Телефон на столе сначала неуверенно щелкнул, а затем зазвонил. Генерал безмятежно приложил трубку к уху. Однако уже первые слова, прозвучавшие в наушнике, кардинально изменили его настроение и внешний вид. Он сник, опустил голову на левую руку. Освободившись из объятий правой руки, бесшумно на стол легла телефонная трубка. В ней всё ещё звучали какие-то слова, которые его уже больше не интересовали.
Генерал долго молчал и наконец поднял голову.
Согласно приказу Верховного, сегодня утром казнили генерала моего друга детства. А я так надеялся. Он обнял обеими руками голову.
Как так?! вырвалось у Григория.
На его участке фронта немцы прорвали оборону. В результате несколько наших дивизий попали в окружение. Трибунал вынес смертный приговор. Перед казнью ему разрешили проститься с женой. Она выдержала две минуты, после чего ее прямо из тюрьмы увезли в больницу для умалишенных. Остались несовершеннолетние сын и дочь.
Не понимаю, зачем расстреливать своих? Могли бы разжаловать и под чужой фамилией отправить в штрафбат. Еще повоевал бы.
Как видишь, законы войны не всегда совпадают с логикой жизни.
Он помолчал. Затем, словно очнувшись от какого-то наваждения, поднялся из кресла и заговорил уже совсем иным тоном.
Сегоднянет, завтрамаловероятно. Послезавтра в десять у меня вместе с Северовым. А в ночь с субботы на воскресеньеоперация.
Григорий обратил невольно внимание на то, что, формулируя указание, генерал умудрился обойтись без единого глагола.
«Может быть, и правильно, подумал тогда он. Ведь и так все понятно».
* * *
Григорий посмотрел на часы и очень удивился. Если верить стрелкам, прошло меньше десяти минут, а событий в его сознании промелькнуло множество.
Странно было и то, что Северов за это время успел разложить на столе более половины документов, хотя действовал достаточно энергично и лишь изредка останавливался, подыскивая нужную страницу в выстроенной им схеме.
Григорий не стал нарушать ход его мыслей.
Вернувшись тогда после разговора с начальством в свой кабинет, он заперся и огляделся. Два стола у окна, выходящего на площадь, словно быки, тупо уперлись друг в друга. В открытую форточку потянуло утренней свежестью. Он опустился в кресло, изношенные части которого приняли нежданно свалившийся на них груз отнюдь не безмолвно.
Мягкое погружение в сонпроцесс приятный, а после тяжелого рабочего дняприятный вдвойне. Спящий не ведет счет времени. Когда он открыл глаза, день был уже в разгаре, но в комнате царил мрак от табачного дыма, в облаках которого Григорий с трудом различил силуэт своего коллеги по кабинету.
Тот сидел за своим столом, листал толстое дело и непрерывно дымил папиросой. Перед ним на столе лежали две пустых и одна открытая пачка. Читал он с увлечением, не отрывая глаз от страниц и не поднимая головы.
К коллеге Григорий относился с должным уважением, хотя фамилия Маркевич вызывала у некоторых коллег смутные и плохо объяснимые сомнения. Смягчало ситуацию имя Семен, одинаково любимое как на Украине, так и в России, и в Белоруссии. Жили Маркевичи по рассказам Семена в небольшом домике в пригороде Минска. Отец умер рано, оставив о себе в памяти сына модные в то время усы, закрученные с обеих сторон. Мать посвятила остаток жизни музыкальному воспитанию детей города, в том числе и своего сына. Тот, правда, больше интереса проявлял к познанию тайн радио. В результате музыкальную школу Семен закончил с оценкой «хорошо», а курсы радистовс отличием.
На этом безмятежная пора в жизни Семена закончилась. За две недели до начала войны учительница музыки, возвращаясь с работы, вставила ключ в дверной замок и упала замертво.
Семен еще не успел справиться с мыслью о том, что остался в этом мире почти один, как грянула война. Немецкие войска так стремительно рвались на Восток, что он едва успел вскочить в последний вагон последнего поезда, уходившего в Москву.
Освободившись от сна, Григорий поднялся из кресла и, с трудом ориентируясь в сильно задымленном пространстве, открыл дверь. Долгое время находившаяся взаперти никотиновая смесь выплеснулась в коридор едким сизым облаком. Из него, словно Венера из морской пены, возник небольшого роста человек в форме полковника, который решительно направился к сидевшему за столом Семену.
