Убила бы! шутливо ответила Анна, обмахиваясь веером.
Ах, я убит! воскликнул старик и, закатив глаза, повалился на одно колено, прижав руки к груди.
Все расхохотались, а Людовик смеялся громче всех. Анна подняла к нему лицо и посмотрела на него так нежно, что ему захотелось прямо сейчас подхватить ее на руки и унести куда-нибудь далеко, где они были бы совершенно одни. Он ласково пожал ее руку, лежавшую на подлокотнике.
В это время в зал вошел какой-то человек, одетый по-дорожному, и остановился в растерянности, оглядывая присутствующих. Поколебавшись, решился, подошел к Люиню и с поклоном передал ему какое-то письмо. Люинь прочел его, и даже издали было видно, как он побледнел. Велев вновь прибывшему следовать за собой, он поспешил к королю. Заметив, что происходит нечто странное, придворные начали перешептываться, танцы сами собой прекратились, понемногу затихла и музыка. Все смотрели на короля, читавшего письмо. Окончив читать, Людовик поднял глаза от бумаги, обвел взглядом зал и коротко произнес:
Господа, я получил донесение от губернатора Блуа. Минувшей ночью королева, моя мать, бежала из замка и укрылась во владениях герцога дЭпернона.
На этом король быстрым шагом направился к выходу.
С минуту в зале длилось оцепенелое молчание, а затем все зашумели, засуетились и побежали собираться. Солнце не успело еще скрыться за горизонтом, а карета за каретой уже мчались по дороге из Сен-Жермена в Париж.
Я, нижеподписавшийся Арман Жан дю Плесси де Ришелье, епископ Люсонский, находясь в здравом уме и твердой памяти, в присутствии нотариуса, мэтра Жака Тиссандье из Авиньона, составил нижеследующее завещание седьмого дня марта 1619 года от Рождества Христова
Секретарь Мишель Ле-Маль обмакнул перо в чернильницу и выжидательно посмотрел на Ришелье. Исхудавшее и пожелтевшее лицо епископа с ввалившимися щеками и запавшими глазницами тонуло в подушке, костлявая рука безжизненно лежала поверх одеяла. Из щели меж тонких губ долетал тихий, еле слышный голос:
Завещаю похоронить себя в кафедральном соборе Люсона, коему оставляю свое столовое серебро, церковное облачение и три фландрских настенных ковра Основанной мною семинарии завещаю свою библиотеку и наличные деньги в сумме одной тысячи ливров Это все, что я могу ей передать, ибо никаких иных средств не имею
Анри де Ришелье на цыпочках вошел в комнату и тихонько притворил за собой дверь.
Ну что? Как он? спросил маркиз у камердинера Дебурне.
Да плох, плох, шепнул тот, покачав головой. Утром доктор приходил, кровь отворял. Вот, завещание пишут
В тишине раздавался только скрип гусиного пера по бумаге. Вдруг со двора послышался стук привратного молотка. Дебурне поспешно вышел.
Вскоре в прихожей зазвучал громкий басовитый голос, с которым пытался спорить тенорок Дебурне. Однако его возражения силы не возымели, тяжелые шаги протопали прямо к двери, которая распахнулась, явив взору присутствующих большую фигуру в засыпанном снегом плаще на меху.
Куда! Куда! Нельзя к нему! все еще увещевал пришельца камердинер. Плащ хотя бы снять извольте! сдался он наконец.
Незнакомец скинул ему на руки плащ и остановился на пороге.
Неужто и в самом деле плох? нерешительно пробасил он, глядя на восковое лицо Ришелье.
Тонкие голубоватые веки епископа затрепетали, он приоткрыл глаза.
Кто здесь? спросил он еле слышно.
Незнакомец подошел к постели. Ришелье вгляделся в его лицо.
Господин дю Трамбле? произнес он голосом, задрожавшим от надежды.
Ну, слава Богу, узнали! обрадовался гость. А я ведь двести лье без остановки к вам скакал, да по такой-то погоде! Вот. Он полез куда-то за пазуху, извлек оттуда запечатанное письмо и передал секретарю.
Ле-Маль взломал печать, пробежал письмо глазами.
Король приказывает вам немедленно покинуть Авиньон и прибыть в Ангулем, где вас ожидает королева-мать, произнес он неуверенным голосом, не совсем понимая, что происходит.
То же недоумение отразилось на лице Ришелье.
Королева-мать изволила две недели тому назад бежать из Блуа, пояснил дю Трамбле. Суматоха тогда поднялась, на Люине лица не былоподи узнай, что у ее величества на уме.
Дю Трамбле оглянулся и поискал взглядом стул. Нотариус живо вскочил и уступил ему свое место.
