Я пришла из вежливости, чтобы поговорить с тобой лично. Теперь я пошла.
Останься! У меня проблемы с наркотиками, ты должна мне помочь.
Мне нечем тебе помочь. Обратись к родителям.
Последовала долгая пауза.
Дай сигарету, попросила Элиза.
Меня бесят твои сигареты.
Я думала, что ты меня понимаешь насчет родителей. В том плане, что я не та, кем они хотели бы меня видеть.
Я тебя вообще не понимаю.
Последовала еще одна пауза.
Ты же понимаешь, что будет, если ты уйдешь? спросила Элиза. Я покончу с собой.
Тогда нам определенно следует остаться друзьями! съязвила Патти. Чувствую, будет весело.
Я просто тебя предупреждаю. Тыединственная прекрасная вещь в моей жизни.
Я не вещь, уверенно сказала Патти.
Ты когда-нибудь видела, как кто-нибудь колется? Я неплохо наловчилась.
Патти убрала шприц и героин в карман куртки.
Какой телефон у твоих родителей?
Не звони им.
Позвоню. Без вариантов.
Ты меня не бросишь? Ты будешь меня навещать?
Обязательно, солгала Патти. Скажи мне номер.
Они все время о тебе спрашивают. Они считают, что ты хорошо на меня влияешь. Ты не уйдешь?
Не уйду, снова солгала Патти. Какой номер?
Родители прибыли после полуночи и выглядели именно так, как должны выглядеть люди, которых оторвали от приятного времяпрепровождения по подобному поводу. Патти обрадовалась знакомству с ними, но это чувство определенно не было взаимным.
Бородатый отец с глубоко посаженными темными глазами и миниатюрная мать в кожаных сапогах на шпильках словно распространяли вокруг себя сексуальные вибрации: Патти подумала о французском кино и вспомнила слова Элизы, что они жизни друг без друга не мыслят. Патти была бы не против услышать парочку извинений за поведение их чокнутой дочурки в присутствии посторонних, или благодарность за заботу об их дочери на протяжении последних двух лет, или по крайней мере признание, что именно они проспонсировали последний кризис. Но как только семейка очутилась в одной комнате, немедленно начала разворачиваться странная диагностическая драма, в которой явно не было роли для Патти.
Какие наркотики, говори! потребовал отец.
М-м, герыч, ответила Элиза.
Герыч, сигареты, бухло. Что еще?
Иногда чуть-чуть кокаина. Теперь уже реже.
Что еше?
Все.
А твоя подружка тоже употребляет?
Нет, она чемпионка по баскетболу. Я же вам говорила. Она правильная и крутая. Она потрясающая.
Она знала, что ты употребяешь?
Нет, я сказала, что у меня рак. Она ничего не знала.
Сколько это продолжалось?
С Рождества.
И она тебе поверила. Ты нагородила всякой чуши, и она тебе поверила.
Элиза захихикала.
Да, я ей поверила, сказала Патти.
Отец даже не взглянул в ее сторону.
А это что еще? сказал он, показывая на голубой альбом.
Это мой альбом Патти, объяснила Элиза.
Похоже на какую-то фанатскую тетрадь, заметил отец матери.
Она сказала, что бросает тебя, и ты заявила, что покончишь с собой, подытожила мать.
Что-то вроде того, кивнула Элиза.
Фанатизм какой-то, прокомментировал отец, листая страницы.
Ты и правда собиралась покончить с собой? спросила мать. Или это была просто угроза?
В основном угроза.
В основном?
Ладно, я и не собиралась умирать.
Но ты же понимаешь, что мы должны воспринять это всерьез. У нас просто нет выбора, сказала мать.
Я, пожалуй, пойду, вмешалась Патти. У меня утром занятия, так что
Какую разновидность рака ты себе выдумала? спросил отец. В какой части тела?
Лейкемия.
В крови, значит. Выдуманный рак крови.
Патти положила шприц и героин на кресло.
Я положу сюда, хорошо? сказал она. Мне уже пора.
Родители посмотрели на нее, переглянулись и кивнули. Элиза поднялась с дивана.
Когда мы увидимся? Ты придешь завтра?
Нет, ответила Патти. Не думаю.
Подожди! Элиза подбежала и вцепилась Патти в руку. Я все испортила, но я поправлюсь, и мы снова будем дружить, ладно?
Ладно, солгала Патти. Родители направились к ним, чтобы отцепить свою дочь.
