На призывных пунктах военкоматов Москвы в эти дни уже схлынули давки и очереди, ибо на заводах, фабриках, в учреждениях и вузах готовились к формированию дивизий народного ополчения. И тем не менее во дворе школы, занятой под призывной пункт, в коридорах и в зале перед учительской, где властвовал уже знакомый Ирине капитан, было людно. Это не смутило Ольгу Васильевну. Никто из ждавших своей очереди для приема не успел глазом моргнуть, как они вместе с Ириной ворвались к капитану.
Тот в это время стоял за столом у своего кресла и разговаривал с кем-то по телефону. Появившихся в учительской он окатил строгим и даже свирепым начальственным взглядом.
Есть, товарищ полковник! раз за разом повторял капитан, сердито глядя на Ольгу Васильевну и Ирину. Будем отбирать строго по инструкции Но как мне доложить военкому?.. Кто приказал?.. Записываю: «Микофин Семен Филонович» Какой ваш номер телефона?..
И тут случилось совсем невероятное.
Сеня! Микофин! закричала Ольга Васильевна и, подбежав, к столу, почти силой отняла у потрясенного капитана телефонную трубку: Милый Сеня! Это я, Оля, жена Феди Чумакова!.. Ты послушай: мы с дочкой попросились на фронт, как медики, а эти бюрократы
Вот еще один из случаев, которые меняют русла человеческих судеб. Через минуту-две капитан вытирал платком испарину со лба, осторожно расспрашивал, откуда товарищ Чумакова знает полковника Микофина начальника одного из управлений Главного управления кадров Красной Армии, извинялся за «недоразумение» с повестками о призыве «не по роду войск» и обещал в ближайшие дни исправить ошибку и призвать мать и дочь для прохождения службы в один из походно-полевых госпиталей Западного фронта, хотя столь конкретное назначение зависело уже не от него, капитана Но раз сам полковник Микофин!..
Мать и дочь вышли во двор школы счастливые, довольные собой, военкоматовским капитаном и пораженные тем, что так удачно «встретились» со старым другом и однокашником по академии их отца Семеном Филоновичем Микофиным.
И всё-таки что-то беспокоило Ольгу Васильевну. Не улетучивалась из памяти фраза мужа, которую он произносил нередко: «В армии должностей не выбирают. В армии служат там, куда зовут интересы дела» Воспоминание это раздражало, как муха, назойливо вившаяся у лица.
«В конечном счете, я не военнообязанная, успокоила себя Ольга Васильевна. Прошусь куда хочу!.. А куда я хочу?.. И почувствовала, как изнутри легкий жар обдал ее лицо. Хочу быть вместе с дочерью и поближе к мужу человеку, которого люблю больше себя самой И больше дочери?.. Да!.. Да, возможно, и больше дочери! Федя рыцарь, защищающий Родину. Погибнет он погибну и я. Зачем мне жизнь без него, без его вразумительного слова, без успокаивающей улыбки, без сдерживающего упрека?.. А Ирина уже взрослая, выстоит и найдет свое счастье, хотя ой как трудно будет ей, такой красавице»
Так, переметываясь от мысли к мысли, не замечая их отрывочности и подчас нелогичности, шла она рядом с Ириной через школьный двор в сторону 2-й Извозной улицы, как вдруг их окликнул чей-то знакомый, с хрипотцой голос:
Эй, соседушки!.. С фронтовым приветом!.. Какие заботы позвали вас сюда?!
Перед ними стоял их домоуправ Бачурин; он был почти неузнаваем в кирзовых сапогах, военной хлопчатобумажной форме, подпоясанный зеленым брезентовым ремнем. Помолодевший, без привычной сутулости, Бачурин всем своим видом излучал энергию и деловитость. Присмотревшись к нему, Ольга Васильевна поняла, что домоуправа особенно молодила красноармейская пилотка, из-под которой серебрились виски коротко подстриженных волос.
Дядя Бачурин! Ольга еще в юности так звала домоуправа. Неужели и вы на фронт?!
Я уже с фронта и опять туда же.
И мы на фронт! восторженно похвасталась Ирина. В военный госпиталь!
Вам что, в Москве госпиталей не хватает? Темные глаза Бачурина подернулись грустью, а лицо похмурнело и постарело.
В Москве и без нас полно добровольцев, с некоторым гонором ответила Ирина.
Бачурин посмотрел в ее красивое и взволнованное лицо с печальной снисходительностью и начал закуривать папиросу. При этом будто с неохотой сказал:
Федор Ксенофонтович не одобрил бы
Это почему же?! В голосе Ольги Васильевны просквозила озабоченность.
