Спустившись по глинистому косогору, Гордей Евстратыч вброд переехал мутную речонку Полуденку и, проехав с полверсты мелким осинником, очутился в центре Полдневской, которая состояла всего-навсего из какого-нибудь десятка покосившихся и гнилых изб, поставленных на небольшой поляне в самом живописном беспорядке. Навстречу Брагину выбежало несколько пестрых собак с стоячими ушами, которые набросились на него с таким оглушительным лаем, точно стерегли какие несметные сокровища. В одном окошке мелькнуло женское испитое лицо и быстро скрылось.
В которой избе живет Маркушка-старатель? спросил Гордей Евстратыч, постукивая черенком нагайки в окно ближайшей избы.
В окне показалась бородатая голова в шапке; два тусклых глаза безучастно взглянули на Брагина и остановились. Не выпуская изо рта дымившейся трубки с медной цепочкой, голова безмолвно показала глазами направо, где стояла совсем вросшая в землю избенка, точно старый гриб, на который наступили ногой.
Ну народец!.. проворчал Гордей Евстратыч, слезая с лошади у Маркушкиной избы.
Архитектурной особенностью полдневских изб было то, что они совсем обходились без ворот, дворов и надворных построек. Ход в избу шел прямо с улицы. Только в виде роскоши кое-где лепились сколоченные на живую нитку крылечки. Где держали полдневцы лошадейсоставляло загадку, как и то, чем они кормили этих лошадей и чем они топили свои избы. Гордей Евстратыч окинул строгим хозяйским взглядом всю деревню и нигде не нашел ничего похожего на конюшни или поленницу дров. У некоторых изб валялось по бревну, от которых бабы по утрам отгрызали на подтопку дров, вот и все. «Ну народец! еще раз подумал Брагин. В лесу живут, и ни одного полена не отрубят мужики»
Господи Исусе Христе помолитвовался Гордей Евстратыч, отворяя низкую дверь, которая вела куда-то в яму.
Аминь отдал из комнаты чей-то хриплый голос. Это ты, Гордей Евстратыч?
Я, Маркушко
Послышалось тяжелое хрипенье, затем удушливый кашель. Гордей Евстратыч кое-как огляделся кругом: было темно, как в трубе, потому что изба у Маркушки была черная, то есть без трубы, с одной каменкой вместо печи. Вернее такую избу назвать балаганом, какие иногда ставятся охотниками в глухих лесных местах на всякий случай. На каменке тлело суковатое полено, наполнявшее избу удушливым едким дымом. Сам хозяин лежал у стены, на деревянных подмостках, прикрытый сверху лоскутами овчин, когда-то составлявших тулуп или полушубок. На гостя из-под кучи этой рвани глядело восковое отекшее лицо с мутным остановившимся взглядом, в котором едва теплилась последняя искра сознания. Мочального цвета бороденка, рыжие щетинистые усы и прилипшие к широкому лбу русые волосы дополняли портрет старателя Маркушки.
Ну что, плохо тебе? спрашивал Брагин, напрасно отыскивая глазами что-нибудь, на что можно было бы сесть.
Куча тряпья зашевелилась, раздался тот же кашель.
Надо надо больно мне тебя надо, Гордей Евстратыч, отозвалась голова Маркушки. Думал, не доживу спасибо после скажешь Маркушке Ох, смерть моя пришла, Гордей Евстратыч!
Надо за попом послать?
Где уж нет вот ужо я тебе все обскажу
Гордей Евстратыч подкатил к дымившейся каменке какой-то чурбан и приготовился выслушать предсмертную исповедь старателя Маркушки, самого отчаянного из всех обывателей Полдневской.
Видел жилку-то? глухо спросил Маркушка, удерживая душивший его кашель.
Видел
Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч да пуще глазу своего берег Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу Человека я порешил штегеря, давно это было Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой да думал отмолить, а тут смерть пришла ну, я тебя и вспомнил Видел жилку? Но богачество озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех и старуху свою заставь в скиты посылай
Опять приступ отчаянного кашля, точно Маркушка откашливал всю душу вместе с своими грехами.
Так ты поклянешься мне, Гордей Евстратыч, и я тебе жилку укажу и научу, что с ней делать Мне только и надо, чтобы мою душу отмолить.
А ежели ты обманешь, Маркушка?
Нет, Гордей Евстратыч Ох, тошнехонько!.. нет, не обману Не для тебя соблюдал местечко, а для себя Ну, так поклянешься?
Брагин на минуту задумался. Его брало сомнение, притом он не ожидал именно такого оборота дела. С другой стороны, в этой клятве ничего худого нет.
Ладно, поклянусь
Исусовой молитвой поклянись!
Нет, Исусовой молитвой не буду, а так поклянусь Мы за всех обязаны молиться, а если ты мне добро сделаешьтак о тебе особая и молитва.
Думал я про Шабалина заговорил Маркушка после тяжелой паузы. Он бы икону снял со стены да я-то ему, кровопивцу, не поверю тоже вот и другим А тебя я давно знаю, Гордей Евстратыч особливо твою мамыньку, Татьяну Власьевну ее-то молитва доходнее к Богу да. Так ты не хочешь Исусовой молитвой себя обязать?