Небо прояснилось, и температура поднялась до нуля. Патти жадно дышала, и чистый воздух лился в ее легкие. Свобода! Свобода! Больше всего на свете ей хотелось отмотать время назад и снова сыграть против Калифорнийского университета. Даже в час ночи, даже на голодный желудок она чувствовала, что способна победить. Она помчалась по улице Элизы, и в ушах ее звучали слова тренеравпервые за три часа, которые прошли с того момента, как они были произнесены. Тренер говорила, что это всего лишь игра, что у всех бывают неудачные дни, что завтра она снова будет в норме. Патти твердо вознамерилась плотнее, чем когда-либо, заняться поддержанием формы и тренировками, ходить с Уолтером в театр, сказать своей матери, что она рада за сестру. Вознамерилась стать лучше во всем. Охваченная восторгом, она не смотрела под ноги и заметила черный лед на тротуаре только тогда, когда ее левая нога ужасающим образом поехала куда-то в сторону, и, разбив ко всем чертям колено, она рухнула на землю.
Последующие шесть недель прошли однообразно. Она перенесла две операциивторая понадобилась из-за того, что во время первой ей занесли инфекцию, и в совершенстве выучилась ходить на костылях. Ее мать прилетела на первую операцию и разговаривала с врачами как с необразованными провинциальными мужланами. Патти пришлось извиняться за нее и быть особенно любезной, когда мать выходила из комнаты. Когда оказалась, что Джойс, возможно, была права, не доверяя врачам, Патти так расстроилась, что сообщила матери о второй операции лишь накануне. Она уверила Джойс, что той нет нужды прилетатьза ней здесь присматривают все друзья.
Уолтер Берглунд научился у своей матери ухаживать за больными женщинами и воспользовался временной неподвижностью Патти, чтобы вновь обосноваться в ее жизни. После первой операции он принес ей четырехфутовую норфолкскую сосну и предположил, что живое дерево понравится ей больше, чем срезанные цветы, которые все равно долго не протянули бы. После этого он навещал Патти почти каждый деньза исключением выходных, когда он ездил в Хиббинг помогать родителям. Он быстро очаровал ее друзей по спорту. Неказистым подружкам нравилось, что он слушает их внимательнее, чем парни, озабоченные лишь своей внешностью, а Кэти Шмидт, самая умная подруга Патти, объявила, что Уолтер так умен, что мог бы работать в Верховном суде. Спортсменки не привыкли находиться в обществе мужчины, с которым им было бы так комфортно, который бы так легко общался с девушками в перерывах между занятиями. Все видели, что он без ума от Патти, и все, кроме Кэти Шмидт, считали, что это потрясающе.
Кэти, как сказано выше, была умнее остальных.
Он тебе не нравится, сказала она.
Ну в каком-то смысле нравится. А в каком-то и нет.
То есть вы двое не
Нет. Вообще ничего. Не надо было ему рассказывать, что меня изнасиловали. Он чуть с ума не сошел, когда услышал. Тут же стал таким нежным, и заботливым, и грустным. А теперь словно ждет письменного разрешения, чтобы сделать ход. Костыли, сама понимаешь, делу не помогают. Такое впечатление, что за мной повсюду ходит очень милый воспитанный пес.
Ничего хорошего, заметила Кэти.
Да уж. Но я не могу от него избавиться, потому что он ужасно заботливый, и мне очень нравится с ним болтать.
Он все-таки тебе немного нравится.
Да. Может, даже не немного. Но
Но не безумно.
Точно.
Уолтеру было интересно все, он читал газеты и Тайм от первого до последнего слова. В апреле, когда Патти перевели на полуамбулаторный режим, он начал приглашать ее на лекции, артхаусные и документальные фильмы, на которые ей бы иначе не удалось попасть.
Впервые кто-то заглянул в нее и увидел что-то за спортивным фасадомлюбовь ли была тому причиной или тот факт, что из-за травмы у нее появилось много свободного времени. Чувствуя, что почти во всем, кроме спорта, она разбирается хуже Уолтера, Патти тем не менее была благодарна за то, что он признавал, что у нее может быть мнение и их мнения могут различаться. (Это было приятной переменой после Элизыта на вопрос о том, как зовут президента Америки, со смехом отвечала, что понятия не имеет, и меняла пластинку на проигрывателе.) Уолтер носился с самыми разными идеямион ненавидел Папу и католическую церковь, но одобрял исламскую революцию в Ираке, благодаря которой, как он надеялся, в Штатах будет экономней расходоваться энергия; ему нравилась новая программа контроля над рождаемостью в Китае, и он полагал, что США стоит устроить что-то подобное; авария на острове Три-Майл волновала его в меньшей степени, чем низкие цены на бензин и необходимость постройки высокоскоростных железных дорог, которые сделали бы ненужными автомобили, и т. д., и т. п. Патти пристрастилась хвалить то, что ему не нравилось. Особенно ей нравилось спорить с ним о угнетении женщин. Как-то раз, ближе к концу семестра, за кофе в студенческом совете у них состоялся знаменательный разговор, касающийся профессора Патти по наивному искусству, о котором она отзывалась весьма одобрительно, тем самым давая Уолтеру понять, каких качеств ей в нем не хватает.
