Галкин бросил деньги на стол и ушел, а Иван на следующее же утро отправился на почту и послал перевод. Конечно, это отцова обычная педагогика, наказывал его, Ивана, за дрова, да ладно, обойдемся, свет клином на этих пяти червонцах не сошелся, тем более что завтра получка.
Борис приехал через десять дней, в свое законное второе воскресенье месяца, и имел с отцом крупный разговор. Старик взять деньги обратно отказался наотрез, надулся, а потом еще устроил сердечный приступ. Трудно сказать, не придуривал ли он вначале, но в конце концов так вошел в роль, что пришлось вызывать «неотложку». Врач намерил двести двадцать на сто сорок, ввел магнезию и строго сказал сыновьям, что больному необходим полный покой и никаких отрицательных эмоций.
И что тогда? спросил Ивану него всегда чесался язык задавать бессмысленные вопросы.
Тогда? удивился врач, задумался, а потом сказал, будто оправдываясь:Чего вы хотите? Возраст есть возраст.
Борис в этот день допоздна задержался на даче, чуть электричку не пропустил, так было тревожно на душе и жалко оставлять одних отца с Иваном. Да что поделаешьна девять утра назначено заседание ученого совета по защите диссертации. Не прийтисорвать защиту.
Утренние поезда у нас начинают ходить с пяти тридцати, сказал Галкин, ни к кому не обращаясь, когда дверь за Борисом Васильевичем захлопнулась. Иван промолчал. Эти юристы все большие зануды, а Галкин неправильно выбрал специальностьему бы прокурором быть, а не адвокатом.
Директор лежал в постели. Во-первых, врач из «неотложки» назначил покой, во-вторых, Василий Иванович что-то очень ослабел за последнее время, и Ивану тяжело было ворочать его большое тело, когда нужно было перестелить белье или мыть старика.
Как-то поздно вечером, ночью почти, позвал он Ивана и попросил пить. Чай в стакане стоял, как всегда, на тумбочке, но Иван принес еще воды и присел к отцу в ноги. Старик поерзал-поерзал под одеялом, спросил, не забыл ли Иван покормить Альфу, ответа слушать не стал и заявил:
Интересно, а вдруг там он показал на потолок, все-таки что-то есть?
Конечно, есть, сказал Иван, совершенно точноесть.
Ты у меня никак верующий? Василий Иванович даже приподнялся на локте.
При чем здесь? Мне недавно рассказывалив американском журнале напечатана статья: провели обследование лиц, подвергшихся реанимации, ну, то есть переживших клиническую смерть. Их спрашивали, что они чувствовали, когда
Ну!!
Все без исключения сказали: что-то остается. Короче, доказано, что за смертью есть другое.
Ну, это уж ты того. Загробная жизнь Так и написановсе сказали, что есть?
Все.
Буржуазная пропаганда с целью отвлечения от борьбы, изрек Василий Иванович и с надеждой посмотрел на потолок. Ладно. Иди спать. А журнал он как, научный или этот бульварный листок?
Вестник Калифорнийского терапевтического общества, соврал Иван. Спокойной ночи. Альфа, на место!
Она мне не мешает, от нее тепло! и старик обнял собаку за шею.
Нет, и в самом деле весна в этом году была какая-то необыкновенная старожилы не упомнят. СтарожилЗинка, та, что работает в чайной буфетчицей, на днях на весь магазин божилась, что живет в поселке вот с таких лет, а ни разу не видела, чтобы в середине апреля вылезала трава. Трава не трава, а на солнечных местах и действительно что-то такое зеленело, и почки готовились лопнуть, и небо наливалось летней синевой. Уже прилетели грачи и с криками носились над деревьями и над крышей дома, будоража своим поведением голубей и воробьев, которые тоже суетились, будто и они вернулись из теплых краев и должныох, должны! устраиваться на новом месте.
Ярким и теплым днем вышел Иван в сад и, взглянув на дом, вдруг увидел, что в довольно-таки жутком состоянии ехаловская дача. Крыша так проржавела, что это было видно невооруженным глазом, крыльцо осело и покривилось. А сад? Это уже и не сад, а заросли какие-то, кусты сплелись, сцепились ветками, черные плети непонятных, тропических якобы растений, доставленных соседом Галкиным из тайги, повисли и выглядели невероятно мрачно. Померзли они, что ли, или вообще однолетние? Надо было всем этим заниматься, главное, конечно, домом, и Иван поднялся на крыльцо и полез на второй этажпосмотреть, может, и потолок уже обвалился. Не был там с зимы, когда носил наверх по распоряжению отца ворох его бумаг, черновиков и записок, старик ни одного листка выбрасывать не давал, все хранил, рассчитывал, что через сотню лет благодарные потомки обнаружат его архив и развернется перед ними величественная картина прошлого, скрытая в коротких записях и пометках активного участника событий.
