуются, что людишки японские тихой сапой стали русских людишек теснить, добавил государь. Перебираются морем и селятся по нашим берегам, где захотят. Зверя бьют, рыбу ловятвроде как на своей земле. И дохода казне никакого, один убыток. И до смертоубийства всё чаще дело доходит
Резоны молодого императора были Николаю Петровичу понятны. При государыне Екатерине Великой крепко встала Россия на Чёрном моревот и желал теперь Александр Павлович по примеру бабушки своей навести порядок на Дальнем Востоке империи. Желал в историю войти не только как первый Александр на российском престоле, но и как первый европейский монарх, утвердившийся на краю света. Там, куда даже тёзка его, великий Александр Македонский, не добрался.
Честолюбивые замыслы государя оказались намного более обширными, чем предполагал Резанов. Заводя разговор о Русской Америке, обер-прокурор имел в виду инспекцию тамошних поселений и свой денежный интерес. А предложение получилстать первым послом в Японию.
Это трудный подвиг, государь, промолвил озадаченный Николай Петрович. Не знаю, по силам ли Жизнь моя тягостна, и я готов каждодневно жертвовать ею во благо отчизны, однако она пока нужна детям.
Император ободряюще положил ему руку на плечо:
Верю в тебя! Таких людей, как ты, у нас немного. Сам посуди: можно ли найти лучшего посланника? С младых ногтей служишь верой и правдойсперва бабушке, потом отцу, теперь мне А детей твоих мы покровительством не оставим, будь благонадёжен.
Этого больше чем достаточно. Других милостей и наград за подвиг свой не жду, с поклоном осторожно сказал Резанов.
Ну-ну, Александр Павлович погрозил пальцем на его хитрость, казнить или миловать, награждать или нетволя твоего государя. Так что позволь мне самому решать. А ты принимайся за дело, раз уж так желаешь послужить. Время летит быстро!
С того памятного разговора в государевом кабинете время действительно полетело быстрокуда быстрее прежнего. Николай Петрович окунулся в подготовку посольства, участвуя притом в хозяйственных делах будущего путешествия и не оставляя прежних занятий.
Он не заметил, как промелькнул остаток осени. Меньше обычного тяготился несносной петербургской зимой. А как лёд с Ладожского озера весной прошёл по Неве в Финский залив и на главной столичной реке установилась навигациясуматоха со снаряжением экспедиции поглотила вообще всё время и все мысли без остатка. Измученный Николай Петрович стал совсем плохо спать, и ночами его мучили кошмары о смерти жены вперемешку с ужасами дальнего похода: видения собственной размозжённой головы сменялись холодом цепких щупалец морских чудовищ, которые опутывали прикорнувшего обер-прокурора и тянули в чёрную океанскую глубину.