Восемь дней в седле, ноги не держат, как бы извиняясь, сказал гонец, уселся и продолжил рассказ.
После того как королева лишилась мудрого советника в вашем лице, дю Трамбле слегка поклонился Ришелье, рядом с ней возник очередной итальянский проходимецнекто аббат Руччелаи из Флоренции. Он-то и стал вбивать ей в голову мысли о том, чтобы вернуть себе прежнюю рольслыханное ли дело, чтобы мать короля была изгнана из Государственного совета! Но как ее вернешь? Король предпочитает держать матушку на расстоянии, в Блуа под охраной. Остается бежать! А куда? Руччелаи сунулся было к герцогу Бульонскому, но тот поостерегся играть с огнеммол, годы уже не те. А вот герцог дЭпернон оказался сговорчивее: он был обижен, что власть его урезали, а еще пуще, что сыну его, архиепископу Тулузскому, до сих пор кардинальскую шапку не пожаловали. Так что королева укрылась у него в Ангулеме и прислала королю письмо: мол, мое место подле вас, прогоните Люиня, все зло от него, и заживем по-прежнему, душа в душу. А не тово Франции найдутся благородные дворяне, способные постоять за свою государыню. Король наш нраву горячего, хотел было тотчас собирать войска и идти на матушку войной. Да только Люинь совсем другого складаему лишь бы тишком, да молчком, да без драки. Канцлер Силлери, хоть Люиня и не любит, тоже воевать отсоветовал. Тем временем брат мой, отец Жозеф, поговорил с Деажаном о вас. Деажан подступил к королю: есть, мол, лишь один человек, который заставит вашу матушку образумиться. Вот и пришлось мне в ваши палестины добираться!
Ришелье попытался сесть на постели. Брат Анри и секретарь поддержали его и подложили под спину подушки.
Можете идти, мэтр, мы с вами закончим позже, тихо, но твердо сказал Ришелье нотариусу. Тот откланялся и удалился.
Умирающий епископ совершенно преобразился. В него словно вдохнули искру жизни, глаза загорелись. Немного посидев и словно собравшись с силами, он отбросил одеяло и спустил ноги с постели.
Ну, что стоишь? Одеваться! приказал он камердинеру.
Тот оторопел. Ришелье сделал нетерпеливый жест рукой.
Может, и правда повременить? неуверенно предложил дю Трамбле, чувствуя себя несколько неловко.
Одеваться! повторил Ришелье. И принеси нам что-нибудь поесть. Дорога дальняя.
Дебурне ушел, пожимая плечами и хлопая себя руками по бокам.
Через два часа карета уже увозила ожившего епископа из Авиньона.
Глава 5. Примирение
Двери распахнулись, горничные присели в реверансев спальню госпожи де Люинь вошла Анна Австрийская. Мари попыталась было приподняться на постели, но Анна остановила ее быстрым жестом:
Лежи, пожалуйста, лежи!
Она подошла и села на табурет рядом с кроватью. Мари слабо улыбнулась королеве из пышных подушек.
Ну, как ты? спросила Анна, участливо глядя на ее бледное лицо с голубыми тенями под глазами.
Мари сделала знак рукой, одна из горничных вышла и вскоре вернулась в сопровождении кормилицы, которая несла на руках спеленутого младенца.
Анна живо вскочила и заглянула под уголок кружевного кокона.
Боже мой, какая красавица! воскликнула она, в умилении глядя на сморщенное красное личико с почмокивающим во сне ротиком. Вся в мать!
Я назову ее Анной! сказала Мари, с улыбкой наблюдая за этой сценой.
Королева еще немного полюбовалась младенцем и снова села на табурет. Кормилица унесла ребенка.
Ты знаешь, увлеченно заговорила Анна, я много думала нынче ночью: твоей дочери ведь необходима хорошая партия.
Мари рассмеялась:
Что вы, ваше величество, об этом думать еще слишком рано!
Вовсе нет! живо возразила королева. Вот послушай: я полагаю, ей лучше всего подойдет сын герцога де Жуаёза. Если ты согласна, я с ним поговорю. Нужно будет еще как следует обдумать брачный договор, но с этим пока время терпит
Мари смотрела на нее ласково и нежно, но как-то по-взрослому, почти по-матерински, и под этим взглядом Анна смутилась и замолчала.
Страшно было? робко спросила она немного спустя, почти шепотом.
Да нет, не страшно, раздумчиво ответила Мари. Немного больно, конечно, но страшнонет Это же от любви, а все, что от любви, прекрасно.
А я, наверное, все равно бы боялась, призналась ей Анна. Ведь так часто умирают
Она осеклась, вспомнив, что и мать Мари умерла родами. Но та ободрила ее теплым взглядом.