Второй этаж был недостроен. Скоро двадцать лет, как ставили дом, а так и не собрались оклеить верхние комнаты, навесить двери, сделать нормальный пол. Верх предназначался для Бориса с семьей. Борька только что женился тогда, но всего первые два или три лета молодые и жили на даче, а потом начали каждый отпуск ездить то на юг, то на Байкалувлекались туризмом, пока сына не родили, а сын у них появился поздно, через десять лет после женитьбы. Это Наталья так наметила и выполнила: ребенка заводить, когда встанут на ноги, когда поживут для себя, поездят, посмотрят. А то другие наплодят детей в двадцать лет, а потом не знают, на кого бы спихнуть, а ребенку родители нужны, а не бабки с дедками, которые только и умеют и т. д. и т. п.
Когда родился Васька, Борис защитил кандидатскую, и Наталья смогла перейти у себя в институте на полставки. Первые три года, конечно, сидела с ребенком, потом пошла на работу, а Васькав садик. С садиком он летом выезжал в Зеленогорск, а когда подрос, его стали отправлять на две смены в пионерлагерь, во время отпуска родители брали его с собой на Кавказ, или в Крым, или в Пушкинские Горыместо отдыха и маршрут всегда намечались заранее, еще зимой.
В общем, на даче на дедовой он не жил никогда, и это было правильно, что бы там ни болтал защитник-адвокат.
А второй этаж так и остался недостроенным, рассыхались там никому не нужная плетеная мебель и рояль, купленный десять лет назад по случаю рождения Васеньки. Тогда же было приобретено и чучело лисы, теперь уже облезлое и сожранное молью.
Иван прошелся по пустым и пыльным комнатам. Надо, надо было взяться за дом, сделать ремонт, а рояль продать, все равно Борис не берет его в город, там пианино есть. Можно бы еще Все можно, например, вот так порассуждать о ремонте, когда, не говоря уже о деньгах, просто времени нет, да и сил тоже.
Ворох бумаг лежал в плетеном кресле, надо бы выкинуть, и так достаточно материала для пожара. Архив Тонкая школьная тетрадка лежала сверху. Иван открыл ее и полистал. Какие-то цифры, расчеты, агаприходы-расходы, проверял отец, куда деваются деньги, на что идут. Ну, дает старик.
Иван положил тетрадь на место, постоял, посмотрел на забившееся в угол жалкое чучело лисы: «Что, зверюга Патрикеевна? Ощипали?» и пошел вниз.
Василий Иванович, как слег тогда зимой, так больше и не вставал. Лежал, слабел, и настроение менялось ежеминутно: то просыпался утром, полный бодрости, и обещал, что завтра встанет и пойдет гулятьнадо обязательно сгрести в саду прошлогодние листья; то впадал в мрачность, не ел, не пил, о чем-то думал, вздыхал и сам с собой разговаривалвспоминал, кто из друзей когда и отчего умер. А еще он полюбил перед сном проводить с Иваном длинные беседы о смысле жизни, тихо и яростно ругал сына, что живет как попало, дороги своей до тридцати лет не выбрал, ни к чему не стремится, даже бабы толковой завести не смог, а Катерину гоняет. И таинственно и страшно грозил, что недолго Ивану так, байбаком, прохлаждаться, ничего, он, директор, лично позаботился, чтоб младший его наследник вышел наконец на оперативный простор, и если сам не желает о себе подумать, так обстоятельства принудят. Не можешьпоможем, не знаешьнаучим, не хочешьзаставим!
Пока что обстоятельства заставили Ивана в один из выходных поехать в город, нужно было сделать рентген и показаться врачувесна.
Накануне он созвонился с братом, и они договорились, что Борис приедет к отцу на целый день, на этот развсей семьей. Наконец-то старик повидается с внуком, мало у него развлечений, вечеромвизиты Галкина и телевизор, а тактолько Альфа да чтение газет. И то газеты теперь ему чаще читал Иван, читал осторожно, без всяких комментариевотец был очень бдителен насчет оценки событий, чуть что раздражался, спорил, кричал, что Иван ничего не смыслит в политике и экономике, потому что, вместо того чтобы делать дело, отсиживается при богатом папаше.
