Константин ЛагуновКРАСНЫЕ ПЕТУХИРоман
К 70-летию Великого Октября
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава первая
1
Над Челноково бесновалась красная метель.
Косматое пламя, захлебываясь и урча, с хрустом пожирало пятистенник бежавшего торговца Текутьева.
Рассерженной вороньей стаей кружили тревожные вскрики набата. Взбесившиеся псы надрывали глотки утробным воем. Пронзительно ржала лошадь. Ветер разметывал по селу кровавые искры и пепел.
А люди словно вымерли или ослепли и оглохли все разом.
Надрывно ревел медный великан. У попа Флегонта от холода и напряжения руки занемели. Выпустил нажегшую ладони веревку, метнулся к узкому, похожему на бойницу, оконцу. Огромные выкаченные глаза прикипели к вихрастому факелу горящего дома. Подле него мельтешила одинокая фигура. «Ромка Кузнечик Где же мужики?»
О-го-го-о-о! Э-эй!!
Ветер слизывал с губ крики, рвал их в мелкие клочья. Флегонт так круто развернулся в тесном оконном проеме, что едва не свалился с колокольни. Отбил пятки, скользя по крутым ступеням витой лестницы.
Едва выскочил на паперть, обожгла догадка, оборвала бег.
У-м! стиснув зубы, протяжно и глухо простонал Флегонт и звонко пришлепнул ладонь к высокому бугристому лбу.
В проеме калитки возникла серая фигура. Женщина? Раздетая ио господи! кажется, босиком. Шагнул из тени навстречу, окликнул:
Кого бог несет?
Не то всхлипнув, не то выговорив что-то, женщина повалилась на снег. Флегонт прижал к себе бесчувственное, холодное тело и, как волк с прирезанной овцой, заскакал по сугробам к церковной сторожке.
Уложил женщину на лежанку, схватил попавший на глаза ковши за снегом. Осторожно оттирал обмороженные ступни сначала снегом, потом рукавицей шерстяной. Должна же быть припрятана у этого пьянчужки хоть косушка на опохмелку. Обшарил все закутки. Нашел-таки черную бутылку, заткнутую тряпицей. Вытащил затычку, понюхал. Протянул глиняную кружку очнувшейся женщине, приказал.
Пей, Катерина.
Женщина задыхалась, по щекам катились слезы, а Флегонт все лил и лил ей в рот обжигающую противную жидкость до тех пор, пока Катерина не закашлялась. Ее мутило, она еле сдерживала подкатившую к горлу тошноту.
Держи в себе. Перемоги, строго басил Флегонт и, когда женщина, вспотев от натуги, все-таки справилась с приступом рвоты, прямо из горлышка допил остатки самогона.
Раздул и без того широкие ноздри, шумно и долго втягивал застойный горьковатый воздух холостяцкой берлоги.
Чертей бы ею травить! сердито швырнул на лавку пустую посудину.
Синие навыкате глаза Флегонта будто масленой пленкой подернулись и закосили на ядреные белые ляжки. Сняв с деревянного, вбитого в стену шпиля старенький шабур, накинул на женщину.
Укройся.
Пинком подтолкнул к лежанке табурет, присел.
Рассказывай.
Ой, батюшка Ровно во сне. Досель не очухаюсь. Продотрядчиков у меня поставили. Красноармейка. Да ить ты знаешь Обратно же избахоть на ходке кати. Сам председатель волости Кориков привел. Старший-то в отрядеуездный комиссар хлебный.
Ну-ну
Сколь дён они бились. А ноне ровно надломились мужики. До свету Маркел Зырянов хлеб привез. Опосля другие потянулись. Текутьевский каменный амбар возле лавкидоверху. Перевела дух, кончиком языка облизала потрескавшиеся губы. Прикрыла отяжелевшие веки. В сон шибает Вечером Кориков полмешка пельменей приволок, две четверти самогонки. Песни разные, не наши, пели Опять передохнула, долго не могла проглотить слюну. Ночьюровно мертвяки. Самогонка-то, видать, с приправой. А я чую: под окнами шабаршит. Выскочила в сенцы, слышу только, снег заскрипел и дымом потянуло. Торкнулась в дверьснаружи приперта
Катерина запрокинула голову, закрыла глаза. Задышала глубоко и ровно. Флегонт подождал, нетерпеливо поерзал на табурете, подтолкнул женщину в плечо. Дрогнули слипшиеся ресницы, но не разошлись.