Сколько раз я писал и говорил, что курить в рабочих кабинетах запрещается, заорал он не по росту высоким голосом.
Семен, все еще находясь во власти прочитанного, тупо уставился на офицера.
Встать! Когда разговариваешь со старшим по званию.
А я еще ничего не сказал.
Тогда тем более. Встать!
Простите, а кто вы?
Я? Якомендант здания полковник Бричкин.
Бричкин? вдруг оживился почему-то Семен. Это вы подписались под инструкцией в лифте? Я по нескольку раз в день читаю ее с удовольствием, и поднимаясь вверх, и спускаясь вниз.
Что?! Я не позволю шутить над комендантом здания. Вы еще все об этом пожалеете! выкрикнул полковник, исчезая за дверью, хлопнув ею с такой силой, что шансы на благополучный исход разговора свелись к нулю.
Что делать? неуверенно поинтересовался Семен.
Вопрос извечный для России, начал философствовать Григорий, но тут же оборвал себя. Будем ждать.
Был уже конец дня, когда оба провинившихся предстали перед усталым взором генерала.
Вот уж от вас не ожидал! Курите в служебном помещении. А в ответ на справедливые замечания коменданта упражняетесь в остроумии!
Никак нет, начал уверенно Григорий. С курением в кабинете покончили. Что же касается коменданта, вдруг воодушевился он, то мы были рады воочию увидеть человека, которого знали только по его подписи на распоряжении, вывешенном в кабине лифта.
Пафос искренности в речи Григория был столь убедительным, что он сам поверил в свои слова.
Чего нельзя было сказать о хозяине кабинета. Он слушал Григория и молча щурился, глядя в его сторону. Временами он обращался к лежавшему перед ним рапорту коменданта, знакомился с какой-то его частью, на секунду задумывался, после чего возвращал его на место.
От внимания Григория не ускользнул момент, когда шеф, прочтя очередной отрывок из докладной, в одном случае открыто улыбнулся, в другомне без труда сдержал улыбку. Это дало Григорию некоторую надежду на благоприятный исход инцидента.
К счастью, он оказался недалек от истины. После небольшой паузы хозяин кабинета произнес:
Молодость дается человеку один раз, и то ненадолго. Но от того, как он ею распорядится, зависит многое. Ваша молодость пришлась на войну, которая не прощает легкомысленных поступков. Вам присвоили воинские звания, которые обязывают вас относиться подобающим образом к старшим не только по чину, но и по возрасту. Надеюсь, вы поняли, о чем идет речь?
Так точно!
Согласиться было куда легче, нежели отстаивать свою сомнительную правоту.
Генерал встал и, кивнув подчиненным на прощание, устало побрел в комнату отдыха, где его ожидали диван, подушка и причудливых узоров теплое байковое одеяло.
Обратный путь, пролегавший через сложную систему переходов и бесконечных коридоров, занял заметно больше времени, чем предполагалось. К лифту Семен и Григорий подошли молча. Каждый думал о своем.
* * *
С началом 1942 года Центр начал активно налаживать связь с партизанскими отрядами, действовавшими в тылу у немцев. Григорий и Семен уже дважды летали в немецкий тыл и доставляли по воздуху партизанам в лесную глушь, как они называли, «офицерский набор»: несколько ящиков с автоматами и боеприпасами, а также радиостанцию для связи с Большой землей. Но это для дела. А для душинесколько упаковок с банками сгущенного молока и брикетами прессованной пшенной каши, замешанной на каком-то очень вкусном жире. Стоило бросить малоаппетитный на вид брусок в котелок с кипящей водой, как по всему лесу распространялся дурманящий запах готовящейся домашней пищи, зовущий всех, уловивших его, к столу, которым вполне мог служить простой пень.
Во время «командировки» в тыл Григорий объяснял «лесным солдатам», что их задача состоит не в том, чтобы выжить самим, а в том, чтобы не дать выжить оккупанту: необходимо выходить из глуши, хозяйничать на дорогах, занимать поселки и города. Населению надо ежедневно показывать, что хозяева этой земли мы, а не они, незваные гости.