Итак, Иван отправился в город электричкой десять тридцать две, а одиннадцатичасовым поездом должен был прибыть Борис с семейством. С Василием Ивановичем остался пока Галкин, но предупредилдо двенадцати.
В городе весна чувствовалась чуть ли не больше, чем в деревне, только по-другому. Небо здесь казалось светлее и ниже, тротуары и мостовые уже высохли, но главный признак весны был, пожалуй, в людях, в их расстегнутых пальто, непокрытых головах, в лицах, распахнутых, ждущих, готовых к событиям и переменам.
Иван медленно брел по Невскому, всматриваясь в эти лица. Сколько красивых девушек, оказывается, за зиму развелось! И все такие модные, нарядные, уже и не поймешь, где наша, а где иностранка. Пальто и он расстегнул и шарф засунул в карман, а шапку снять все же не решилсяпо вечерам знобило и лихорадило, хотя вполне возможно, что и от нервов, с ним уже бывали раньше такие истории
В тубдиспансере на Фонтанке, недалеко от того места, где случилась тогда, десять лет назад, злополучная драка, он все свои дела сделал, против ожидания, очень быстро. Новая участковая докторша очень понравилась Ивану: во-первых, как и те, на Невском, похожа была на кинозвезду, а во-вторых, обещала рассказать ему про рентген и анализ крови через два дня по телефону, чего сроду не бывало, все врачи в таких случаях говорили: вот придете на прием и узнаете. Температура, растолковала она, совершенно ничего еще не значит, сейчас у многих субфибрильная температура. Так что вышел Иван на улицу в хорошем настроении и решил прогуляться по Летнему саду, где, наверное, с год уже не был. А когда-то Нет, об этом сегодня не стоит.
Несмотря на отсутствие луж и грязи, сад оказался закрыт на просушку, но Иван все-таки вошел в ворота следом за грузовиком, на котором везли песок. С полчаса бродил он среди ящиков, в которых томились статуи, среди голых деревьев, присел на скамейку около пруда и только тут обнаружил, что устал и вообще пора домой.
Конечно, можно было пойти в кино или «в концерт», как советовал тов. Галкин М.И., можно было позвонить Катерине и тотчас получить приглашение на обед, ужин, завтрак, на что угодно, только ни к чему все это. Приход его и даже простой звонок она сразу же перетолкует, как ей хочется, и потом опять несколько месяцев, а то и больше, надо будет зло и грубо доказывать ей, что все обстоит по-другому.
Не станет он ей звонить. У неесвое, у негосвое. Своя дорога Какая уж есть, зато своя Совсем постарел отец, на полдня оставить одного и то страшно, какие уж там свидания! Не будет Иван звонить Катерине. Сама не появляется, обиделась наконец-то, и кранты!
Он направился к вокзалу пешкомбыло всего три часа, они там только обедать садятся, зашел по дороге на Моховой в рюмочную и с большим удовольствием выпил среди любителей пятьдесят граммов водки, закусив бутербродом с килькой. На Восстания посидел в кафе «Буратино», взял черного кофе с пирожным, а когда опять вышел на улицу, увидел пустой телефон-автомат и решил на всякий случай позвонить брату. Там, конечно, никого не должно быть дома, новдруг? Мало ли что, а он тут прогуливается. И вот тебе«конечно», вот ужев который раз! подтверждение, что ничего нельзя в этой забавной жизни наперед загадывать и планировать: все были дома. Утром, боже мой, заболел Васенька, температура тридцать девять: кашель, так что нет-нет! конечно, Борис был у отца, посидел почти два часа, больше не смогкто-то же должен был ехать за профессором для Васьки, но ничего страшного, там Матвей Ильич, да и чувствует отец себя прилично
После этого разговора Иван, не задерживаясь, поехал на вокзал и к шести часам был уже дома.
Хотите обедать? задушевно спросил его Галкин. У нас тут все осталось. Или вы у своих подкрепились? Не были? Ах, какая жалость! Наталья Степановна поди без ума от горя. Очень, очень симпатичная женщина, обожаю!
Спасибо, я сыт, сказал Иван, игнорируя иезуитские выпады адвоката. К нашим не заходилразвлекался. Ну, а у вас тут как?
У нас? Да как вам сказать? Галкин понизил голос. Знаете, Василий Иванович ужасно огорчается, закивал он на дверь в комнату отца, просто сам не свой по поводу кончины некоего Бутягина. Работник министерства, металлург. Они, кажется, были большими друзьями? Борис Васильевич рассказывал нам
Вот кретин! Совсем забыл предупредить Борьку, чтобы не говорил старику про Бутягина. Газету с некрологом спрятать не забыл, а тут вылетело из головы, задвинулся на своих рентгенах! Друзьями отец с этим Бутягиным никогда вроде бы не были, зато были ровесниками, в чем и дело.