Катерина, Флегонт шлепнул женщину по раскрасневшейся щеке. Катька! Схватил ее, за плечи, встряхнул так, что стукнулась затылком о лежанку.
Мутные глаза бессмысленно воззрились на Флегонта.
Ково тебе?
Как спаслась?
Из сенок лаз на чердак. Там окошечко. Головой в сугроб. Потом ты Век не забуду, чем хоть
А продкомиссар? Продотрядовцы?
В раю, еле вымолвила женщина и снова заснула.
Вот оно что. Как кур во щи. Дерьмо, не продкомиссар.
Если такой волчина, как Маркел Зырянов, сам зерно привез, надо не самогон пить, а винтовки заряжать, прости меня, боже. С кем же Кориков?.. Катьку, ровно кость обглоданную со стола, смахнули. Господи, упокой души убиенных рабов твоих. Прости и помилуй их, ибо не ведали сами, что творили Нет, эти-то ведали. Не вслепую шли. Мертвой хваткой вцепилисьотдай хлеб! И ведь не себе, не для собственного чрева Правда и кривда на одной земле, одной кровью политы. Вразуми мя, боже, не осуди за молитву сию. Вероотступники, богохульники, а руки в мозолях
Пола тулупа откинулась, обнажив белый клин подштанников. Только теперь Флегонт вспомнил, что полураздет. Не дай бог заглянет кто на огонь или сторож Ерошич воротится. Батюшка в подштанниках, рядом пьяная солдатка Катька Пряхина. И бросить ее нельзя. Как отнесутся те, кто поджег, узнав, что Катька жива? Чего ошалелая баба понамелет спьяну? Господи, вразуми
Завернул Катерину в шабур и понес на поповский двор. Миновав высокое резное крыльцо, прошел прямо в огород. Вечером топили баню. Флегонтова баня топилась по-белому, тепло в ней держалось долго. Там на широкой скамье и уложил Катерину. Очутившись на лавке, женщина на миг пришла в себя, пробормотала:
Он все знал И снова закрыла глаза.
«Кто он?» Глянул на бесчувственную женщину, махнул безнадежно рукой, поспешил к двери.
Кое-как успокоил жену, торопливо оделся сообразно сануи снова на улицу, к догорающему костровищу, вокруг которого теперь гомонила толпа. Едва ступил в освещенный пожарищем круг, как ветер швырнул в уши слова, выкрикнутые высоким, надтреснутым голосом Маркела Зырянова:
Растаскивай бревна, кидай снег!
Флегонт сбился с шагу, приостановился. «Он и подпалил».
2
Пожар догорал. И метель стихла, будто затем только и занималась, чтоб пожарче раздуть страшный костер. Все свершилось неправдоподобно быстро. Из серой, метельной замяти вылупился красный петух, раскрылился, распушил хвост, клюнули нет изукрашенного дивной резьбой дома Текутьева-младшего. Нет продотрядчиков во главе с уездным продкомиссаром, наделенным чрезвычайными полномочиями.
Остались смердящие головешки. В нихсгоревшие парни.
Осталась черная похмельная тревогакогтистая, удушливая.
Катилась ночь к рассвету. Вот-вот займется новый день, судный день горького похмелья и тяжкой расплаты.
Отчего не поспешили на помощь Ромке Кузнечику? гневно басил Флегонт. Казалось, сей миг из его выпученных глаз вылетят огненные стрелы, пронзят Маркела Зырянова.
Рядом с попом Маркел выглядел подростком: худой, низенький, плоский. На длинной шее маленькая вертлявая голова. Но черты лицатвердые. Брови над переносьем почти срослись, Взгляд коричневых глазнеломкий, острый. На запавших щеках, словно следы кошачьих лап, глубокие и частые морщины.
Своя рубаха, батюшка, ближе.
И на твою рубаху искра пала?
Вечор продкомиссар исповедовал: не привезешь хлебрасстреляю, на раздумьеночь Может, худа башка, да одна. Сусеки подмел, вывез Когда занялось, мы хлебушко- то назад разобрали. С того и припозднились
Флегонт обеими руками глубже насадил на голову отороченную горностаем круглую шапку, сердито дунул ноздрями.
Как не хотите, чтоб с вами поступали люди, так не поступайте и вы с ними. Иль мыслишь, простят власти сие?
Казнить либо миловать можно виноватого. А здеся развел руками, вздернул плечо. Один бог видел, так он
Не поминай всуе имя господне, сердито оборвал Флегонт. И у стен есть уши, и у ночиглаза. Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано.
