Отпусти его, выродок.
Сам ты выродок, огрызнулся Пашка и, взбодренный поддержкой толпы, возвысил голосПривык мужиками командовать. Разве ж это власть, ежли воров под крыло сажает?
Тут мордастый пошел грудью на Пикина, урча:
Ты чего с наганом наскакиваешь? Этот ворюга
Чего он у тебя украл? перебил Пикин.
Каравай из кошевки. И разом озверев, Пашка взревелНи пахать, ни сеятьтолько жрать, товарищи пролетарии!
Заткнись! осадил его Пикин. Разве вор за караваем полезет? Голод его погнал на это. Голод!.. Слыхал про такое, сытая харя?
Да ты чего лезешь? взвизгнул Пашка. Нигде от вас
Нигде, подтвердил Пикин. Нигде! Слышишь? вытолкнул он сквозь зубы, не спуская сузившихся жарких глаз с Пашки и медленно надвигаясь на него. Потому как мыСоветская власть. Бедняцкая и рабочая. И в обиду их не дадим. Ты, живоглот, за краюху душу вышибить готов. За кусок живьем в землю. Продотряд на костре спалили. Саботаж Контр
От ворот базара к ним торопливо пробивался красноармейский патруль. Толпа таяла. Затравленно зыркнув по сторонам, Пашка выпустил вора и заспешил прочь.
Куда смотрите? накинулся Пикин на подошедший патруль. Человека убивают, а вы
Подхватил воришку за рукуи едва не бегом с базара. Избитый торопливо семенил рядом, то и дело промокая рукавом кровоточащий рот. Пикин замедлил шаг, сравнялся. Оглядел хлипкую, жалкую фигурку, сказал укоризненно:
Нашел у кого Неужто не видел, что за зверь! Да они б тебя за эту краюху
Все одно, парень всхлипнул, чем так жить, лучше уж
Дурак. Откуда?
Из-под Мелекеса. С Волги. Голод у нас
Знаю Давно не ел?
Четвертый день ни крохи. Ночью приехали. Порыскали по городуи сюда. В батраки хотелне берут. А эти каравай на сено кинули, сами будто отошли. Я как глянулслюна задушила. Не помню, когда останний раз настоящий- то хлебушек Руки, ноги дрожат, глаза не оторву. Эти возьми и отвернись. Не стерпел Откусить даже дали. Сволочи, Ровно мышь на сало. Потешиться захотелось
Вот что, айда ко мне, Пикин решительно развернулся в обратную сторону. Мать дерунами накормит. Только не нажимай шибко с голодухи-то. Побанишься потом, вшей выпаришьи в губпродкомиссариат. Вон тот двухэтажный красный дом. Спросишь Пикина. Там поговорим. Как звать-то?
Герасим.
Отец, мать?..
Все померли В голосе слезы.
Ну-ну. Ты это оставь. Пускай кулачье с мировой буржуазией плачет, а не мы Будем вместях свою республику из голода вызволять
4
Тяжек и бесконечен труд землепашца. Вся жизнь егострада. Не сев, так покос либо жатвавсе равно люди и лошади работают как одержимые, день и ночь, до полного изнеможения. И каждый день, каждый час караулит крестьянина беда. То засуха, то град, то язва-сибирка. Иль налетит вдруг невесть откуда кроваво-красный петух, в одночасье играючи склюнет годами нажитоеи оставайся гол как сокол Оттого-то и сон у мужика по-звериному чуток, и просыпается он без будильникам любой час.
С младенчества и до немощной старости не знают крестьянские руки покоя. С годами чернеют они, роднясь цветом с землей, а крепостьюс корнями земными. Даже в светлые престольные праздники не нежатся праздно они, не отмываются добела и, как в будни, пахнут навозом, молоком, сеном.
