Елена ХаецкаяМишель
Часть первая
Глава перваяГРОЗА
Гроза уползала, напоследок ворча; дождь уже не накрапывал, но лишь изредка срывался с веток, усугубляя вкрадчивыми падениями капель наступившую тишину; властный розовый свет разливался над горами и неожиданно отразился от грани темно-зеленой рюмки, забытой со вчера на подоконнике. День заканчивался.
Пятигорский комендант Василий Иванович Ильяшенков, уже в халате, удобно расположился в креслах, намереваясь насладиться остатком дня в обществе маленькой трубки и ленивой старой собаки, никакими достоинствами, кроме выслуги лет, не обладавшей, как вдруг неприятная возня у прихожей заставила его немного изменить свое прежнее настроение.
Ильяшенков потянулся было уже к звонку, но надобность о чем-либо вопрошать отпала сама собою: дверь открылась, и на пороге, отталкивая казака здоровой рукой, показался неурочный посетитель, корнет Глебов. Он был застегнут на все пуговицы, прям и строг, однако Василий Иванович с удивлением отметил про себя, что волосы его совершенно мокрые. «Должно быть, под дождем гулять изволил, подумал Ильяшенков, сердясь. Так-то господа раненые офицеры поправляют свое здоровье».
Добрая половина находящихся на излечении вовсе не нуждалась ни в каком поправлении здоровьяни в серных ваннах, ни в питии целебных вод. Они сваливались на Ильяшенкова по дороге в свои отряды и начинали вымогать разрешение подольше задержаться в веселом Пятигорске. Василий Иванович пытался выслать их на место служения, но к услугам господ офицеров всегда был доктор Ребров, который не отказывался давать им свидетельства о болезни. Таковые страдальцы укладывались дня на два в госпиталь, после чего отправлялись к себе на съемную квартирупоскольку в госпитале никогда не хватало места. И вскоре их уже видели фланирующими по Пятигорскому бульвару
Но корнет Глебов действительно был серьезно ранен около года назад и даже и теперь плохо действовал левой рукой.
Ильяшенков проговорил:
Вы, Михаил Павлович, дурно выглядите. Сядьте, я велю чаю.
Глебов остался стоять. Его лицо, маленькое, большеглазое, словно у куколки, вдруг старчески сморщилось.
Ильяшенков прогневался окончательно.
Да сядьте же! прикрикнул он.
Как надломленный, корнет опустился на стул. Собака ткнулась на пробу носом в его ладонь, однако затем сразу утратила к нему всякую симпатию и отвернулась.
Ильяшенков, крупный, круглолицый, с несмываемым густым загаром, взирал на хрупкого, точно девочка, корнета и всем своим существом ощущал, как темнеет в комнатах. Мрак расползался по всей квартире, начиная с того места, где находился Глебов. Тьма загустевала, становилась вязкой, и только беспечная зеленая рюмка на окне все пыталась светиться; но в конце концов погасла и она.
Глебов решился, встал.
Господин полковник начал он сиплым, нехорошим голосом. Чуть кашлянул и продолжил:Имею доложить, что сегодня, в шесть с половиной часов пополудни Он вздохнул, словно перешагивая через высокое препятствие, и натужно вытолкнул последние слова:Отставной майор Мартынов имел дуэль с поручиком Тенгинского полка Лермонтовым
Затем снова опустился на стул и уставился в стену, мимо Ильяшенкова.
Василий Иванович почернел.
Дуэль?.. Стрелялись?.. И закричал:Под арест! Обоих! И вастоже!.. Кто еще? Всех!
Слезы брызнули из его глаз. Ильяшенков даже не заметил этого. Вскочил. Поднялся и Глебов. Ильяшенков вдруг заметил, что ему трудно стоять.
Что же вы натворили Миша, сказал ему Василий Иванович тихо.
Он и сам не мог бы объяснить, почему вдруг назвал Глебова вот так, по имени. Корнет, точно придушенный задраенными пуговицами, сделался так мал и жалок, что у коменданта невольно сорвалось.
Глебов подумал, без всякого чувства глядя на подрагивающие, потемневшие, с крохотными лиловыми прожилочками щеки огорченного Ильяшенкова: «Малоросс С заслугами, пузатый Арбузы любит»
Ильяшенков спросил, поуспокоившись:
Он жив? Лермонтов?
Когда я уезжал, был еще жив
Под арест его! снова закричал Ильяшенков с видимым облегчением. Сразу на гауптвахту! За ним отправились? Кто распорядился? Сделано?
