Заводчик встал и вплотную подошел к священнику. Положив на плечи ему руки, он резко сказал:
Ты, поп, покорись! Против меня ни тебе, ни сельцу не устоять. Будет на озере завод!
Так ты Демидов! изумленно воскликнул поп. Неужто тебе наши крохи понадобились?
Ага, признал, кто я такой! радостно вырвалось у Никиты. Суди теперь сам, что тут будет!
Священник охнул, тяжело опустился на скамью. Склонив на грудь голову, он глухо, с великой горечью посетовал:
Трудно будет нам теперь Горько! Сам Демид пожаловал
2
На землю легла лютая зима. К этой поре Демидов объехал башкирских тарханов и глухие улусы. Места лежали богатые, а народ пребывал в бедности: не виднелось на пастбищах конских табунов и овечьих отар. Жаловались башкиры:
Зимой гололедь одолела, все табуны пали от бескормицы!
Никита весело хмыкал:
То верно, собак по улусам больше, чем коней. По кобыленке на три башкирские семьи.
Заводчик обещал башкирам:
Отдайте земли, кои у озер полегли, каждому старику будет ежегодно отпущено по красному кафтану, а молодцу по доброму коню. А в праздник вам, слышь-ко, будет выдано каждому мяса невпроворот. Ешьне хочу! А ныне какие вы тут жители? Мясо-то у вас в коей поре бывает
Приказчик Селезень неотлучно находился при хозяине. Он поддакивал Демидову.
Что за жизнь: тут все рыба да рыба, у нас будет и говядина!..
Два дня Демидов улещивал тархана: угощением и посулами уломал его. Купчую крепость с башкирами заводчик учинил по всей законности российской и обычаям кочевников. Времечко Никите Акинфиевичу выпало для этого удачное.
Башкиров согнали в понизь. Из-за гор рвался злой ветер. Выл буран, и башкиры зябли на стуже. Одежда на кочевниках надетаодна рвань, ветром насквозь пронизывало. Стоят башкиры и зубами стучат: скорее бы со схода уйти!
Демидов знал, чем допечь кочевников.
Студено, баешь? ухмылялся он, похлопывая меховыми рукавицами. Душа вымерзнет так, а ты живей клади тамгу! да в кош бреди, пока жив.
В теплой собольей шубе, в оленьих унтах, заводчик неуклюже топтался среди народа и поторапливал:
Живей, живей, чумазые! Ух, какой холод!
Башкиры клали тамгу и отходили
Отмахнул Демидов за один присест большой кус: по купчей крепости не сведущие в делах башкиры уступили ему огромные пространства в шестьсот тысяч десятин за двести пятьдесят рублей ассигнациями. Отошли к цепкому заводчику богатые леса, многочисленные горные озера, изобильные рыбой и водоплавающей птицей.
Вот и свершилось, как я желал! не удержался и похвастал Никита приказчику, когда разбрелись башкиры.
То еще не все, хозяин! усомнился в простоте сделки Селезень. Купчую эту надо в палате заверить, а как вдруг да жалоба!
Ну ты, оборотень, не каркай! рассердился Демидов. Завидуешь, верно, моей силе да проворству.
Завидую! чистосердечно признался приказчик.
И в самом деле одумались башкиры. Кто подучил их, никто не знал об этом. Видели в одном улусе попа, отца Савву. Дознался о том Демидов и сам наехал к нему.
Пошто башкирцев смущаешь, беглый поп? Гляди, худо будет! пригрозил заводчик.
Священник кротко поглядел на разгневанного Никиту Акинфиевича.
По-вашему, уговорить басурмана принять Христову верувозмущение? не злобясь, спросил священник.
Не юли предо мною! разошелся Демидов, весь наливаясь кровью. Сквозь землю вижу, что мыслишь ты!
А коли видишь, действуй! смело сказал Савва.
Ты вот мне еще слово брякни, не почту твой сан, плетью отхрястаю! распалился гневом заводчик.
Попробуй! угрюмо отозвался поп, и глаза его забегали по избе.
Сметил Никита припасенные дрова у печки, а подле них топор. Злые поповские глаза, как палящий огонек, пробежали по нему. Заводчик мгновенно отрезвел и отступил от Саввы.
«Колючий поп!» похвалил он про себя священника. Такого батю не худо и к себе примануть!»