Нет, Маркушка, это грешно Хоть у кого спроси.
Больной недоверчиво посмотрел на своего собеседника, потому что все его богословские познания ограничились одной Исусовой молитвой, запавшей в эту грешную душу, как падает зерно на каменную почву. После некоторых препирательств Маркушка согласился на простую клятву и жадными глазами смотрел на Гордея Евстратыча, который, подняв кверху два пальца, «обещевался» перед Богом отмаливать все грехи раба Божия Марка вплоть до своей кончины и далее, если у него останутся в живых дети. Восковое лицо покрылось пятнами пота от напряженного внимания, и он долго лежал с закрытыми глазами, прежде чем получил возможность говорить.
Ну, слушай, Гордей Евстратыч Робили мы, пятнадцать годов тому назад, у купцов Девяткиных шахту били много они денег просадили на нее я ходил у них за штегеря на восемнадцатом аршине напали на жилку а я сказал, что дальше незачем рыть От всех скрыл ну, поверили, шахту и бросили Из нее я тебе жилку с Михалком послал
Отчего же ты сам не разрабатывал эту шахту, ведь Девяткины давно вымерли?
Нельзя было по малости ковырял, а чтобы настоящим деломсила не брала, Гордей Евстратыч. Нашему брату несподручное дело с такой жилкой возиться надо капитал с начальством надо ладить А кто мне поверит? Продать не хотелось: я по малости все-таки выковыривал из-под нее, а что мне дали бы пустяк Шабалин обещал двадцать целковых.
Да ведь и мне настоящую жилку не дадут разрабатывать? заметил Брагин, слушавший эту исповедь с побледневшим лицом.
Не надо объявлять настоящей жилки, Гордей Евстратыч а как Шабалин делает россыпью объяви а в кварце, мол, золото попадается только гнездами это можно на это и закона нет уж я это знаю ну надо замазать рты левизорам да инженерам под Шабалина подражай
Хорошо, там увидим Ты расскажи, где жилку-то искать?
А вот как ее искать Ступай по нашей Полуденке кверху верстах в пяти в нее падает речка Смородинка по Смородинке подашься тоже кверху, а в самой верхотине стоит гора Заразная от Смородинки возьми на Заразную тут пойдет увал два кедра увидишь тут тебе и жилка
Гордей Евстратыч был бледен как полотно; он смотрел на отекшее лицо Маркушки страшными, дикими глазами, выжидая, не вырвется ли еще какое-нибудь признание из этих посиневших и растрескавшихся губ. Но Маркушка умолк и лежал с закрытыми глазами как мертвый, только тряпье на подмостках продолжало с хрипом подниматься неровными взмахами, точно под ним судорожно билась ослабевшими крыльями смертельно раненная птица.
Все? спрашивал Брагин, наклоняясь к самому изголовью больного.
Все ах, еще вот что, Гордей Евстратыч угости, ради Христа, водочкой наших-то пусть погуляют
Через полчаса в яме Маркушки собралось почти все население Полдневской, состоявшее из трех мужиков, двух баб и нескольких ребятишек. Знакомый уже нам мужик в шапке, потом высокий рыжий детина с оловянными глазами, потом кривой на левый глаз и хромой на правую ногу низенький мужичонка; остальные представители мужского населения находились в отсутствии. Две женщины, одетые в полинялые ситцевые сарафаны, походили на те монеты, которые вследствие долгого употребления утратили всякие следы своего чекана. Испитые, желтые, с одичавшим взглядом физиономии были украшены одними синяками; у одной такой синяк сидел под глазом, у другой на виске. Очевидно, эти украшения были сделаны опытной рукой, не знавшей промаха. Вообще физиономии обеих женщин были покрыты массой белых царапин и шрамами самой причудливой формы, точно они были татуированы или расписаны какими-то не разгаданными еще наукой иероглифами.
Славные ребята умилился Маркушка, любуясь собравшейся компанией. Ты, Гордей Евстратыч, когда угости их водочкой пусть не поминают лихом Маркушку Так ведь, Окся?