Глебов молча кивнул.
Василий Иванович протянул руку и позвонил. Явился казак.
Чаю, велел Василий Иванович. И прибавил машинально:Смотри, каналья, сахару не пожалей!
Как можно-с, фыркнул казак и исчез.
Обычный диалог, повторяющийся всякий раз, когда Ильяшенков требовал чаю, немного успокоил Василия Ивановича: не все, стало быть, с этой дуэлью полетело вверх копыльями, кое-что сохранилось и в первобытном виде. Но затем он вновь обратил взоры к застывшему Глебову, и опять ему сделалось нехорошо.
Кто были секунданты? спросил Ильяшенков, почему-то чувствуя страшную неловкость.
Я, сказал Глебов.
Вы один?
Именно.
И других свидетелей при том не было?
Нет, сказал Глебов, морщась. Я один.
Хотите меня уверить, что и господин Столыпин в этом деле никак не участвовал?
Алексей Аркадьевич Столыпин, давний друг и близкий родственник Лермонтова, прибыл вместе с Мишелем в Пятигорск и вместе с ним же и поселился. Вопрос коменданта был более чем закономерен: вряд ли господин Столыпин оставался в стороне, когда Мишель взялся за дуэльный пистолет.
Глебов сказал, очевидно страдая:
Чего вы от меня добиваетесь, ваше высокоблагородие? Капитан Столыпин достаточно замешан в разных других историях; к чему еще лишняя? Говорю вам, я один был свидетелем у обоих и видел, как отставной майор Мартынов стрелял в поручика Лермонтова
И не донесли об их намерении?
Не донес.
Добрейший Василий Иванович посмотрел Глебову прямо в глазаи лучше бы он не делал этого, потому что как-то особенно нехорошо стало на сердце у полковника, тяжкая тень опустилась на душу.
Не донесли не остановили, не уберегли почти машинально добавил Василий Иванович, сразу же пожалев о сказанном.
К счастью, в ту же минуту, уничтожая неловкость, вернулся казак, с ним прибыл чай. Глебов взял чашку, сел обратно на свой стул, поставил блюдце на сдвинутые костлявые колени.
Сядьте к столу, строгим тоном приказал Ильяшенков.
Глебов встал, чтобы пересесть, блюдце разбилось.
Вы арестованы, Михаил Павлович, проговорил Ильяшенков. Извольте ждать в приемной. Вас отведут.
Глебов криво повел плечом и стоя проглотил чай, точно водку. Потом поставил чашку на стол и вышел из комнаты.
* * *
Отставной майор Мартынов возвращался с места дуэли вместе с князем Васильчиковым. Гроза рокотала у них за спиной, постепенно растворяясь в небе, и время от времени посылала дальние, слабые молнии. Был восьмой час вечера.
Неожиданно Мартынов остановил коня и неловко завертелся в седле, пытаясь повернуть животное и поехать в обратном направлении.
Остановился и Васильчиков, красиво откинувшись в седле, приблизился к своему товарищу.
Куда вы?
Назад, сказал Мартынов. По его бледному лицу стекала вода, такая прозрачная и неживая, что и само лицо казалось под нею мертвым. Туда
Для чего? спросил Васильчиков строго.
Мартынов вдруг быстро повел полными дрожащих слез глазами из стороны в сторону:
Я там черкеску забыл.
Что, правда забыли? нахмурился Васильчиков.
Мартынов с покаянным видом кивнул.
Где? Там?
Возле тела сказал Мартынов.
Плохо, проговорил Васильчиков, оглядывая темные небеса. Однако за ней вы сейчас не поедете. Отправляйтесь домой.
Но ведь черкеска возле тела, слабо возразил Мартынов.
Пошлете за ней завтра человека, сказал Васильчиков. Скажете, без черкески вам к коменданту явиться невозможно Впрочем, у вас ведь, кажется, есть еще одна, белая Он чуть сжал бока коня коленями, надвинулся на отставного майора и навис над ним, высокий, тонкий, как хлыст, светленький далее в этом вечернем, послегрозовом сумраке. За той вашей черкеской я после съезжу
Нет, я лучше сам Мартынов беспокойно озирался, всматриваясь в ночную темноту.
Что это вы задумали? тихо и неожиданно близко произнес Васильчиков.
