Но даже сама мысль об этом казалась позорной Неужели короля Англии, победителя при Таутоне, можно обратить в бегство, можно заставить искать спасения на корабле? Ричард с нарастающим сомнением вглядывался в собственное будущее. Он не оставит брата, об этом не может быть речи. Однако такое решение будет стоить ему всего. Если Уорик восстановит на троне Ланкастера, сыновья Йорка будут объявлены изменниками Их лишат всех прав и почестей.
Герцог Глостер поежился под весом кольчуги и сырого плаща. У него не было ни жены, ни детей. Вся честь его заключалась в собственном брате, пузатом и рослом пьянице. И тем не менее он не покинет Эдуарда даже в том случае, если им придется оставить землю, на которой с давних времен рос и процветал их род. К собственному удивлению, он обнаружил, что подобная перспектива рождает в его душе боль, заставляет его желудок съеживаться в комок. Он не хотел расставаться с собственным домом. Ощущение это жило в его костях.
А потом Ричард заснул в седле, осознав это, когда, вздрогнув, проснулся и стал оглядываться вокруг, проверяя, заметил ли это еще кто-нибудь. Дождь хлестал холодными струями, пробудившими его ото сна. Эдуард, поникнув, как пленник, и мотая головой, по-прежнему ехал чуть впереди. Глостер нахмурился: пожалуй, следовало сказать брату, чтобы тот принял более бодрый вид. Гнев вернул долю тепла в его озябшие руки. Рассветжестокое время, освещающее все недостатки. Протрезвев и получив неделю на то, чтобы разослать верных гонцов, Эдуард мог собрать нужное ему войско. Молодые люди, стремящиеся к славе и чести, всегда искали егорыцари и лорды, предпочитающие иметь на престоле здорового короля вместо хилого Ланкастера.
Однако враги подстроили Эдуарду идеальную ловушку и в таких количествах хватали его за пятки, что он не мог собрать достаточно людей, чтобы остановиться. Подобно осажденному псами медведю, король не имел и возможности передохнуть: ему приходилось терпеть все эти выпады и уколы, наносившиеся ему из-за пелены дождя.
Повинуясь порыву, Ричард ударил коня пятками, хотя тело его онемело от усталости, а в мыслях царила свинцовая пустота. Конь его всю ночь брел по раскисшей земле через лиственные заносы. Герцог предполагал, что задремывал уже не раз, однако не помнил этого. Единственной сохранявшей чувствительность частью его тела была спинаона вся горела; нехватка отдыха и сна настолько обострила боль, что когда конь спотыкался, всаднику приходилось прикусывать губу, чтобы не закричать.
Поравнявшись с Эдуардом, Ричард протянул руку, чтобы хлопнуть брата по плечу. Однако прикосновение заставило монарха отшатнуться, и на лице его застыла отрешенная белая маска, какой Глостеру еще не приходилось видеть. Действительно, лицо короля прежде было суше. За десять прошедших после Таутона лет оно обросло розовой мягкой плотью, словно плащ, укрывшей того жестокого воина, каким он был прежде.
Они затравят меня, как зверя, Ричард, едва слышно проговорил Эдуард, если им нужно именно это. Затравят, заставят остановиться, повернуться и драться, и их будет слишком много против меня одного. Таким будет мой конец. Наверное, тебе лучше оставить меня. У Уорика нет причин гневаться на тебя. Уходи. А я останусь. Я не могу оставить Англию украдкой как вор.
Эдуард покачал головой, погрузившись в жалость к себе самому, что, с точки зрения Ричарда, было столь же отвратительно, как и охотящиеся на них армии. Он стиснул зубы: боль под лопаткой невовремя обожгла его, а проклятая кость выпятилась и уперлась в доспех. Теперь отдыха уже не будет, герцог знал это. Пройдет не одна неделя, прежде чем он сумеет спокойно сесть. И, скрипнув зубами, Глостер обнаружил, что на языке оказался отломившийся кусочек зуба.
Где-то позади на скорбной ноте оленьими голосами запели трубы. Укол страха заставил Ричарда повернуться, однако утренние туманы не прятали в себе чужих знамен. Тем не менее даже воинский опыт не позволял герцогу избавиться от страха перед преследователями.