Вот теперь Маркел забеспокоился, запереступал, точно на раскаленном поду.
Чего жмешься, яко заяц под тенью орла? Флегонт брезгливо сморщился, Спарил господь с заячьей душонкой волчиную злобу
Ты меня, батя, не трожь от бешенства тонкий хрипловатый голос взвился и лопнул. Несколько раз Маркел хватанул открытым ртом студеного воздуху, Поостерегись, не то Я могу
Все можешь, спокойно и грозно пророкотал Флегонт. Небрежным взмахом руки стряхнул иней с пышной волнистой бороды. Коли бог совести не дал Не о тебе пекусь: не заслужил. Помолчал. Тяжело вздохнул и негромко:Паршивцы. Из-за вашей слепой злобы может все село сгинуть Подберите огарыши кольев, коими дверь да ставни подпирали
Повернулся, тяжелыми широченными шагами пошел прочь. Маркел долго оглушенно стоял посреди дороги, тупо глядя в спину уходящего попа.
Свежий снежок легонько похрустывал под новыми, еще не разношенными валенками. Сын деревенского пимоката, Флегонт сызмальства помогал отцу щипать, бить шерсть, настилать и стирать пимы. И по сю пору лучше Флегонта никто в округе не сваляет валенок. Вся многочисленная поповская семьяа у него было шестеро детейщеголяла в разноцветных валенках отцовского изготовления.
Мягкий скрип снега не раздражалнапротив, успокаивал. И мороз холодил разгоряченную голову, студил кровь.
До сравнительно недавнего времени жизнь казалась Флегонту простой и понятной. Не внесла особой сумятицы в его душу и начавшаяся мировая война, Флегонт вместе с тогда еще здравствующим своим предшественником отцом Василием служил молебны во здравие сражающихся односельчан, панихиды за упокой души павших в боях. С величайшим нетерпением ждал писем двоюродного племянника Вениамина, добровольно ушедшего на фронт с последнего курса медицинского факультета Петербургского университета. Письма Вениамина с фронта были длинные и смутные, полные недомолвок, плохо скрытой тревоги. Флегонт раза по три в неделю ездил в уезд за столичными газетами. Их было мало, и приходили они с полумесячным опозданием. Разные газеты писали об одном и том же по-разному, и от этого тревога становилась еще сильней.
Вихрь революции вырвал с корнем извечные представления, понятия, устоивсе, чем жив был доселе Флегонт, перепутал, скрутил комом и швырнул с кручи в тартарары. Где верх, где низ, что черное, а что белоепопробуй разбери в эдакой крутоверти. Добро становилось злом, зло оборачивалось в добро. Менялись флаги над Народным домом, менялись власти. Волостное правление становилось то волостным исполкомом, то волревкомом, а то волостной земской управой. Менялись подписи под приказами, которые зачитывались на сходах, но деревенскому попу Флегонту в каждом из них прежде всего слышалось одно слово: «Отдай!» Отдай зерно, отдай сено, отдай коня, отдай мужа, сына, брата в армию, белые требовалив белую, красныев красную
Если бы не кремневая вера в бога, в разумность и преднамеренность посылаемого им испытания, не устоять бы Флегонту, закружила бы и его сатанинская карусель. Помог спастись от казни трем пленным мальчишкам-красноармейцам, укрыл на сеновале бежавшего от конвоя белогвардейского офицера. В проповедях и молитвах звал прихожан к терпению, спокойствию, прекращению братоубийственной войны. Его едва не повесили колчаковцы, хотели расстрелять красные. Отстояли мужики, не дали.
И вот теперь, когда, казалось бы, самое дурноев прошлом, а жизнь начала потихоньку входить в берега, грянула продразверстка. Непонятное, страшное слово-паук. Вцепилось в мужика, и хоть криком кричи, а свой хлеб, потом и кровью взращенный, отдай задарма.
Сын мужика, Флегонт по себе знал, каково терпеть, когда в твоих закромах шарят чужие руки.
Как помирить мужиков с новой властью? Втолковать ей, что нельзя все силой, через колено, вразумить их, что всякая властьот бога и с ней надобно ладить
Распалили, разогнали Флегонта думы. Версты две по селу отмахал, опомнился у околицы.
Остановился. Огляделся. Тишина вокруг неземная. Дома зарылись в сугробы по самые окна. Ни собачьего бреху, ни людских голосов. Даже ветра не слышно. «Вразуми, господи, просветли, направь на путь истинный»
3
Катерина выла в голосжутко и протяжно. Теребила растрепанные, измочаленные волосы, билась головой о стену, заламывала не по-крестьянски тонкие белые руки. То затихала и только глухо постанывала, раскачиваясь из стороны в сторону, то снова начинала голосить.