Нельзя сказать, что при этих словах Григорий всегда видел восторг в глазах слушающих. Среди них были не только местные жители, но и военнослужащие, бежавшие из транспортов и колонн военнопленных. Они еще оставались под тяжелым впечатлением от пережитого. Их рассказы были наилучшим отрезвляющим средством для тех, кто, начитавшись немецких листовок, хоть на секунду мог поверить в то, что всякому, перешедшему на сторону немцев, будут гарантированы «жизнь, хорошее питание, доброе отношение и немедленное возвращение домой после скорой победы немецкого оружия».
* * *
Лифт щелкнул замком, заявив о своем прибытии. В отличие от коридоров, кабина внутри была ярко освещена, отчего настенные панели из красного дерева самодовольно светились.
Молодые люди, всё ещё шокированные столь интеллигентным обхождением с ними высокого начальства, осторожно втиснулись в лифт, нажатием кнопки запустили подъемный механизм, огляделись и оторопели. На уровне глаз с правой стенки кабины на них взирала размашистая подпись полковника Бричкина.
Не знаю, Гриша, удастся ли нам уйти от сумы и от тюрьмы, но уверен, что от полковника Бричкина мы уж точно никуда не денемся, мрачно заключил Семен.
* * *
Я готов! Северов прошелся перед столом, на котором были разложены пачки фотокопий.
Григорий сел и приготовился слушать.
Буду краток. Изучая материалы, добытые нашей боевой группой, я пришел к нескольким выводам:
Причиной провала и гибели нашего товарища стало предательство со стороны одного из двух людей, рекомендованных ему Центром.
В немецких документах предатель проходит под псевдонимом «Лукавый». Легенда, изложенная разведчиком на следствии, не выдержала проверки, устроенной немцами, и его расстреляли. Кстати, вел себя наш коллега во время следствия и казни в высшей степени достойно. В отчете немецкий следователь написал: «Принятие смерти вместо раскаяния и согласия на сотрудничествотипично русский синдром».
Северов замолчал.
А теперь перейдем к самим документам.
Григорий упреждающе поднял руку:
Не будем тратить время. Я согласен с твоими выводами. У меня для тебя есть важная информация. На этой неделе заканчиваем подготовку, в среду встреча с руководством, а в ночь с субботы на воскресеньеоперация.
Прекрасно. А то у меня ощущение, что я скоро плесенью покроюсь.
Чтобы этого не произошло, займемся делом. Сегодня самое время подвести итог твоим усердию и старанию.
Это, по-моему, одно и то же.
Григорий не умел соглашаться, но против очевидного возражать не стал, а развернул тетрадь учета занятий.
Итак, начнем с наружного наблюдения. Филерыкак их раньше называли, которые за тобой работали, тончайшие психологи. Если ты попадаешь в их поле зрения, они тут же присваивают тебе псевдоним, который не только достаточно точно определяет внешность, но и твою сущность. Немецкие филеры делают то же самое, только на немецком языке. Посмотрим, что произошло у нас. Вот три разведчика работали за тобой и, не сговариваясь, дали тебе три псевдонима.
Интересно! Северов даже привстал со стула.
Пожалуйста: «Аспирант», «Холостяк», «Интеллигент». Вот так ты выглядишь со стороны.
Северов неопределенно пожал плечами.
А вот оценки твоего усердия за период учебы в Центре: физическая подготовка5, стрельба5, конспирация5, работа «на ключе» 4. Радисты отмечают: мог бы работать на «пять», но не щадишь рабочей руки, упражняешься на турнике, что губительно сказывается на эластичности кисти.
Оценки Северов выслушал, уныло уставившись в пол.
Что загрустил? Не доволен оценками?
Дело в том, что в немецкой школе, которую я окончил, оценки отсчитывались наоборот.
Как же?
Единицавысший бал, пятеркаочень плохо, а шестерка, по-нашему, кол. И я подумал, насколько все в жизни условно.
Григорий внимательно посмотрел на собеседника.
Скажи, ты в юности стихов не писал?
Нет, у меня были другие недостатки. Генрих помолчал, а затем резко сменил тему: Если результат учебы в целом положительный, то хотя бы один выходной день за весь период подготовки мне положен?
Естественно.