Тяжел, но не тягостен земледельческий труд, ибо вместе с соленой усталостью тела дарует он сладкую радость душе, Ни с чем не сравнимо счастье, которым жалует пахаря возделанная им пашня. Как ликует крестьянское сердце, когда неспешно вышагивает хозяин межой своего пшеничного поля, где каждый колос наособицу смотрится и тяжеловесно колышется на ветру, будто в пояс господину кланяется и тихо поет ему осанну. От золотого разлива хлебов, от песенного перезвона-перешептывания спелых колосьев ликует душа хлебороба и счастье туманит его глаза. Бережно размяв колосок в твердых ладонях, осторожно обдув зерна, пахарь сбирает губами их, но не жует, а лишь легонько тискает, пьянея от медвяного солнечного тепла и терпкого земного сока, что по малой росинке собрал для человека пшеничный колос
Все это пережил, все испытал Григорий Пикин. Он был потомственным хлебопашцем. Отец, и дед, и прадедкрестьяне. Земля была им поистине матерью: кормила, поила, одевала, врачевала от телесных и душевных ран. К ней обращались, как к одушевленному, разумному существу, прося о помощи и пощаде. К ней припадали в минуты скорби и радости, в ней обретали свой последний вечный покой. Вдосталь напился мужичьего счастья, всласть нахлебался мужицкого горя и Григорий и оттого еще крепче землю любил, еще жарче и неистовей работал на ней до той поры, пока не приключилась беда
В девятьсот шестнадцатом году, когда он мыкался в окопах мировой войны, пожар сглотнул его избу и все хозяйство. Жена осталась в чем мать родила с двумя малолетками на руках. Молодую красивую погорелицу приютил с детишками богатейший в селе кулак. За кусок хлеба принудил ее к сожительству, а когда она забеременела, сунул ей в зубы четвертную и с великим срамом согнал со двора, ославив на все село, как последнюю потаскуху. Позор загнал женщину в петлю. От голода и хвори примерли дети. Воротясь с войны, Пикин не нашел даже могил жены и детей
С тех черных дней опостылела ему деревня, и крестьянский труд, и сама жизнь, и не начнись тогда гражданская война, бог весть куда бы завела Пикина лютая, иссушающая душу ненависть к кулачью.
Сибирскую деревню тамбовец Пикин увидел впервые зимой двадцатого года, когда его, члена партии с четырехлетним стажем, дважды раненного на фронте, направили в Северск губернским продовольственным комиссаром. Увидели был неприятно удивлен: зажиточных крестьян здесь было куда больше, чем на родной Тамбовщине. А к зажиточным Пикин привык относиться настороженно В каждом из тех, в ком угадывал или подозревал хоть какую-то причастность к паучьему племени мироедов, Пикин видел заклятого врага.
Даже первый секретарь Северского губкома РКП(б) Савелий Аггеевский, такой же непримиримый и яростный в классовой борьбе, даже он не однажды вынужден был принимать сторону председателя губисполкомастарого большевика Новодворова, который резко одергивал Пикина, вразумляя его, втолковывая, что не всякий зажиточный крестьянин есть кулак, а стало быть, враг Советской власти, и что разговаривать с мужиком, даже если он и с достатком, надо по-доброму, как с равным. При этом Новодворов не забывал ссылаться на Ленина, который решительно протестовал против уравнивания крестьян при проведении продразверстки, требуя от продовольственников гибкости, ловкости, маневренности, умения сочетать принуждение с убеждением
Пикин с доводами председателя губисполкома соглашался, но отыскать ту трудноразличимую грань, что делила крестьян на зажиточных, но трудящихся середняков и богатеев-мироедов, губпродкомиссар часто не мог: то ли обида глаза застила, то ли политического чутья недоставало, а скорей всего то и другое, вместе взятое, мешало ему постичь социальную суть сибирской деревни.
А время летело вскачь.
По Декрету о продовольственной разверстке в Сибири, подписанному Лениным, сибирские губернии должны были с 1 августа 1920 по 1 марта 1921 года дать голодающей Республике Советов 110 миллионов пудов хлеба. Из них 6,5 миллиона приходилось на долю Северской губернии.
Кроме хлеба продразверстка изымала у крестьянина излишки картофеля и овощей, домашней птицы, табака, мяса, яиц, шерсти, овчин, кожи, льна, конопли, сена
Трещали телеграфные аппараты, гудели телефонные провода, спешили курьеры с циркулярами и приказами. В разных падежах, в обрамлении увещеваний и угроз звенело в проводах, гремело в телеграммах, чернело в депешах одно и то же словоХЛЕБ.
Хлеб нужен был воюющей Красной Армии.
Хлеба жаждали задыхающиеся от разрухи города и голодающие села.
Хлеб должен был спасти Революцию.
И дать его по-настоящему могла сейчас только Сибирь.
Это понимал умом и сердцем северский губпродкомиссар коммунист Григорий Пикин. Понимал и делал все возможное и невозможное для того, чтобы дать сибирский хлеб истерзанной голодом Республике Советов,
Глава четвертая
1
Ну-с, покажите-ка вашу ножку. Да не смущайтесь. Вот святая целомудренность. Можно подумать, за вами сроду не ухаживали.