Фу! воскликнул Уолтер. Похоже, это обычный тип средних лет, который только и говорит что о сексе.
Он говорит о символах плодородия, запротестовала Патти. Не его вина, если единственная скульптура, пережившая эти пятьдесят тысяч веков, говорит нам о сексе. К тому же у него белая борода, поэтому я его жалею. Сам подумай. Он бы мог много чего сказать о нынешних юных леди, об этих костлявых созданиях, и он знает, что мы его стесняемся, а у него эта борода, и он уже немолод, а мы, сам понимаешь, гораздо моложе. Но он все равно не может удержаться. Ему, должно быть, так сложно. Ничего не может поделать и сам себя унижает.
Но это оскорбительно!
И все же, продолжала Патти. Думаю, ему на самом деле нравятся полные ляжки. В этом все и дело: он правда тащится от каменного века. От толстых. И ужасно мило и очень грустно, что он так увлечен древним искусством.
Но разве тебя как феминистку это не оскорбляет?
А я и не считаю себя феминисткой.
Невероятно! Уолтер покраснел. Ты не поддерживаешь реформу образования?
Да я не особо разбираюсь в политике.
Но ты учишься в Миннесоте потому, что получила спортивную стипендию, а пять лет назад этого не могло произойти. Ты здесь благодаря женскому федеральному законодательству, благодаря девятому пункту.
Но суть девятого пункта в банальной справедливости, заметила Патти. Если половина студентов женского пола, им должна доставаться половина денег на спорт.
Это феминизм!
Обычная справедливость. Например, Энн Майерс. Ты о ней слышал? Она была звездой команды Калифорнийского университета и только что подписала контракт с НБА. Это чушь. Она ростом около пяти с половиной футов, она девушка, как она будет играть? В спорте мужчины превосходят женщин, и так будет всегда. Именно поэтому на мужские баскетбольные матчи ходит в сто раз больше людей, чем на женскиемужчины способны на гораздо большее, чем женщины. Глупо это отрицать.
А если бы ты хотела быть врачом и тебе нельзя было бы учиться в медицинском колледже, потому что там предпочитают студентов мужского пола?
Это тоже было бы нечестно, хотя я и не хочу быть врачом.
А чего ты хочешь?
Поскольку мать Патти неустанно строила впечатляющие карьеры своих дочерей, не преуспев, по мнению Патти, на материнском поприще, сама Патти склонялась к мечтам о карьере домохозяйки и выдающейся матери.
Я хочу жить в красивом старом доме и воспитывать двоих детей, сказала она Уолтеру. Я хочу быть лучшей матерью в мире.
Но ты же хочешь сделать карьеру?
Моей карьерой будут дети.
Он нахмурился и кивнул.
Видишь, сказала она. Я скучная. Я гораздо скучнее твоих друзей.
Это ерунда, запротестовал он. Ты безумно интересная.
Очень мило с твоей стороны, но чем докажешь?
Мне кажется, что у тебя внутри гораздо больше, чем ты сама думаешь.
Боюсь, что ты заблуждаешься. Спорим, что ты не назовешь ни одного моего интересного качества.
Ну, для началаты многого добилась в спорте, сказал Уолтер.
Бум-бум. Очень интересно.
И твой образ мышления, добавил он. То, что ты считаешь ужасного препода милым и трогательным.
Но ты же со мной не согласен!
И то, как ты говоришь о своей семье. Какие истории ты о них рассказываешь. То, что ты уехала так далеко и живешь сама по себе. Это все жутко интересно.
Патти никогда раньше не видела, чтобы кто-нибудь был так очевидно в нее влюблен. На самом деле они, разумеется, говорили о желании Уолтера присвоить ее. Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее Патти ощущала, что, хотя она не была милой девочкойили, возможно, как раз из-за этогои хотя ее одолевало мрачное стремление во всем быть первой и у нее были вредные привычки, на самом деле она была интересным человеком. И Уолтер, яростно настаивая на ее интересности, в свою очередь становился все более и более интересен ей.
Если ты такой феминист, то как ты можешь дружить с Ричардом? спросила Патти. Он же вроде нас не особо уважает, нет?