Ему на фронте сейчас ой как не сладко. А узнает, что и вы под бомбами, еще горше будет.
Мы полагали наоборот. Голос Ольги Васильевны потускнел. Воевать будем рядом.
Бачурин затянулся табачным дымом, выдохнул его и тут же удушливо закашлялся. Потом заговорил будто о другом:
Из Смоленска не успели эвакуировать госпиталь. Тысячи раненых и медперсонал захвачены немцами Вы же семья генерала Вам первым петлю на шею
Дядя Бачурин, зачем вы нас пугаете? с искренней укоризной спросила Ольга Васильевна. Сейчас все должны забыть о страхе и думать об общей пользе
Вот именно! перебил ее Бачурин. О пользе там, где ее действительно можно принести.
Что же вы советуете?
Ехать, допустим, на строительство оборонительных рубежей! Там санитары тоже нужны даже на нашем участке Могу взять вас с собой.
Вряд ли бы согласились Ольга Васильевна и Ирина на предложение Бачурина, если бы не он случай: когда они стояли посреди школьного двора и вели этот разговор, на крыльцо вышел начальник призывного пункта и громко крикнул:
Бачурин еще не уехал?!
Здесь я! настороженно откликнулся Бачурин. Жду грузовик со склада военного округа!
Только один грузовик? огорчился капитан. Там мне звонит комендант Большого театра товарищ Рыбин. Просит забрать у него на окопные работы группу добровольцев артистов и музыкантов.
У Большого театра есть свои автобусы. Пусть сами и везут! Бачурин заговорщицки подмигнул Ольге Васильевне, однако глаза его не утратили печального выражения. Вчера ведь один их автобус приходил под Можайск!
Возьмите хоть двух народных артистов!
Нет места в машине!.. А артистов, писателей, разных там сочинителей музыки у нас на каждую сотню метров противотанкового рва по десятку! Лопат и кирок не хватает!
Если строительством поясов Можайской линии обороны занимаются даже народные артисты из Большого театра, так почему же не поехать и им Ольге Васильевне и Ирине?!
«К дьяволу колебания!..» подумала Ольга и, взглянув на дочь, поняла, что и она близка к такому решению. Едем, Иришенька?
Едем, мамонька!
15
Ольга Васильевна, как жена кадрового военнослужащего, казалось, ничему не привыкла удивляться, что относилось к делам военным. Видела она полигоны и стрельбища, военно-инженерные городки и искусственные препятствия на танкодромах. Но вот так, чтоб, сколько охватит глаз, земля была распорота глубокой раной, именуемой противотанковым рвом, и в этой ране, в ее незаметно нарастающей глубине и на пологой крутизне выброшенной на одну сторону рва земли, пока высившейся как нескончаемо длинный надгробный холм, копошились с лопатами и кирками в руках тысячи и тысячи людей, такого она и вообразить не могла. Ее поразило даже само пестрое разноцветье платков, косынок, беретов, блузок и кофточек на женщинах и девушках. Белые, голубые, красные, зеленые, оранжевые, они, будто цветы на порывистом ветру, колыхались, наклонялись и выпрямлялись, от чего рябило в глазах. Ров и копошащийся в нем и над ним людской муравейник тянулись от Минского шоссе, через чуть сгорбившееся жнивье, до далекого леса, подернутого сизой дымкой.
В этом муравейнике, если присмотреться, было немало подростков, юношей и пожилых мужчин. Но они как-то не замечались на фоне женского трудового войска, может быть, потому, что брали на себя самую тяжкую часть работы, копали на самом дне рва, выбрасывая оттуда грунт, который женщины отбрасывали лопатами еще выше, отгребали дальше, а затем разравнивали и маскировали.
А если б взглянуть на земную бескрайность из глубин поднебесья, стало бы отчетливо видно, что вокруг Москвы постепенно образовывалось гигантское кольцо, состоявшее из канав, из что-то скрывавших под собой бугров, из наклоненных в сторону от города густых линий столбиков и замысловато разбросанных железных крестовин, из нагромождений сваленных деревьев. Эта почти полумиллионная армия мирных жителей советской столицы, главным образом женщин, готовила для своих отступающих под напором врага и для формировавшихся в тылу новых дивизий опорные места битвы: копала противотанковые рвы и эскарпы, строила доты и дзоты, устанавливала всякого рода препятствия надолбы, ежи, делала лесные завалы Работы на одних участках уже заканчивались, на других были в полном разгаре, на третьих только начинались. Все делалось под строгим контролем военных специалистов так, чтобы огневые сооружения, строящиеся сзади препятствий, были менее заметны со стороны противника и имели перед собой простор для обзора и обстрела. Расчищались опушки и оборудовались огневые точки. Продуманно использовались для создания рубежей обороны складки местности, речки и речушки, заболоченные места, населенные пункты и отдельные строения.