Не нужно думать о плохом, вот и все. Это всего лишь испытание, которое несет нам любовь. И если мы пройдем его, она вознаградит нас за терпение и веру и снова даст вкусить своих радостей. Ни в коем случае нельзя показывать любимому мужчине, что тебе страшно или больно, не то потом он поостережется снова лечь с тобой в постель, чтобы это не повторилось.
Мари оживилась и приподнялась на локте.
Я сейчас пишу трактат о любви, сообщила она. Наподобие Монтеня, что мы читали вместе. Но только Монтеньмужчина, ему не понять, что чувствует женщина, чего она ждет от любви. И уж конечно, ему ни разу не доводилось рожать!
Ты неисправима! Анна со смехом всплеснула руками. Но вообще, она снова посерьезнела, мне все-таки страшно думать об этом. Мой Людовик так любит меня, даже на охоту не ездит, чтобы побыть вдвоем И я его тоже люблю Но все ждут от нас ребенка. Бентивольо вчера опять спросил меня с лукавой улыбкой, что поделывает дофин
Ну и что же поделывает дофин? Мари снова откинулась на подушки. Анна порозовела от смущения.
Я все думаю А вдруг если я наконец произведу на свет дофина, он отвернется от меня? Понимаешь, когда все вокруг только и твердят тебе, что про наследника, появляется такое чувство, будто все твое предназначениетолько в этом, а я я Анна была готова расплакаться. Мари потянулась к ней и ласково коснулась своей рукой.
Ну что вы, что вы! увещевала она королеву. Ведь ваша свекровь родила королю шестерых детей, и он бы сделал ей еще столько же, если бы его не убили!
В этот момент в комнату вошел Люинь. Завидев королеву, он низко поклонился, широко взмахнув шляпой с пышным белым пером. Анна встала, приветствовала его учтивым кивком и, пожелав Мари поскорее поправляться, пошла к двери. Люинь посторонился, чтобы дать ей дорогу. Оглянувшись на пороге, Анна перехватила пламенно-нежный взгляд, который Мари устремила на мужа, и, смутившись, быстро ушла.
Заседание совета было в разгаре, когда Марии Медичи доложили о прибытии епископа Люсонского. Мария просияла и велела тотчас его просить. Остальные участники совета недовольно переглянулись. На какое-то время в зале повисла томительная, напряженная тишина, пока, наконец, в дверях не появилась худощавая фигура епископа. Ришелье был одет в мирское дорожное платье, шляпу держал в руке. Шесть пар глаз устремили на него свой взгляд: королева-матьполный радостной надежды, Руччелаи и Шантелубсумрачно-враждебный, старый герцог дЭперноннедоверчивый, его сыновья, маркиз де Лавалетт и архиепископ Тулузскийиспытующий. Заметив это, Ришелье учтиво, но сдержанно поклонился.
Мы очень рады видеть вас, Люсон, заговорила королева. Ришелье внутренне усмехнулся: это «мы» было слишком широким обобщением. Было бы лучше, если бы вы присоединились к нам прямо сейчас, но я вижу, вы утомлены дорогой. Ступайте отдохните. Вас проводят в отведенные вам комнаты.
Вы очень добры, ваше величество. Ришелье снова поклонился, но уже ей одной. Я и сам хотел смиренно просить вас о том же.
Едва епископ ушел, как за столом совета разгорелся спор о том, можно ли ему доверять. Руччелаи, яростно жестикулируя, доказывал: «после всего, что было» нельзя. Мария защищала Ришелье.
Если бы не он, я бы сейчас, верно, чахла в монастыре. Еще неизвестно, как бы все повернулось, если бы нас не разлучили. А ваши советы привели меня сюда! запальчиво выкрикнула она.
Руччелаи уже набрал в грудь воздуха, чтобы ответить, но осекся под тяжелым взглядом дЭпернона. В самом деле, положение герцога было еще сложнее: король лишил его всех титулов и должностей и практически был с ним в состоянии войны. Хлопнув ладонью по столу, Мария закрыла заседание совета. Едва дождавшись, пока все откланяются и разойдутся, она поспешила к Ришелье.
Епископ боком сидел в кресле, опершись на подлокотник и устало прикрыв глаза рукой. Дебурне вместе с другим слугой распаковывали и раскладывали вещи. При появлении королевы Ришелье привстал, но Мария жестом велела ему оставаться на месте. Она присела на стул и осведомилась, как епископ перенес дорогу.
По правде сказать, тяжело, ответил тот. Двадцать дней в пути, в самую распутицу К тому же меня арестовали в Лионе.
Арестовали?!