Посмотрев назад, Ричард нахмурился. Находясь в подобной ситуации, в холоде, под проливным дождем, между жестокими врагами, он не стал бы винить сторонников своего брата, если б ночью они отделились от его отряда. Тем не менее они остались, упрямо соблюдая принесенные клятвы и нимало не сомневаясь в том, что Эдуард как-то вывернется и на этот раз. Моргая под текущими по лицу струйками дождя, Глостер решил, что это безумие. Сам он сумел бы многого достичь с подобной верностью, если б она находилась в его распоряжении.
Граф Риверс ехал плечом к плечу с Эдуардомкак всегда, приглядывая за Вудвиллом. Ричард не сомневался в нем. Этот останется возле короля до самой его кончинына тот случай, если какому-нибудь титулу или состоянию потребуется новый владелец.
Мысль эта угнетала. Хотя никто из обоих Йорков не объявлял этот маршрут своей целью, королевская охота бежала к гавани Епископского Линна, приближавшейся с каждым оставшимся за спиной милевым камнем. Нельзя было вернуть власть, располагая всего восемью сотнями всадников. Однако, если Эдуард вступит на корабль, его история закончится унижением, горькой морской солью. После этого не будет титулов, не будет великих охот, не будет Йорков и Глостеров. Враги одержат победу, и дом Ланкастеров как ни в чем не бывало вернет себе власть, будто кузены никогда не ниспровергали его. Ричард помотал головой при мысли о несчастном и бессловесном создании, которое будет отныне носить корону. Им следовало убить короля Генриха при всей его дурацкой невинности. Уорик не смог бы тогда возвести этот полутруп на престол
Конь под Глостером оступился. Животное было утомлено и готово упасть. Неужели он снова задремал? Эдуард находился в дюжине шагов перед ним, и герцог поднял руку, чтобы несколькими пощечинами заставить себя проснуться. Он ехал почти без отдыха уже три дня кряду нет, четыре. Шел как раз четвертый день. Некоторые из их спутников отстали, и их больше не было видно. Ричарду было уже почти восемнадцать лет, и он не мог подвести своего брата, своего короля. И не подведет.
Они подъехали к ряду древних терновых изгородей, таких высоких, что те затмевали даже тот скудный свет, который давало небо. С запада, теперь уже ближе, снова донеслось пение труб, с востока дуновение ветра впервые донесло до Ричарда запах моря. Он подумал, что вот-вот оставит эти берега, и от этой мысли по лицу его потекли слезы. Чтобы смахнуть их, ему пришлось снять с руки кольчужную рукавицу и пригнуться пониже: так, чтобы никто этого не заметил. Впрочем, посмотрев по сторонам, герцог обнаружил, что плачет не только он. До причала оставалась последняя миля, и путники понукали коней. Эдуард тупо смотрел на восходящее солнцесмотрел безразличными, пустыми глазами, слишком унылыми для того, чтобы что-то предпринимать. Рыбацкие лодки уже ушли в море, и в гавани Линна царила тишина. Никто из утомленных до предела пришельцев не знал, что делать дальше, мозги их превратились в свинец. Сотни всадников толпились у пристани, негромко переговариваясь и разыскивая взглядом преследователей. Ричард поглядывал на брата, понимая, что Эдуард должен что-то сказать людям, ибо они не покинули короля до самого конца. Однако монарх оставался в седле, склонившись к его луке, отстраненный, угрюмый и далекий мыслями от всего, что окружало его.
Глостер спешилсясо стоном, рожденным болью в спине и закаменевших суставах. Боль была едва переносимой, и ему хотелось свернуться клубком у чьей-нибудь двери и уснуть. Но вместо этого он стащил с плеч сырой плащ и прикрыл им спину разгоряченного коня. Затем, пошатываясь, побрел к купеческому судну и вызвал его хозяина. Тот оказался рядом, потому что приглядывал за погрузкой. Появление усталых всадников купец воспринял с нескрываемым страхом.
Именем короля Эдуарда требуем безопасного проезда, проговорил Ричард.
Путь за море ожидал не всех. На перевозку восьми сотен человек потребовался бы небольшой флот, даже в том случае, если б у них был день или два на погрузку. Глостер хотел, чтобы Эдуард отпустил своих людей, сказал им несколько красивых слов, а потом поднялся бы на корабль. Тело герцога болело в такой степени, что даже смерть уже казалась ему привлекательнойкак возможность отдохнуть.
Бледный как смерть, Ричард, моргая, стоял перед капитаном.