Тогда я мечтал бы напоследок провести его в светском обществе и, конечно, в светской обстановке. Выехал бы в город, скажем, с нашей хозяйкой Верочкой, посетил бы какие-нибудь еще функционирующие культурные заведения.
Здоровое желание, полностью поддерживаю.
Григорий, несомненно, рассчитывал на более сложный запрос, а потому с легкой просьбой поспешно согласился.
Глава вторая
Даже неискушенному в делах мирских человеку было ясно, что природа эту войну не одобряет. Суровая зима начала сорок второго года честно поработала на Россию. Подойдя вплотную к Москве в конце 1941 года, немецкие войска вляпались в лютую зиму с холодами, которых Россия не знала уже много лет. Не дотянув совсем немного до теплых московских квартир, немцы застряли в суровом морозном Подмосковье. Все, что двигалось, застыло, включая людей.
Северову повезло: крытый грузовик, доставлявший хлеб из пекарни прямо на передовую, на обратном пути в Москву среагировал на его вытянутую руку. Генрих легко поднялся в кабину.
Водитель, мужчина преклонного возраста, с седой головой и тяжелыми натруженными руками, лежавшими на руле, попытался взглядом оценить пассажира. Не найдя в нем ничего примечательного, попробовал включить первую скорость. Раздался возмущенный рокот всех находившихся в коробке скоростей шестеренок, после чего машина дважды нервно дернулась.
По мере приближения к Москве появились люди, двигавшиеся вдоль шоссе. Когда въехали в город, шофер взглянул на пассажира: молодой человек не в военной форме вызывал в те времена у всех целую гамму чувствот подозрения до презрения.
Что, по броне живешь? глядя на дорогу, как бы невзначай поинтересовался водитель.
Да нет, медкомиссию проходить еду. В авиацию забирают.
Это хорошо. Может, Москву прикроешь с воздуха, а то летают над городом ночью, швыряют бомбы куда попало. Вот вчера прямо на шоссе две сбросили. Сегодня, правда, воронки уже засыпали песком. Но кому это надо?
Причинно-следственная связь недовольства водителя осталась для Северова неясной. Его возмущала неточность бомбометания немцев, как будто обратное его могло устроить больше. Пока Генрих выстраивал логическую цепочку мышления пожилого человека, они миновали конечную остановку трамвая. Водитель поймал его взгляд и решил поведать будущему защитнику неба столицы свои соображения.
Подвезу тебя поближе к центру, а оттуда переулками прямо на хлебозавод проеду, объяснил он почему-то извиняющимся тоном свою добрую услугу В конце второго квартала машина так резко затормозила, что, не упрись Северов обеими ногами в пол, наверняка вышиб бы головой лобовое стекло. Впереди на дороге зияла глубокая яма от разорвавшейся бомбы. Около нее стояли подростки и внимательно рассматривали дно воронки, быстро наполнявшейся водой. Больше ничего там разглядеть было нельзя, и тем не менее каждый прохожий считал своим долгом посмотреть в разверзшееся чрево. Никакого ограждения не было. Вместо негодве доски, вбитые в землю.
Черт знает, что творят, возмущался какой-то приезжий, скорее всего из подмосковной деревни.
Позавчера в Москву-реку две штуки зашвырнули!
Видать, спьяну, не по делу бросают, не уставал возмущаться приезжий.
То, что все беды от водки, русский человек точно знал всегда, а потому и отказываться от нее был не намерен.
Слава Богу, что так, непонятно за кого вступился подошедший мужик. Ведь если бы в дом, сколько народу покалечило бы!
Это верно, но реку-то что бомбить? Водаона и есть вода.
Скоро появился военно-милицейский патруль, который стал направлять редко проезжавшие машины на соседнюю улицу. Северов прошел к конечной остановке, где стояли два сцепленных вместе трамвайных вагона.
* * *
В небольшом сквере напротив Большого театра Веры не оказалось. Генрих сел на скамейку и стал разглядывать величественный фасад, с которого сняли знаменитую квадригу. Фронтон был закамуфлирован искусными маскировщиками под безликое служебное здание. Северов удивился, до какой степени отсутствие лошадей на фронтоне меняло привычный облик здания. Он попытался представить, как всё это выглядит с воздуха, однако ни фантазии, ни времени не хватило.