Мартынов молчал. Потом пошевелил губамиголос как будто опоздал: губы уже сомкнулись, а в воздухе тихо прозвучало:
К ним горцам
С ума сошли? загремел Васильчиков.
Мартынов глянул на него жалко и вместе с тем зло, как будто страшась наказания. Это показалось Васильчикову странным: как-то не ожидаешь увидеть смущение на лице античной статуи, подумалось ему мимолетно. Все равно как если бы мраморный Антиной вдруг смутился. Нечто против природыбудь то живая натура или же созданная искусной рукой ваятеля.
Ничего с вами не будет, сказал Васильчиков безжалостным тоном. Поверьте. Ничего не будет. Нужно возвращаться в город. Сразу ступайте на квартиру и ни с кем не разговаривайте.
Меня ведь арестуют, глухо пробормотал Мартынов.
Вот и хорошо, сказал Васильчиков. Посидите пока в остроге, наберитесь терпения, а потом я скажу вам, что говорить и как поступать. Потом.
Он потянул за повод мартыновского коня, и оба вновь поехали в сторону Пятигорска.
Спустя несколько времени Мартынов крикнул своему спутнику:
Надо врача прислать!
Васильчиков промолчал.
Мартынов повторилнастойчивее:
Надо врача прислать, хоть для формы, иначе ведь это будет убийство!
Это и есть убийство, сказал Васильчиков.
Но о враче мысль засела в его головепоскольку оставался еще Мишка Глебов, и потому по дороге, едва лишь показались первые строения, они свернули к дому одного из медиков.
Вышел хмурый лакей, недовольный отчаянным стуком в дверь и ставни и вместе с темвыкриком, донесшимся с господской половины: «С ума они посходили, что ли?!»
Чего надобно? спросил хмурый лакей.
Врача, быстро! сказал Мартынов. Раненый за городом, у подошвы Машука!
Сейчас, что ли? спросил лакей, почесав за ухом.
Что там? надрывались с господской половины. Филька, что там? Чего хотят?
Явился докторв домашней куртке, недовольный.
В такую погоду, сказал Васильчиков, извиняясь, мы и сами понимаем, что это невозможно Но, может быть
Доктор поразмыслил мгновение и покачал головой.
Нет смысла, проговорил он сквозь зубы. Везите на квартиру, где хоть горячая вода есть Я буду. Только позовите и скажите, куда ехать.
Дом Чилаева, сказал Мартынов. Знаете?
Доктор кивнул и без лишнего слова скрылся в глубине дома.
Этот не поедет, молвил Васильчиков, снова садясь на лошадь.
Надо найти дрожки, сказал Мартынов. Перевезем в дом придут.
Васильчиков покосился на своего спутника, однако промолчал. Они проехали еще с полверсты и наконец нашли извозчика. Мартынов остался в седле; о чем Васильчиков разговаривал с извозчиком и сколько предлагал ему денег за поездку по такой дьявольской погоде в горыосталось неизвестным; только славный малый кивнул головой и отправился запрягать лошадей.
Васильчиков приблизился к Мартынову.
Подождем здесь, предложил он.
«Здесь»было на почтовой станции, где в изобилии имелись тараканы, во всем сходный с тараканами местный лакей и очень жидкий чай в стаканах. Все эти блага окружили обоих, но не произвели ни малейшего впечатления: Мартынов расхаживал по тесной комнатке взад и вперед, высматривая что-то, одному ему известное, в темном маленьком оконце, а Васильчиков сидел неподвижно и наблюдал за ним без особенной тревоги.
Однако спустя полчаса все переменилось: извозчик вернулся и, еще не распрягая лошадей, с дороги, закричал:
Ехать невозможно: колеса вязнут!
Васильчиков быстро встал, вышел на крыльцо.
Дождя больше не было, но под ногами страшно хлюпало. Мартынов показался вслед за своим товарищем.
Что? спросил он.
Поищем другого, отозвался Васильчиков и быстро, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.
Они снова двинулись в путь.
Помещик Мурлыкин держит биржевых лошадей! крикнул им в спину добросердечный извозчик. Может, у него спросить? У него и линейка получше!
Слыхали? обратился Васильчиков к Мартынову.
Тот кивнул безмолвно.
Вы, голубчик, ни о чем пока не заботьтесь, с неожиданной ласковостью сказал ему Васильчиков. Ступайте к себе, хорошо? Я распоряжусь. Я и к Мурлыкину съезжу. А выступайте.