Флегонт сидел на скамье, уперев ладони в колени, слегка наклонив крупную тяжелую голову. Молчал. И это молчание действовало на Катерину лучше всяких слов и утешений. Мало-помалу она затихла. Всхлипывала, сотрясаясь всем телом, терла подолом юбки красные, мокрые глаза.
Радоваться надобно, а ты слезы льешь, бога гневишь сильно нажимая на «о», глуховато, но проникновенно заговорил Флегонт.
Всхлипнув еще раз, Катерина затихла. Подняла разлохмаченную голову, разлепила потрескавшиеся губы, уставилась на попа.
Бог спас душу твою и тело не порушил, ни единый волос не упал. Это ли не диво? Из ада возвернулась. Чего ж еще ждешь от всевышнего?
На разукрашенном сажей и царапинами, отекшем от слез, но и сейчас красивом лице Катерины мелькнул испуг.
Тут вот гусиный жир и холстина чистая. Смажь и перевяжи. Помочь?
Спасибочки. Сама управлюсь.
Болезненно морщась и тихонько ойкая, женщина смазала и перебинтовала обмороженные ступни ног, Флегонт искоса наблюдал за ней. Всем бог наделил: красотой, статью, умом, а счастья Верно бабы поют: «Не родись красивой, а родись счастливой» Где оно, счастье? В чем? Жар-птицу легче поймать. Всю жизнь тянется к нему человек душой, и руками, и разумом
Ты что, батюшка?
Дурацкая привычка бормотать вслух, с собой разговаривать
О тебе думаю. Воскресла из мертвыхслава господу. А как дальше? Завтра нагрянут из чека. Чем докажешь, что не ты сожгла продотрядчиков, по наущенью, со злобы ль?
Вот те крест На мучнистом лице еще чернее кажутся остановившиеся глаза.
Верю. Но поверят ли они? Если спаслась, с чердака спрыгнув, зачем не к соседям побегла? Рядом ведь
Со страху не в себе была.
Без ветра травинка не колыхнется. Всякому делу первопричина есть, всякой бедевиновник. Настоящие злодеи зело коварны и вероломны. Швырнули тебя в костер, ровно охапку сушняка. Теперь тебя же и оговорят. Чем докажешь правоту?
Батюшка Катерина сползла с лавки, пала на колени, обхватила руками ноги попа. Не погуби. Ты один свидетель
Встань. Поднял женщину, усадил. Нам, священникам, у новой власти веры нет. Тяжело вздохнул, зажал в кулачище пышную бороду и долго молчал. Облачайся. Отвезу в Северск. Не близок путь, а и ночь-от долга
Катерина покачала головой, проговорила, будто сама с собой:
Кончилось мое челноковское житье. Правду баба Дуня насулила: «Не надолго расстаемся, скоро свидимся. С песней прощаемся, с плачем встретимся». По ее и вышло.
У тебя ведь, кроме бабушки
Ни единой душеньки, договорила Катерина. Был мужик навроде, а может, только поблазнилось.
Поживешь пока у бабки.
Сказывали, в Абалаке она сейчас. Грехи в монастыре замаливает. Да я и одна
Нет. Пока не скинешь недуг, одной не след. Вот что, определю-ка я тебя на это время под надзор моего племянника. Человек он образованный, обходительный, на врача учился
Рослый, широкогрудый жеребец бежал легко, широкой, ровной, размашистой иноходью. Снег то скулил, то взвизгивал под коваными полозьями. Дорогу сильно перемело, жеребец скоро покрылся белыми завитками. Флегонт слегка ослабил вожжии лошадь убавила рысь.
Над головой, постоянно меняя цвет и форму, стремительно и неслышно скользили облака. Они мчались, как вспугнутое оленье стадо по зимней тундре, обгоняя и налетая друг на друга. Флегонт провожал облака тоскующим взглядом. Давно позабыл он о Катерине, о том, куда и зачем ее везет: всем своим существом Флегонт устремился сейчас в недоступную высь, откуда недобрый человеческий мир, наверное, кажется покойным и светлым. И как возликовал бы Флегонт, если б вдруг, оторвавшись от земли, жеребец взмыл в небо и врезался в гущу ускользающего облачного клина
Какого лешего прешь? Язви тебя! Разуй шары-то