Перед тем как ответить, тот отступил на шаг назад, покачал головой и воздел к небу пустые руки:
Я простой торговец, милорд. И новые враги мне не нужны. Я не нарушал никаких законов. Прошу вас, дайте мне возможность заниматься своим делом.
Второй раз я просить не буду, усталым голосом проговорил брат монарха. Он не смел оглянуться, хотя при мысли о высыпавших к пристани людях Уорика его пробивал озноб. А просто вырежу твое сердце и брошу тебя умирать на палубе. ЯРичард Плантагенет, герцог Глостер. Мой долгобеспечить безопасность короля. Не препятствуй мне.
По тому, как поднял свой взгляд торговец, как нервно посмотрел он на белую розу Йорков, вышитую на дублете короля, он понял, что к ним подошел Эдуард. Монарх остановился возле него и тоже сбросил свой плащ. Помимо герба Йорков, на груди его камзола мелким жемчугом было вышито Пламенеющее Солнце. Купец взирал на него круглыми глазами.
Можно грузить коней на корабль? спросил Эдуард, и торговец сумел только кивнуть. Король дал знак лорду Риверсу, и тот отдал распоряжения слугам, загнавшим животных на борт. Копыта их прогремели по палубе, и купец скривился. Ричард хлопнул его по плечу:
Нас по пятам преследуют изменники, капитан. И если ты не отвалишь немедленно от берега и не отведешь свое судно на расстояние полета стрелы, пока они не появились на берегу, можешь не сомневаться, что корабль твой вспыхнет, пораженный зажигательными стрелами. Так поступил бы на их месте я сам.
Затем Глостер повернулся к брату. Эдуард не утратил ни дюйма своего роста, однако было видно, что его оставила какая-то жизненно важная искра. Он посмотрел на Ричарда красными глазами.
Отпусти людей, Эдуард, сказал ему брат. Мы можем взять очень немногих.
Не говоря лишнего слова, Ричард поднялся по сходням на палубу. За спиной его Эдуард набрал воздуха в грудь и обратился к своим сторонникам простым и безыскусным тоном. Он говорил скорее как простой человек, чем как король:
Вы благополучно доставили меня в эту гавань. Спасибо вам за это. Видит Бог, настанет день, и я снова найду вас и вознагражу за верность. Ну а пока ступайте с миром, братья мои!
И словно только ожидание этих слов удерживало их, люди поклонились, поднялись в седла и направились во все стороны. Отставший от охоты в милях до отдыха бедный граф Вустер, вне сомнения, последовал бы их примеру.
Эдуард проводил взглядом верных ему людей. Лишь несколько лордов оставались рядом с ним со слугами и телохранителями. Какая-то дюжина приближенных. Они повели своих коней в поводу на корабль, оставив Эдуарда взирать на потерянную им страну.
Моряки отвязали канаты, привязывавшие судно к берегу, втащили их на борт и подняли парус на мачте. Целый ярд воды отделил корабль от каменного причала, потом это расстояние увеличилось еще на ярд, и он отправился в путь.
Куда держим путь, в какую гавань? поинтересовался Ричард. Капитан безмолвно рыдал, глядя на оставшиеся на берегу тюки, и только тупо посмотрел на него, не смея произнести вслух слова укоризны по поводу подобного поворота судьбы.
Ричарду Глостеру захотелось дойти до него и удавить его прямо на том месте, где он стоял. Человек способен перенести горшую потерю, чем груз корабля. Чувство это, по всей видимости, отразилось во взгляде герцога, и капитан потупился:
В Пикардию, милорд. Во Францию.
Теперь уже нет! гаркнул Ричард, стараясь перекричать крепнущий ветер. Перекладывай руль. Плывем во Фландрию, на северный берег. У нас там еще есть друзья. И ободрись! Тебе сегодня чрезвычайно повезло. Твой маленький корабль везет на себе короля Англии.
Капитан почтительно поклонился, не имея, впрочем, особого выбора. Если б его экипаж посмел сопротивляться, голод и усталость не помешали бы остававшимся с Эдуардом рыцарям и лордам проявить свой боевой опыт.
Во Фландрию, милорд, как вам угодно.
Земля удалялась, и впервые за многие дни Ричард позволил себе расслабиться, покоряясь движению торгового кога. На севереФландрия, на югеЛюксембург. Нижегерцогства Бар и Лотарингия, а дальшеБургундия. Глостер представил себе внутренним взором карту всех этих спорных территорий.
