Честь никому! Том 2. Юность Добровольчества - Семёнова Елена Владимировна 6 стр.


 Я лишь хотел сказать, что нельзя всю жизнь подчинять делу, хозяйству, добыванию и умножению земных благ!

 Ишь ты нестяжатель какой выискался! Поучи-ка нас дураков, чему жизнь подчинять надо?

 Жизнь, тятя, больше хозяйства!

 Да?  отец усмехнулся.  И в чём же состоит твоя жизнь? Ты ведь блажной у нас, Алёшка! Не тебе жизни-то людей учить! Сам ни Богу свечка, ни чёрту кочерга! Ни хлебороба не вышло из тебя, ни попа

 Уймись ты, старый! Чего напустился?  нахмурилась мать.  Поп у нас в доме есть, хлеборобы тоже, а господ офицеров ещё не было. А теперь есть! Вот он, голубчик мой! Георгиевский кавалер!  глаза Марфы Игнатьевны засияли, и она ласково поцеловала сына.  А ты ещё ругаешься на него!

 Ладнонемного утих Евграфий Матвеевич.  Твоя правда, мать, погорячился я Офицер вроде бы вышел. Удивительно даже А что господин офицер намерен теперь делать? Куда старания приложить?

 Я, тятя, месяц в поездах провёл. И Надя тоже. В Киеве мы от большевиков чудом спаслись. А теперь ты хочешь, чтоб я немедленно мчался к Антону и ввязался в какую-то авантюру? Нет уж, уволь.

 Так и быть, отдыхай,  милостиво разрешил отец.  Баньку стопи, погляди на житьё наше, матушкиных пирогов пожуй да с женой помилуйся Может, и обойдётся как-нибудь Эх А всё же жаль, что хлебороба не вышло из тебя. Но ничего. Зато внука мне Анфиска доброго родила. Посмотришь, вот, на Матвейку, когда он вернётся. Пятнадцати годков нет, а уже мужик, каких поискать! Ты с ним на кулачках попробуй: спорю, что он тебя на лопатки положит!

 Ну, это мы поглядим,  весело откликнулся Алексей, чувствуя, что отец подобрел и размяк.

 Ты рассказывай лучше, сынок, про себя,  сказала Марфа Игнатьевна.  А то ведь этот старый ворчун и поговорить нам не дал.

И Алёша стал рассказывать домашним все приключения, которые выпали на его долю за последние месяцы. Иногда Надя, немного оживившаяся, дополняла рассказ. Мать и сестра охали, Марфа Игнатьевна даже всплакнула несколько раз, отец качал головой, бормотал что-то неразборчивое, ругал большевиков. К концу обеда отчуждённость, которая возникла было вначале, исчезла. Алёша почувствовал, что ондома, среди самых родных людей. Когда же вошёл он в свою комнату, то и совсем потеплело, повеселело на сердце: ничего-то не поменялось за три года! Подошёл Алёша к полке, на которой стояли немногочисленные его книги, снял с неё пухлый греческий словарь, погладил любовно, показал Наде:

 Столько раз мечтал, как приеду сюда и засяду за него! Очень мне хотелось греческим в совершенстве овладеть, чтобы Писание и Святых отцов в подлиннике постигать. В семинарии у меня по греческому всегда отличные отметки были А сейчас, чувствую, позабыл его порядком в окопах-то,  Алексей улыбнулся.  Может, теперь наверстаю, как думаешь?  и, помолчав, добавил.  Хотя вряд ли. Время не то, и настроение тоже.

А Наденька думала о чём-то своём. Алёша заметил это, приобнял будущую жену за талию, спросил негромко:

 Что ты, хорошая моя? О чём задумалась?

 Как ты думаешь, понравилась я твоим родным или нет?..  спросила Надя.  Твоя сестра так пристально разглядывала меня, что я всё время краснела Наверное, я им странной кажусь, чужой. Барышней

 Ничего, они привыкнут и полюбят тебя,  заверил Алексей.  Отец, конечно, суров, а под старость сварлив сделался, но ты не думай: он человек хороший.

 Я ничего такого и не думаю,  посветлела лицом Надя.  Я их всех ещё заранее полюбила. Они же твоя семья. И ты непременно полюбишь моих родителей, когда их узнаешь.

Назад