Представьте себе! По обвинению в государственной измене, хотя у меня при себе было письмо короля. Ночь пришлось провести в караульной. По счастью, утром приехал губернатор дАленкур, узнал меня и отпустил.
Задав еще пару вежливых вопросов, ответы на которые ее не интересовали, королева принялась рассказывать историю своего побега. Она не могла усидеть на месте и ходила по комнате, бурно жестикулируя. Ришелье слушал, полуприкрыв глаза и слегка покачивая головой. Виновником всех бед Мария называла Люиня. Она с таким праведным гневом обличала произвол временщика, забравшего власть над ее сыном, будто сама семь лет не была игрушкой в руках итальянского авантюриста и его жены. По словам королевы, единственным ее желанием было воссоединиться с сыном и жить с ним в любви и согласии. Обо всем этом она писала королю, а также в памфлетах, которые печатались и распространялись от ее имени, но Людовик в ответ лишь занял Блуа и прислал ей короткое послание, сообщая, что непременно вырвет ее из рук коварного похитителя дЭпернона. Закончив свой эмоциональный рассказ, Мария спросила, что обо всем этом думает Ришелье.
Я могу лишь повторить вслед за Сократом: «Я знаю, что ничего не знаю», уклончиво ответил тот. Я столь долго находился вдали от дел, что мне требуется время, чтобы во всем разобраться. Если вы позволите, я желал бы присутствовать при заседаниях совета, но ни в коей мере не намерен вмешиваться в его решения.
Поняв, что пока ей ничего не добиться, королева отступила.
Ришелье исправно посещал заседания совета, практически ничем не обнаруживая своего присутствия. Он слушал и молчал. Ситуация стала ему ясна. Во-первых, он понял, что Руччелаизвонкий, но пустой бубен, Шантелубчестолюбец, готовый лезть наверх по головам, дЭпернонусталый старик, раскаивающийся в том, что ввязался в эту авантюру и тревожащийся за будущность своих сыновей, а его сыновья здесь лишь потому, что не хотят бросить отца в тяжелую минуту. У Марии же собственного мнения нет вообще, она хочет одноговласти, причем немедленно и любой ценой. Во-вторых, он узнал, что в распоряжении мятежниковвсего пять-шесть тысяч человек пехоты и восемьсот-девятьсот всадников, которых с грехом пополам удалось собрать дЭпернону. Королева и так уже вся в долгах, на большее денег нет. К тому же все, к кому она обращалась за помощью, поддержать ее отказались, в том числе гугеноты, припомнившие ее дружбу с Испанией. Руччелаи кипятился и предлагал какие-то невероятные планы, но даже Мария досадливо морщилась. Она, наконец, вплотную подступила к Ришелье, требуя высказать свое мнение. Тот ответил, что, на его взгляд, наличных сил недостаточно и лучше подумать о переговорах. Королева отличалась упрямым характером, ей требовалось время, чтобы перейти от одной мысли к другой. Но после окончания совета Ришелье переговорил с дЭперноном и заручился его полной поддержкой.
В Ангулем прибыли парламентеры королястарая лиса де Бетюн и аббат де Берюль. При виде своего бывшего покровителя Ришелье почувствовал некую ревнивую тревогу: де Берюль славился своим даром убеждения и успешно обращал гугенотов в католичество. При этом он был совершенно бескорыстен и нечестолюбив, даже отказался от епископского сана. Не приходилось сомневаться, что он запросто уговорит королеву пойти на заключение мирного договора на любых условиях, но ведь заслуга примирения матери с сыном должна принадлежать Ришелье, и только ему!
На срочно созванном совете слово взял де Бетюн. Он сообщил, что король, разгневанный похищением своей матери, хотел немедленно покарать обидчиков, однако его удержал от этого шага главный советник де Люинь, заявив, что, вероятно, это он, не желая того, чем-то прогневил королеву-мать, хотя и не знает за собой никакой вины. А посему нужно спокойно во всем разобраться, дабы истина восторжествовала. (Ришелье спрятал улыбку: Люиньпоборник истины? Просто струсил, вот и заюлил.) Тем не менее, продолжал де Бетюн, король требует прекратить печатание оскорбительных памфлетов, поскольку, раня его слуг, они причиняют боль ему самому. Кроме того, он требует распустить войска. В случае неповиновения на мятежников выступят три королевские армиив Шампани, чтобы к ним не пришла помощь из Лотарингии, в Гиени, чтобы сковать силы гугенотов, и, наконец, в Пуату, под командованием самого короля, который поведет ее прямо на Ангулем. Помощи от Испании ждать не приходится, ибо испанский посол Хирон рекомендовал Филиппу III соблюдать нейтралитет.