В Кыштыме-сельце буянила вьюжистая зима. Избенки заметало сугробами, дороги и тропки пропали до вешних дней. Жил Никита Акинфиевич в Тагиле, в больших белокаменных хоромах, окруженный довольством, а думал о горной пустыне среди озер: «Задымят, непременно задымят здесь мои заводишки!»
Хоть Тагильский завод безраздельно отошел к Никите, но ему хотелось, по примеру отца, свои отстроить. «Тагильский ставлен дедом. Эка невидаль, проживать на готовом! Я ж не братец Прокофий!» непримиримо рассуждал он о невьянском владельце.
В один из пригожих зимних дней он зазвал Селезня и настрого приказал ему:
Возьми тыщу рублев, садись на бегунка и мчи в Екатеринбурх, в Горную палату! Дознался ябудет закрепление купчей, да спешат туда бездорожьем башкирцы сорвать мое дело.
Приказчик стоял переминаясь. Демидов посулил:
Ныне кладу тебе великое испытание: домчишь прежде их, заверишь купчую, будешь главным на Кыштымском заводе.
Будет так, как приказал, хозяин! Сейчас скакать?
Сию минуту! властно сказал заводчик, открыл железную укладку, добыл кожаный кошель и бросил приказчику: На, бери, да торопись!
Демидовский слуга вихрем выбежал из хором, ворвался в конюшню и оседлал лохматого башкирского коня.
Пошли-понесли! весело закричал Селезень и огрел плетью скакуна.
За околицей бесилась метель, меркнул зимний день. Над заснеженным ельником показался тусклый серпик месяца. Бывалому конокраду метель не метель, ночь не страшна! Одна думка овладела им и погоняла: опередить башкирцев
И леса позади, и волчий вой стих, а метель, как укрощенный пес, легла покорно у ног и лижет пятки. Домчался с доверенностью хозяина Селезень в Екатеринбург, в Горную палату.
Верши наше дело, батюшка! поклонился он горному начальнику.
Что так не терпится твоему владыке? лукаво улыбнулся чиновник и, встретясь глазами с пристальным взглядом приказчика, понялбудет нажива.
Сдерживая волнение, Селезень тихо подсунул под бумаги кошель и учтиво поведал:
Их благородие Никита Акинфиевич отбывают в Санкт-Петербург, а мне наказано по зимнему пути лес рубить да камень для стройки припасти.
Уважительно, кивнул чиновник и склонился над бумагами.
Селезень вышел в переднюю и сунул в руку служивого солдата гривну.
Стань тут у двери, коли башкирцы припрутне пущай! попросил он.
Меж тем перо чиновника бегло порхало по бумаге. Купчая уже дописывалась, когда до чутких ушей приказчика долетело тихое покашливание, робкое пререкание.
«Доперли, чумазые! Солдата уламывают», с тревогой подумал Селезень и устремился к горному начальнику:
Ваша милость, торопись, хошь с огрехами, зачернить бумагу да печать приставь!
Он весь дрожал от нетерпения, юлил у стола, вертел головой, стремясь хоть этим подзадорить и без того быструю руку чиновника. Между тем шум в передней усилился. Башкиры, выйдя из терпения, оттащили сторожа и приотворили дверь. Бойкий ходок просунул в нее руку с бумагой, закричал:
Бачка! Бачка, мы тут
Ох, идол! рассвирепел солдат, собрал свои силы и всем телом налег на дверь, прекрепко прижав руку с жалобой. Ну куда ты прешь, ордынская твоя рожа? Ну чего тебе требуется тут? Уйди!
В эту минуту чиновник размахнулся и сделал жирный росчерк. Без передышки он взял печать и приставил к написанной бумаге.
Ну, сударь, торжественно провозгласил он, можно поздравить Никиту Акинфиевича Демидовакупчая завершена!
Ух! шумно выдохнул Селезень и присел на стульчик. Сразу камень с души свалился. Спасли вы меня, ваша милость.
Тут с великим шумом башкиры, наконец, прорвались в присутствие. Они пали перед чиновником на колени и возопили:
Обманули нас, бачка, обманули!
Башкирский старшина протянул жалобу:
Просим не писать за Демидовым земля.
Чиновник оправил парик, сложил на животике пухлые руки и, прихорашиваясь, вкрадчивым, сладким голосом сказал:
Опоздали, голубчики вы мои, опоздали! Сожалею, но сделка узаконена. И что это вы на колени пали, не икона и не идол я. Вставайте, почтенные
Башкиры онемели. Нехотя они поднялись с пола, переминались, не знали, что делать. Старшина их подошел к столу; вдруг он резким движением провел ладошкой по своему горлу.