В составе руководства всех участков были партийные работники, в большинстве секретари райкомов партии А итог работ мог только изумлять: вокруг Москвы к концу лета был вырыт 361 километр противотанковых рвов, 331 километр эскарпов, построено 4026 пушечных и 3755 пулеметных дотов и дзотов, устроено 1528 километров лесных завалов
Да, случится же такое!.. Воздушная трасса лейтенанта Виктора Рублева сошлась с наземной дорожкой Ирины Чумаковой. Сошлась, да и разошлась
Уже с неделю были на земляных работах Ольга Васильевна и Ирина. Жили в одной из многочисленных брезентовых палаток, стадом разбредшихся в молодом сосняке. Но чаще спали на воздухе, у палатки, на толстой подстилке из душистого сена. Ирина вместе с матерью рыла ямы для надолб; работа не хитрая: копаешь продолговатую яму, а потом в ней, сбоку, еще яму, чтобы общая глубина достигла трех метров и опущенное туда бревно само по себе устанавливалось под нужным углом, затем яма засыпалась землей и плотно трамбовалась. Вот и получалась надолба одна за другой, ряд в ряд Попутно Ирина выполняла и роль санитарки, имея при себе сумку с медикаментами. Врачевала волдыри, царапины, ушибы и, случалось, раны. Первые дни показались им с непривычки невыносимой каторгой и мучительной вечностью, но потом втянулись в работу и как бы слились силами со всеми остальными женщинами и девушками и стали такими же неузнаваемо загорелыми, с облупившимися носами. и с огрубелыми, мозолистыми ладонями рук.
Ольга Васильевна, пересиливая не покидавшую ее ломоту в пояснице, все размышляла о счастливых прожитых без войны годах, о всяких событиях, вступала в разговоры и даже споры с женщинами, работавшими рядом. Часто вспоминала слова своего разлюбезного Федора, который нередко твердил: «Труд это творчество или первооснова любого вида творчества; итог труда высшая степень творческого чувствования и проявление счастья» Нет, не приносили радости эти трудовые дни под палящим солнцем, эта боль в пояснице, в икрах ног и в руках, державших лопату со скользким черенком.
И вот однажды она услышала рядом с собой:
Ольга Васильевна?! Ангел мой, а вы как оказались здесь?! Голос прозвучал с приторностью и знакомой картавинкой.
Ольга распрямилась и, стоя по колени в недорытой для надолбы яме, увидела над собой их московского дворника Губарина. Военная форма, точно такая же, как на Бачурине, и укороченные усы изменили его до неузнаваемости; лицо сделалось куда приятнее и браво-моложавым.
Да, это был он их дворник Губарин Никанор Прохорович, который помог Ирине снести и сдать на почту, как и полагалось ввиду войны, радиоприемник, принадлежавший покойному Нилу Игнатовичу Романову. Губарин же был и понятым при вскрытии представителем милиции сейфа умершего профессора и шкатулки с драгоценностями, оставленными в наследство Ольге Чумаковой.
Никанор Прохорович, как вас могли отпустить из Москвы?! искренне удивилась Ольга Васильевна. Вы же начальник пожарной дружины нашего дома на случай бомбежки! Кто вас из жильцов заменит? Она встревоженно вернулась мыслями в свой московский дом, во двор со сквером и ощутила их полную незащищенность без дворника Губарина.
Не жильцы, а обыватели, извинительно сказал, поглаживая усы, бывший дворник. Все настоящие граждане, патриоты, не отсиживаются в такое время по домам и не прикрываются пожарными дружинами Вот и вы, полагаю, не случайно здесь
Мы с Ирочкой, как все, ответила Ольга Васильевна.
И ваша красавица дочь здесь? изумился Губарин и огляделся по сторонам.
Она сейчас на медпункте делает перевязки легкораненым. Нас вчера бомбили, пояснила Ольга Васильевна.
Знаю, ангел мой, сам нырял в щель прятался от бомб Но я не могу позволить, чтобы вы, жена генерала, мозолили свои рученьки на окопных работах.