За Каналом у Эдуарда был только один союзник: герцог Карл Бургундский, несомненный враг французского короля, правивший всеми территориями от Фландрии до собственного отечества. Это герцогство сумело существенно увеличить свою территориюблагодаря слабости состарившегося французского монарха. По сравнению с участью обоих братьев его положению можно было позавидовать.
Солнце над головой казалось светлым пятном за облаками, и его хилые лучи не могли согреть Йорков, смотревших, как растворяются вдали зеленые английские берега.
Граф Уорик сумел вернуться, брат, обратился к королю Ричард. Неужели ты слабее его?
К его удовольствию, Эдуард задумался и удивленно приподнял брови. Глостер громко рассмеялся. При всех перенесенных ими неудачах и поражениях, все-таки было нечто радостное в живом корабле под их ногами, в соленой морской пене и утреннем солнце.
Впрочем, радость быстро померкла, когда Ричард начал рыгать и ощущать, как его охватывает некая липкая хворь, становившаяся все сильнее при каждом движении вверх-вниз палубы корабля. И уже скоро содержимое желудка подкатило к его горлу, и он бросился к борту, направленный на корму и к ветру участливыми матросами. Весь остаток дня и ночь он провел на корме, перегнувшись над серыми плавными валами, беспомощный, как дитя, и чувствующий себя более скверно, чем это было вообще возможно, по его мнению.
6
Маргарита Анжуйская ощущала то, как повысился ее статус, в тысяче различных мелочей. Это проявлялось в том почтении, с которым обращались к ней придворные короля Людовика, мужчины и женщины, проводившие свою жизнь в точном понимании власти и отношения к ней окружающих их людей. Ибо слишком давно ее считали одной из сотни маленьких moules королевской фамилии. Слово это она слышала в шепотках наглых чиновников двора и толстых дочерей французских лордов. Мидии облепляют своими скоплениями днища кораблей или растут на скалах, раскрывая свои створки перед пищей, словно птенцы в гнезде. Сравнение с ними звучало особенно обидно благодаря своей справедливости.
Отец Маргарет был еще жив, чем каждый день раздражал ее. Другие члены его поколения мирно уходили к праотцам во сне, в окружении своих любимых. Однако Рене Анжуйский оставался в живых, худея с возрастом, но тем не менее напоминая на своем шестом десятке огромную белую жабу.
Он жил в Сомюре, в собственном замке, однако так и не пригласил к себе дочь. В минуты откровенности перед собой Маргарет честно признавала, что, не прими он такое решение, она могла бы под горячую руку и удавить его, что было бы вовсе нежелательно. Рене предложил ей в качестве места жительства в своем Сомюре старый полуразрушенный дом, на котором не было даже крыши, годный разве что для углежога. Быть может, старик хотел таким образом продемонстрировать свою немилость: ведь он выдал свою дочь за французского короля, а она вернулась домой с сыном и буквально в одном платье.
Мысль эта заново воспламенила гнев в душе опальной королевыдаже теперь, по прошествии стольких лет. Как странно, что французский король проявляет к ней больше милосердия и доброты, чем ее собственный отец! Людовика XI называли Вселенским Паукомза тонкие планы и хитроумие. Тем не менее он выделил Маргарет пособие и предоставил ей комнаты в своем Луврском дворце, в собственной столице, вместе со слугами, чьи манеры так резко переменились за последний месяц. Действительно, она и ее сын долго были ракушками на государственном корабле. Однако Уорик сдержал свое слово и освободил ее мужа из Тауэра.
И Генрих снова носит корону, прошептала Маргарет, обращаясь к самой себе.
Этот факт не был ответом на ее молитвы, он был плодом многолетнего труда. Склонив голову, королева посмотрела в зеркало, отделанное сусальным золотом, каждый тончайший листочек которого наносил на место мастер, не занимающийся никакими другими делами. Приглядевшись, она могла различить в стекле собственное отражение. Время изгнало девичью свежесть с ее лица, своим когтем провело бороздки на коже. Рассматривая себя, Маргарет пригладила волосы ладонью Увы, каждый день требовал от нее все большего мастерства в обращении с румянами и пудрой; кроме того, она потеряла несколько зубов, а остальные заметно побурели.