Скончался внезапно, при исполнении, рассказывал Галкин. Прекрасная смерть, хотя для близких
Для близких. Кто что про них знает, про этих близких. Да и были ли они у Бутягина, хотя наверняка былиу начальства обычно много близких. Обычно Как правило
Бывший директор завода, персональный пенсионер Ехалов Василий Иванович, член КПСС с 1924 года, лауреат Государственной премии, кавалер орденов, скончался двадцать третьего апреля в четыре часа утра в возрасте семидесяти пяти лет.
«Ленинградская правда» дала по этому поводу некролог с портретом, другие газетыобъявления, где выражались глубокие соболезнования родным и близким покойного.
Умер Ехалов внезапно, всего час продолжался приступ, «неотложка» не успела, умирал не тяжелопросто сдало сердце, а из родных и близких при его кончине присутствовали Иван и Альфа.
За два дня до того Василий Иванович разбудил Ивана рано утром, позвал в свою комнату и, велев сесть, торжественным голосом произнес:
Вот что, Ваня, давай-ка на всякий случай попрощаемся.
Да ты что, отец?!
Помолчи. Это, может, наш с тобой последний разговор. Смерть, милый друг, тоже событие в жизни, тут добросовестно надо, без халтуры, как как дела сдать. Понятно тебе? старик надолго замолчал, смотрел куда-то мимо Ивана, в окно. Потом вздохнул. Ты не обращай Слезыэто так, вода, от старости. Жалко потому что. Вон, даже травы той из тайги, что больше не увижу, Василий Иванович поморщился и ткнул пальцем в окно, и тебя, дурака.
Тебе плохо? Так давай я лучше врача Иван встал. И зачем эти душераздирающие сцены?
Во-во: плохои сразу: врача! Садись! тихо приказал старый Ехалов. Чуть чтоврача. Душу свою бережешь. Не хочешь, значит, чтоб раздирали. А есть что раздирать-то? Э-э, да что теперь! Я, наверное, и виноват, что ты такой, не научил Прости. Я и виноват.
Ну, к чему опять?
Молчи. Думаешь, я считаюты неудачник? Думаешь, не понимаю тебя? Философия твоя мне ясна: жить чтобы житьдышать, смотреть Мало этого, Ваня. И нельзя. Несчастный ты.
Мне хорошо.
Дождевому червяку тоже хорошо, думаеттак и надо жить, как он живет. Сухарь ты, всякого чувства боишься, любой перемены боишься. Конечно, все вижу и ценю, как ты тут при мне в няньках, и в жизни у тебя, кроме кухни и старого гриба-папаши, ничего. Знаю и тебе благодарен. И спасибо Ну, при мне ты вроде на месте, а вот помру и что тогда-то будешь делать? Для кого жить? Для чего? Ты ведь сейчас как думаешь: «А что я еще могу, у меня больной отец». Ну, а тогда ты что себе скажешь? Как оправдаешься?
Иван молчал.
Может, это я слишком, сказал Василий Иванович тихо, и не мне бы, конечно, говорить, потому что верно: я бы без тебя Факт, конечно. Но кто тебе еще скажет? А я привык всю жизнь говорить, что думаю. Ведь останешься один, сам себя спросишьа кто я? Для чего живу? Для кого?.. Я теперь старик говорил вроде сам с собой, я вот для дела жил. Всю жизнь, с восемнадцати лет. Черт его знает, может, это и не правильно, может, я эта не гармоническая личность, теперь не так принято жить теперь и спорт там всякий, и путешествия, и развлечения А я не жалею! Хорошо пожил. Да Другие, бывает, для семьи своей живут. А что? Тоже дело. Василий Иванович вскинул голову. А ты-то? Катерину прогнал. А знаешь почему?
«Не знаю», подумал Иван, но не сказал ни слова.
Все понимаю! Слишком сильно тебя любила, вот что. Обременительно это, ответственность. Решения надо принимать, а как же? Эх ты Прогнал. Ну и что?
Иван угрюмо рассматривал стену.
Ну, ничего! Я тебе не дам. Не позволю гнить, вдруг пообещал Ехалов. Не выйдет, Иван Васильевич, не допущу. Поминай потом отца лихом, мертвым, говорят, не больно. Лишь бы толк был. А уговорами тебя, видно, с места не сдвинешь.