Я для этого и приехала сюда.
Мы найдем вам занятие не менее полезное и важное.
Ольга обратила внимание на то, что к их разговору стали с любопытством прислушиваться женщины, копавшие ямы по соседству, и раздраженно перебила Губарина:
Никанор Прохорович, здесь все равны, и норма выработки для всех одинакова Не отвлекайте меня от дела.
Не могла она знать, что дворник Губарин, он же бывший графский сын Николай Святославович Глинский, человек высокообразованный и с нетерпением ждавший прихода немцев, имел свои виды лично на нее, как привлекательную женщину, и на ее богатство, не веря в то, что она действительно все наследственные драгоценности до грана отдала государству на нужды войны. По требованию своего младшего брата Владимира, кадрового, как оказалось, абверовца, Николай должен был отправиться с московским ополчением на Западный фронт, перейти там на сторону врага и передать абверовцам от Владимира, носившего у немцев кличку Цезарь, сведения о судьбе абвергруппы, которой Владимир командовал в первые дни войны, о его нынешнем месте пребывания, а также разработанный и выверенный им план покушения на Сталина и, возможно, на других большевистских руководителей и главных военачальников.
Но уже в вагоне поезда, везшего ополченцев в сторону фронта, Николай Губарин наслышался такого о кровопролитных боях на Смоленской возвышенности, что его охватил ужас. Ходить в штыковые атаки и при удачном случае поднять перед немцами руки? Где же гарантия, что они обратят на это внимание? А если свои заметят?.. Хоть и говорят, что пуля дура Нет, она способна очень сообразительно сделать свое дело.
Поразмышляв о том, что его брату Владимиру, который с документами майора Красной Армии Птицына долечивал раненую руку в одном из московских госпиталей, спешить с покушением на Сталина не следует (все равно немцы придут в Москву), Николай решил тоже не торопиться. И когда подъезжали к Голицыно, он судорожно схватился за сердце, сумел даже вызвать на своем лице бледность и испарину на лбу. Его ссадили с поезда, проводили в медицинский пункт.
Так дворник Губарин отстал от ополченцев, а потом там же, в Голицыно, попал в распоряжение начальства, руководившего рытьем окопов, противотанковых рвов и строительством дзотов. Возраст и солидный вид Губарина-Глинского внушил начальству расположение к нему, да еще неожиданная встреча со своим домоуправом Бачуриным; и Губарин сам стал небольшим начальником: помощником Бачурина по обеспечению строительных отрядов землеройными, пилющими и колющими инструментами.
Ну как знаете, ангел мой. И Губарин, галантно поклонившись, зашагал прочь. Я хотел как лучше.
А вечером, когда вся пестрая армия землекопов отхлынула в сосняк, к палаткам, и уселась за дощатые столы ужинать, к Ольге Васильевне, которая от усталости еле управлялась с ложкой, выгребая из алюминиевого котелка жирную пшенную кашу, подсела молодая женщина. Ее все знали как водовозку Валю, по целым дням ловко правившую старой лошадью, запряженной в оглобли пожарной бочки. Валя исправно развозила свежую родниковую воду вдоль трассы землеройных работ. У нее было славное личико с мягкими, округлыми чертами не броскими и не яркими. Но когда Валя улыбалась, то лицо ее менялось, будто высветливалось изнутри какой-то особой привлекательностью. Казалось, сама доброта поселилась в ее улыбке и чуть загадочных глазах. Правда, среди женщин ходили сплетни, что Валя путалась кое с кем из начальства, кто-то видел ее свидание в недалеком лесу с незнакомым лейтенантом. Но Ольга Васильевна не придавала значения этой женской болтовне и относилась к Вале приветливо и доброжелательно.
Генеральша, у меня к тебе поручение, зашептала Валя, толкнув под столом коленкой ногу Ольги Васильевны.
Меня зовут Ольгой
Была Ольга, а теперь генеральша Все знают.
Ну и что? Какое поручение?
Мне передал Губарин, а ему, видать, начальство повыше Приглашают тебя поужинать в командирскую столовую Шампанское будет, шоколад Хотят там тебя и на работу пристроить, а твою дочь в санитарную часть штаба
А шампанское какое? Сладкое, полусладкое или сухое? с притворной заинтересованностью спросила Ольга Васильевна, покосившись на притихшую рядом Ирину.
А шут его знает! Шампанское оно и есть шампанское. Шипит и в нос шибает. Не пожалеешь, генеральша, убеждала Валя.