Зачем вы об этом? смутилась Катерина, пряча глаза и старательно натягивая подол на круглые колени. Не знаете разве, как на солдаток смотрят?
Я б на такую красоту дохнуть ос-те-ре-гался Вы сами не знаете, какая вы прекрасная
Белесые выпуклые глаза Вениамина замутились, тонкие, капризно изогнутые губы слегка подрагивали. Руки плохо слушались: ладони так и прилипали к Катерининой ноге. Эта невысокая, изящная, ладная и легкая женщина с ярким живым лицом притягивала и волновала Вениамина своей первобытной, не захватанной, не отшлифованной «манерами» и оттого не остуженной, не обезличенной красотой. Он с пристальным и жадным любопытством вглядывался в Катерину, вслушивался в ее негромкий, как бы воркующий грудной голос, ловил ускользающий взгляд подвижных, похожих на переспелые смородины глаз и все ждал слова, жеста, взгляда или иного знака пробудившейся в ней страсти.
Поначалу Вениамин почти не сомневался: молодая солдатка растает от первого ласкового слова и не раз мысленно пережил близость с этой женщиной. Но увы десять дней он перебинтовывал ей ноги, нежил, молил, просил, требовал взглядами, а она, как льдышка: настороженно косила черным блестящим глазом, караулила каждое его движение, готовая к отпору. «Надо попроще, погрубее», не раз подзадоривал себя Вениамин по пути к комнатке, где поселила Катерину пани Эмилия, но, глянув в глаза женщины, отказывался от задуманного. И бранил и высмеивал себя: «Оброс сентиментальной слизью, фанагориец, возжелал даму сердца», а трезво поразмыслив, соглашалсяпожалуй, что и возжелал. Надо же в его годы иметь тихую гавань, где уж если не спасаться, то хоть бы отдыхать от житейских бурь, набираясь сил. Впереди все вздыблено, встопорщено, навострено, впередиад, пожарче и пострашней, чем в преисподней, и, чтобы пройти сквозь это пекло, нужны уйма сил, железное здоровье и воловьи нервы. Да и настоящее не баюкает, не гладит по шерстке. В любое мгновение ахнет под ногамии в мелкое крошево. Все перенапряжено, перегрето В этой дикарке и нежности, и огнявулкан. Она умеет и хочет любить, а он истосковался по некупленной, неподневольной любви, по близкому, душой и телом преданному человеку
Вениамин и на сей раз усмирил, подмял взбунтовавшуюся плоть. Смазал каким-то снадобьем молодую красную кожицу, появившуюся на месте лопнувших волдырей. Срезал мертвую кожу. Скомкав бинты, швырнул в помойное ведро. Тщательно вымыл руки.
Послезавтра, полагаю, можно будет обуться. Вздохнул горестно. Подниметесь и уйдетеи конец. И я уже вам не нужен!.. Позвольте закурить?
Курите на здоровье, мягко откликнулась Катерина, и эти пустяковые слова в сознании Вениамина тут же трансформировались как: «Не уходите, побудьте еще со мной».
Спасибо, сказал он прочувствованно.
Щелкнул портсигаром. Сделал длинную затяжку. Выпустил витое колеблющееся колечко дыма. Присел на мягкий пуфик в изголовье кровати.
Дядя просил помочь вам Хотите работать? Я кое-что позондировал. Вы грамотная?
Немного. Писать и читать самоучкой выучилась. Книжки у батюшки брала. Письма бабам писала.
Отлично! Значит, грамотная плюс крас-но-ар-мей-ка. Может, вас устроить в губчека?
Ой! Я? В губчека? в переспелых смородинах глаз плеснулся испуг. Да там как узнают В моем ведь доме продотрядчиков сожгли
Успокойтесь Ткнул дымящийся окурок в кадку с фикусом. Несколько раз пристукнул кулаком по Коленке. Захватил в щепоть правой руки острый подбородок. Есть, конечно, риск. Но не так страшен черт Значит, губчека?
Смеетесь, Вениамин Федорович?
Для вас просто Вениамин, Договорились ведь. Не смеюсь, Катя Разумеется, войти в чека инкогнито вам нельзя, да и незачем
Наконец Катерина уверовала, что все говорится на полном серьезе.