Что наделал, начальник? закричал он. Зарезал нас так! Где закон, начальник?
Чиновник улыбнулся и с невозмутимым видом ответил:
Закон где? Закон на ясной пуговице в сенате!
Давясь смехом, приказчик прыснул в горсть, но, встретив укоряющий взгляд горного чиновника, сейчас же смолк
Демидов остался весьма доволен Селезнем.
Быть тебе главным в Кыштыме! Глаза хозяина внимательно обшарили своего доверенного. Все отдал? спросил он.
Все, не моргнув глазом, ответил Селезень.
Зря! Добрый работяга и стащит и хозяина не обидит! засмеялся Никита. А сейчас на радостях в баньку
Банька на этот раз налажена была необычно. Приказал Демидов полы вымыть шампанским, а пару подавать коньяком.
Какой разор! ахнул тагильский управитель Яшка Широков. Дед ваш покойный, кто ноги мылом натирал, ругал того: «Разорители!» А вы изволите заморское вино хлестать на каменку.
Молчать! загремел Никита. Дед был прижимало, а я дворянин. Ступай и делай, что велят.
Никита наслаждался банным теплом. Нежился на полках под мягким веником, вздыхал и шептал блаженно:
Дух-то какой, больно хорош!..
Селезень услужливо вертелся подле хозяина, намыливал его да парил. Одевая Никиту в предбаннике, приказчик вдруг захохотал.
Ну что, как черт в бучиле, загрохотал? удивленно уставился в него хозяин.
Да как же! Ловко-то мы башкирцев обтяпали! с довольным видом ощерился холоп. А не грех это?
Ну, вот еще что надумал! отозвался Никита. На том свет стоит: обманом да неправдой купец царствует! цинично закончил он и, взяв жбан холодного квасу, стал жадно пить.
Глава шестая
1
Первые русские поселенцы появились в Зауралье в семнадцатом веке. Перевалив Каменный Пояс, через нехоженные дремучие леса, предприимчивые сметливые искатели выбрались на широкую сибирскую долину, где среди дубрав, на берегах рек понастроили острожки, селения и монастырские обители. Так возник Далматовский монастырь, возведенный усердием охочих людей над красивой излучиной на левом берегу Исети.
Четко выделяясь на голубом фоне неба, и поныне грозно высятся на высоком юру величавые зубчатые стены каменного кремля, закопченные дымом башни и бастионы.
По глухим горным тропам, по еле приметным лесным дорогам шла сюда бродячая Русь: завсегдатаи монастырей, скитальцы-странники, бездомная голытьбагулящие люди, беглые холопы. Окрест монастыря по долинам рек появились слободки и деревеньки. Край простирался тут привольный, плодородный, но жилось по соседству с Ордой беспокойно и хлопотливо. Избенки были отстроены из осинника, корявой ели, наскоро покрыты соломой, а то и дерном. Маленькие слепенькие окошечки затянуты пузырем, кой-где слюдой. Люди тут жили тесно, скученно, но сытно и вольно. В скором времени у слободки над Исетью отстроили острожек Шадринск, для обережения его от бродячих орд обнесли деревянным тыном, рогатками и окопали глубоким рвом. За Шадринском возник Маслянский острожек. Вокруг новых городков опять выросли села и деревни, населенные свободными землепашцами. Жили тут мужики, не зная кабалы, отбиваясь от набегов Орды и рачительно распахивая тучные земли.
Задумав строить Кыштымский завод, Никита Акинфиевич Демидов и обратил свои взоры на этот нетронутый край. В зиму 1756 года тагильский заводчик съездил в Санкт-Петербург, добился свидания с царицей и своими прожектами увлек ее. В 1757 году, по указу правительствующего сената, приписано было к новым демидовским заводам еще 7000 душ государственных крестьян, никогда не знавших барского ярма и живших по отдаленным селам Зауралья. В числе других сибирских сел к Кыштымскому заводу приписали и Маслянский острожек с прилегающими к нему селами и деревнями. По сенатскому указу предполагалось, что приписные должны были отработать лишь подушную податьрубль семь гривен в год. Еще петровским указом была определена подённая плата приписным мужикам за их работу: пешему рабочему за долгий летний деньполгривны, конномугривенник.
В день Еремея-запрягальника, в страдную пору, когда ленивая соха и та в поле, в Маслянский острог приехали приказный и демидовский приказчик с нарядчиками. В прилегающие села и деревеньки полетели гонцы с повесткой прибыть всем мужикам и выслушать сенатский указ.