Лицо Уолтера затуманилось.
Если бы у меня была сестра, я бы никогда их не познакомил.
Почему? Потому что он бы с ней дурно обошелся? Он так ужасен с женщинами?
Он не нарочно. Он любит женщин. Просто они довольно быстро ему надоедают.
Потому что мы взаимозаменяемы? Потому что мы всего лишь вещи?
Дело не в политике, сказал Уолтер. Он за равные права. Это скорее вредная привычка. Его отец страшно пил, а Ричард не пьет совсем. Но с девушками он поступает как с пустыми бутылками после пьянкивыбрасывает их, и все тут.
Звучит ужасно.
Да, это мне в нем не нравится.
Но ты продолжаешь с ним дружить, хотя ты и феминист.
Друзей не бросают из-за их несовершенств.
Да, но надо же попытаться помочь им стать лучше. Объяснить, в чем они не правы.
Ты так делала с Элизой?
Ладно, победил.
В следующий раз Уолтер наконец пригласил ее на настоящее свидание, с кино и ужином. Это был бесплатный киносеанс, где показывали (как это было похоже на Уолтера!) черно-белый греческий фильм под названием Афинский дьявол. Пока они сидели в кинозале отделения искусств, ожидая начала сеанса, Патти описала свои планы на лето: пожить с Кэти Шмидт в загородном доме ее родителей, продолжать лечение и подготовиться к возвращению в следующем сезоне. Внезапно Уолтер спросил, не хочет ли она вместо этого пожить в комнате Ричардатот уезжает в Нью-Йорк.
Ричард уезжает?
Да. Вся музыка происходит в Нью-Йорке. Они с Эррерой хотят восстановить группу и попытать удачи там. А у меня еще три месяца оплачено.
Ого! Патти осторожно выстроила выражение лица. И я буду жить в его комнате.
Ну, это уже будет не его комната. Она будет твоей, сказал Уолтер. Оттуда недалеко до спортзала. Гораздо ближе, чем от Эдины.
И ты предлагаешь мне жить с тобой.
Уолтер покраснел и опустил взгляд.
Ну, у тебя же будет отдельная комната. Но вообще, если бы тебе как-нибудь захотелось поужинать и прогуляться, было бы здорово. Мне можно доверять в том, что касается личного пространства, и я буду рядом, если тебе захочется пообщаться.
Патти уставилась на него, силясь осмыслить услышанное. Она чувствовала смесь а) обиды и б) сожаления из-за того, что Ричард уезжает. Она почти предложила Уолтеру поцеловать ее, прежде чем предлагать переехать к нему, но от обиды ей совершенно не хотелось целоваться. И тут в зале погас свет.
Насколько автор помнит, сюжет Афинского дьявола» заключался в следующем: однажды мягкосердечный афинский бухгалтер в роговых очках по пути на работу видит в газете свою фотографию. Заголовок гласитАФИНСКИЙ ДЬЯВОЛ ПО-ПРЕЖНЕМУ НА СВОБОДЕ. Прохожие афинцы немедленно начинают гнаться за ним, и его едва не арестовывают, но тут ему на помощь приходит банда не то террористов, не то обычных преступников, которые принимают его за своего демонического главаря. Банда планирует что-то вроде взрыва Парфенона, и главный герой пытается объяснить им, что онвсего лишь мягкосердечный бухгалтер и вовсе не Дьявол, но они так рассчитывают на его помощь, а жители города так твердо вознамерились покончить с ним, что тот наконец впечатляющим жестом срывает очки и становится их бесстрашным главаремАфинским Дьяволом! Ладно, ребята, говорит он, слушайте мой план.
На протяжении всего фильма Патти видела на месте бухгалтера Уолтера и представляла себе, будто это он решительно снимает очки. Затем за ужином в Вешо Уолтер истолковал фильм как иносказательное изображение коммунизма в послевоенной Греции и объяснил Патти, как Америка, нуждаясь в партнерах по НАТО в юго-восточной Европе, долгое время поддерживала политические репрессии в той области. Бухгалтер, сказал он, олицетворял собой Обычного Человека, который осознает необходимость вступить в жестокую схватку с правыми.
Патти попивала вино.
Мне так не кажется, сказала она. Мне кажется, дело в том, что у главного героя никогда не было своей жизни, потому что он был очень ответственным, и всего стеснялся, и не знал, на что способен на самом деле. Ему незачем было жить, пока его не приняли за Дьявола. Хотя после этого он прожил всего несколько дней, ему не страшно было умереть, потому что он наконец-то чего-то достиг и осознал свои возможности.