Что вы меня под петлю в голосе зазвенели слезы, Лучше б сгореть мне вместе
Успокойтесь, Катя. Вениамин ласково погладил женщину по руке. Ну? Что вы, ей-богу. Давайте так Вы явитесь в чека и расскажете все, как было. Спрыгнула с чердака. Батюшка подобрал. Бежала, боясь, что поджигатели убьют. Вот только о том, что самогон приносил Кориков, лучше не говорить. Он ведь из священников, а к ним отношение сами знаете. Прилипнутчто да почему? Может пострадать хороший человек. Скажете Мы еще все обговорим, прорепетируем. Получится пре-лестней-ший спек-такль.
Но Катерина наотрез отказалась идти в чека, а когда Вениамин стал настаиватьрасплакалась. Вениамин кинулся ее утешать, гладил по голове, оглаживал плечи и спину, даже поцеловал в голову. Она никак не реагировала. Распалясь по-настоящему, Вениамин обвил ее и жадно поцеловал в шею. Катерина неожиданно резко вывернулась из его рук. Изумленно и сердито глянула на Вениамина, спросила строго:
Вы это зачем? Ладонью вытерла слезы. Думаете, разревелась баба, обмяклалепи с ее кого хошь
Да что вы, Катя, искренне смутился Вениамин, ненароком вышло. Честное слово. Извините, если вам неприятно.
Чего бы неприятно? В голосе злая насмешка. Молодой, образованный, обходительный да еще нача-а-альник
Зря вы, Катя, обиделся Вениамин.
Не маленькая, понимаю, что к чему. Приспела пора расплачиваться.
Глупая вы, злая! Вениамин вскочил и метнулся за дверь.
Два дня не появлялся в ее комнатке. «За что обидела? упрекала себя Катерина. Молодой, без жены. Ну, разгорелось, распалилось сердце Может, и впрямь полюбилась? Холит-то как, только что на руках не носит, толстозадую Эмилию отчитал за то, что простыни у меня несвежие Иногда хочется на грудь ему головой, и пусть обнимает, пускай целует, да жарче, да крепче, чтоб Ой, боже ж мой, совсем, видать, разобиделся. И глаз не кажет. Уходить пора»
На исходе третьего дня Вениамин влетел в комнатку без стука, от порога заговорил:
Радуйтесь, Катя! Теперь вам не надо прятаться, не надо выдумывать. Ваше воскресение узаконено и даже одобрено властью. Читайте! Сунул переполошившейся Катерине пахнущие краской «Губернские известия», ткнул пальцем в обведенную красным карандашом статью. Только вслух.
Катерина присмотрелась к газетному шрифту и сначала неуверенно и с запинкой, потом все бойчее стала вполголоса читать статью «Тайное становится явным».
«В начале декабря всю губернию потрясло известие о зверской расправе кулаков над продотрядовцами в селе Челноково Яровского уезда. Следствие, проведенное чека, не дало пока никаких результатов. И вдруг хозяйка сгоревшего дома красноармейка Катерина Пряхина оказалась жива. Невероятно, но факт. Вот что рассказала она нашему корреспонденту»
Далее шел рассказ о спасении и бегстве Катерины из Челноково. Только о Корикове, принесшем продотрядовцам самогон, ни слова. Статья заканчивалась угрозами кулакам- поджигателям и заявлением следователя губчека Арефьева: «Ухватившись за эту живую ниточку, мы размотаем клубок и жестоко покараем виновников гибели стойких бойцов революции».
Что ж теперь будет? встревожилась Катерина.
Ничего, Побываете у Арефьева, повторите, что здесь написано. Только уж никаких прибавлений и отклонений. Потом наверняка Чижиков захочет повидать вас. Еще раз повторите. И все, И вывольная птица. Можете устраиваться на работу, выходить замуж Засмеялся и сквозь смех договорил:Вы такая напуганная и встопорщенная, будто воробей перед кошкой
Катерина была в замешательстве: и радовалась, что больше не надо ни от кого таиться, и тревожилась из-за предстоящего объяснения в губчека, где придется скрыть правду о Корикове. Что-то недоброе чудилось ей во всем этом. Приправлена была самогоночкаэто точно. Знал ли об этом Кориков? Ну как знал! Какая веревочка вяжет его с Вениамином? А может, нет никакой веревочки, просто уважает Вениамин челноковского председателя и хочет уберечь от подозрений До сих пор жила сама по себе, ни во что не встревала, мыслимо ли так вот, вдруг разобраться во всей этой путанице? Да и надо ли?..
Женским чутьем Катерина угадывала близкую и крутую перемену в своей судьбе, и пугалась, и рвалась к роковой черте, и замирало сердце.