* * *
Мартынов снимал комнаты во флигеле дома генеральши Верзилиной вместе с корнетом Глебовым. Когда он вернулся к себе, Глебова там уже не было.
Где теперь Михаил Павлович и куда отправился, Мартынов не знал. Он повернулся в комнате несколько раз, плохо понимая, для чего это делает; затем зажег свечу и сразу с какой-то мучительной растерянностью уставился в зеркало, озарившееся теплым, покойным светом.
«Уходите же, вы сделали свое дело». Мартынов повторил эти слова несколько раз, пробуя их на звук, на русском и на французском, так, как они были сказаны в первый раз. В обоих случаях они заключали в себе непонятную сладость. Как от гниловатого яблока откусить, согнав с него сладострастную осу, честное слово!
В детстве Мартынов любил, чтоб яблоки непременно были подгнившие. Нарочно их околачивал или мял, катая ладонью о стол, а после оставлял на пару часов. И сейчас ему мучительно захотелось такого яблока. «Какие глупости в голову идут», подумал он, приглаживая бритую на горский манер голову. Немного отросшие светлые мягкие волосы щекотали ладонь.
Мартынов вновь повернулся к зеркалу. Стекло отразило, хоть и с неизбежными искажениями, но довольно верно, очень красивого молодого человека с правильным лицом. Классические черты, чуть водянистые глаза. «Началась моя новая жизнь, старательно подумал он. Яубийца. Я должен что-то почувствовать».
Однако никаких чувств не было, и в своем внешнем облике никаких перемен он тоже высмотреть не сумел. Напротив, начали представляться картины будущего, одна другой безотраднее. Смерть, черная подруга, зловещая красавица в траурной бахромчатой мантилье, обернулась казенным мурлом. Тишина, прохладные ласковые пальцы на висках, стройное пение, шум кипарисов над могилойвсе это умершему; к живущим же повернут совершенно иной лик смерти: разбирательство, скучное сидение в тюремной камере, бесчисленные вопросные листы, бесчувственный часовой при входе и так на долгие годы.
«Обманули! хотелось крикнуть. Где шорох кожистых крыл? Где дыхание хладное могилы? Где вся та красота, что в стихах?»
Только удушливое казенное сукно. С этим и живи.
Мартынов опустился на стул, надломившись в талии. Стал ждатьстука в дверь, прихода солдат. Глебов, наверное, уж отправился с докладом к коменданту.
Мартынов содрогнулся всем телом, подумав о том, что означает это для него лично, для Николая Соломоновича Мартынова. Убийство сделано, оно позади, оно теперь навсегда ляжетна сердцехорошо, если не похоронит под своей тяжестью
К Мартынову постучали:
Николай Соломонович, вы дома?
Мартынов поднял голову. Он узнал голоспришел их с Глебовым сосед по квартире, полковник Зельмиц, немолодой, очень заслуженный офицер, начинавший военную карьеру еще при Александре Благословенном.
Входите, Антон Карлович.
А я вижуу вас свет Что так тускло? Где Михаил Павлович? Вы собираетесь к генеральше? Моя мадам уже при полной боевой выкладкеготова, сказал Антон Карлович, оглядывая растерянного Мартынова. Постепенно веселость покидала почтенного полковника. Что это с вами, Николай Соломонович? Где ваша замечательная черкеска?.. Что с вами? спросил он, вдруг мрачнея. Что случилось?
Мартынов поглядел на него безмолвно несколько секунд, а потом глупо сказал:
Я не хотел Я вообще стрелять не умею Третий раз за жизнь стрелял
Что? по-птичьи вскрикнул Зельмиц.
Лермонтов сказал Мартынов. Я убил его.
Бал, сказал Зельмиц. Ждут ведь.
Он зажмурился, и слезы беспомощно побежали из-под сморщенных век. Отвернувшись от Мартынова, Зельмиц выскочил из комнат и бросился прочь. Николай Соломонович слышал, как хлопнула входная дверь, как отрывисто прозвучали голоса; затем все стихло.
Мартынов пересел к окну. Воцарилась удивительная тишина. На ночное небо поднялась уже полная луна, и было светло, почти как днем. «Какой странный день, подумал он. Огромный. Нет ему конца, и не будет. Только в детстве, на Рождество, такое бывало. Думалось: все, отныне все пойдет теперь иначе. Стану другим, буду хорошо учиться, во всем угождать матушке, сестер лелеять А после забывалось за суетой. Но этот деньэтот не забудется».