После обедни староста согнал крестьян к мирской избе, и приказный объявил им:
Ну, радуйтесь, ребятушки, больше подать царице платить не будете! За вас Демидов заплатит. А вы должны, братцы, свои подати на демидовском заводе отработать. К заводу, во облегчение вам, и приписываетесь вы, ребятушки!
Не успел приказный рта закрыть, заголосили бабы, недовольные крестьяне закричали:
Это еще чего захотели: мы землепашцы, привыкли около землицы ходить! Нам заводская работа несподручна. Не пойдем на завод!..
Рядом с приказным стоял демидовский приказчик Селезень. Этот крепко скроенный мужик, одетый в суконный кафтан, в добрых козловых сапогах, по-хозяйски рассматривал крестьян. «Ничегонарод сильный, могутный, прищуренными глазами оценивал он приписываемых. Свежую силу обрел наш Никита Акинфиевич!»
Приказчик нагло шарил взором: нравилось ему, что мужики обряжены были по-сибирскив крепкие яловые сапоги, в кафтаны, скроенные из домашнего сукна. «Это не расейские бегуны в лапоточках да в холщовых портках».
Заслышав гул недовольства в толпе и бабий плач, Селезень нахмурился:
Ну, чего взвыли, будто на каторгу собрались! Эка невидаль, отработать рубль семь гривен!
Подати мы и без того исправно казне правим, а в холопы не пойдем! Как же так, братцы? В ярмо нас хотят запрячь.
Не быть тому! Не пойдем на завод, пахота ждет! закричали в народе.
Селезень вытянул шею и пристально разглядывал толпу. Среди волнующегося народа он заметил коренастого парня с веселыми глазами. Ткнув в него пальцем, приказчик крикнул:
Эй, малый, поди сюда! Больно ты шебаршишь!
Парень не струсил, не опустил глаз под угрозой. Он протолкался в круг, сдержанно поклонился.
Ты что ж, милый, народ мутишь? Как звать? вкрадчиво спросил Селезень.
Улыбка сошла с лица парня, он степенно отозвался:
Зовут меня Иваном, а по роду Грязнов. А то, что селяне кричат, справедливо. Суди сам, коренные пахари мы, к заводской работе несвычны.
Верно байт парень! загудели в толпе.
Цыц! топнул ногой приказчик, и глаза его гневно вспыхнули. Сам знаю о том, но завод надо ставить, а кто против этого, тот против царицы-матушки.
Да нешто мы против государыни идем? высунулся из народа сутулый старик. Опершись на костыль, он сумрачно разглядывал демидовского приказчика. Да ты не горячись! Мы на своей земле стоим. За нами мир, а ты сам кто? Что коришь нас и обзываешь возмутителями? От века свой хлеб едим. Жилистые руки задрожали, он огладил седую бороду. И ты, приказный, много воли ему даешь! обратился он к чиновнику.
Мое дело маленькое: прочел вам указ свыше, да и в сторону! увильнул приказный. Не послушаетесь, что прописано, солдат нашлют! Глядишь, дороже обойдется! По его губам прошла ядовитая ухмылочка.
Демидовский приказчик снова обрел осанку, уверенность.
Завтра на заре собирайтесь в путь да хлеба поболе берите, чать, свои харчи будут. Вот и весь мой сказ А тебя, голубь, примечу, повел он глазами в сторону Ивана. На словах остер, посмотрим, как в деле будешь!
Теперь, братцы, по домам торопитесь, сборы чтоб короткие! предложил приказный, вместе с Селезнем прошел среди раздавшегося народа и скрылся в мирской избе.
Грязнов скинул гречушник, встряхнул головой.
Ну и пес! Ну и варнак! бросил он вслед приказчику.
Кручинясь о внезапном горе, крестьяне стайками выбирались из острожка и расходились по дорогам. Над обогретыми вешними полями звенели жаворонки, над мочажинами дымком вились комариные толкунчики: земля ждала пахаря.
А пахарь так и не пришел.
В страдную пору демидовские нарядчики оторвали крестьян от пахоты и обозом погнали за многие версты к приписному заводу. С тяжелым сердцем шли мужики сибирским простором, шли через привольные сочные луга и плодородные земли. Ссыхалась пашня под вешним солнцем, ждала хозяина, а хозяин, проклиная долю, тащился на чужую работу.