Окся застенчиво посмотрела на свои громадные красные руки и хрипло проговорила:
Тебе бы выпить самому-то, Маркушка Может, облегчит
Маркушка болезненно мотнул головой на эту ласку Ведь эта шельма Окся всегда была настоящим яблоком раздора для полдневских старателей, и из-за нее происходили самые ожесточенные побоища: Маркушку тузил за Оксю и рыжий детина с оловянными глазами, и молчаливый мужик в шапке, и хромой мужичонка, точно так же как и он, Маркушка, тузил их всех при удобном случае, а все они колотили Оксю за ее изменчивое сердце и неискоренимую страсть к красным платкам и козловым ботинкам. Эта коварная женщина была замечательно непостоянное существо и как-то всегда была на стороне того, кому везло счастье. Теперь она от души жалела умиравшего Маркушку, потому что он уносил с собой в могилу не одни ботинки
Как же это вы живете здесь, удивлялся Брагин, угощая собравшуюся компанию, хлеба у вас нет, дров нет, а водка всегда есть
Нам невозможно без водки отрезал кривой мужичонко. Так ведь, Кайло? Вот и Пестерь то же самое скажет
Кайлорыжий детина с оловянными глазамии Пестерьмужик в шапкев знак своего согласия только поникли своими головами. Окся поощрительно улыбнулась оратору и толкнула локтем другую женщину, которая была известна на приисках под именем Лапухи, сокращенное от Олимпиады; они очень любили друг друга, за исключением тех случаев, когда козловые ботинки и кумачные платки настолько быстро охлаждали эту дружбу, что бедным женщинам ничего не оставалось, как только вцепиться друг в друга и зубами и ногтями и с визгом кататься по земле до тех пор, пока чья-нибудь благодетельная рука не отрезвляла их обеих хорошим подзатыльником или артистической встряской за волосы. Около Лапухи жалось странное существо: на вид это была девочка лет двенадцати, еще с несложившимися, детскими формами, с угловатой спиной и тонкими босыми ногами, но желтое усталое лицо с карими глазами смотрело не по-детски откровенно, как смотрят только отведавшие от древа познания добра и зла.
Нá, пей, Домашка говорила Лапуха, передавая Домашке недопитый стакан водки.
Зачем ты ее поишь? спросил Гордей Евстратыч.
Да ведь Домашка-то мне, поди, дочь! удивленно ответила в свою очередь чадолюбивая Лапуха.
Домашка у нас молодец отозвался с своего ложа Маркушка. Налей и ей стаканчик, Гордей Евстратыч ей тоже без водки-то невозможно
Пестерь и Кайло покосились на разнежившегося Маркушку, но промолчали, потому что водка была Гордея Евстратыча, а право собственности в этой жидкой форме для них было всегда священным. Домашка выпила налитый стаканчик и кокетливо вытерла свои детские губы худой голой рукой с грязным локтем, выглядывавшим в прореху заношенной ситцевой рубахи. Рóспитая четверть водки скоро заметно оживила все общество, особенно баб, которые сидели с осоловелыми глазами и заметно были расположены затянуть какую-нибудь бесшабашную приисковую песню. Домашка хихикала без всякой видимой причины и тут же закрывала свое лицо порванным рукавом рубахи. Кайло и кривой мужичонко, которого звали Потапычем, тоже повеселели и все упрашивали благодетеля Маркушку в качестве всеисцеляющего средства выпить хоть стаканчик; но груда тряпья, изображавшая теперь знаменитого питуха, только отрицательно вздрагивала всеми своими лоскутьями. Один Пестерь делался все мрачнее и мрачнее, а когда бабы не вытерпели и заголосили какую-то безобразную пьяную песню, он, не выпуская изо рта своей трубки с медной цепочкой, процедил только одно слово: «У язвы!..» Кто бы мог подумать, что этот свирепый субъект являлся самым живым источником козловых ботинок и кумачных платков, в чем убедилась личным опытом даже Домашка, всего третьего дня получившая от Пестеря зеленые стеклянные бусы.
Так уж ты тово не забывай их хрипел Маркушка, показывая глазами на пьяных старателей, когда Брагин начал прощаться.
О себе Маркушка не заботился: ему больше ничего было не нужно, кроме «доходной к Богу» молитвы Татьяны Власьевны.
IV
Вернувшись домой, Гордей Евстратыч, после обычного в таких случаях чаепития, позвал Татьяну Власьевну за собой в горницу. Старуха по лицу сына заметила, что случилось что-то важное, но что именноона никак не могла разгадать.
Ты спрашивала меня, мамынька, зачем я поехал в Полдневскую, заговорил Гордей Евстратыч, припирая за собой дверь. Вот, погляди, какую игрушку добыл
С последними словами он подал матери кусок кварца, который привез еще Михалко. Старуха нерешительно взяла в руку «игрушку» и, отнеся далеко от глаз, долго и внимательно рассматривала к свету.
Никак золото недовольным голосом заметила она, осторожно передавая кусок кварца обратно.
Да, мамынька настоящее червонное золото, уже шепотом проговорил Гордей Евстратыч, оглядываясь кругом. Бог его нам послал видно, за родительские молитвы.
Что-то невдомек мне будет, милушка.
Гордей Евстратыч рассказал всю историю лежавшего на столе кварца: как его привез Михалко, как он не давал спать целую ночь Гордею Евстратычу, и Гордей Евстратыч гонял в Полдневскую и что там видел.
Вот поклялся-то напрасно, милушка строго проговорила старуха, подбирая губы. Этакое дело начинать бы да не с клятья, а с молитвы.
Ах, мамычка, мамычка! Ну, ежели бы я не поклялся Маркушке, тогда что бы вышло? Умер бы он с своей жилкой или рассказал о ней кому-нибудь другому Вон Вукол-то Логиныч уже прослышал о ней и подсылал к Маркушке, да только Маркушка не захотел ему продавать.
Ишь ведь какой дошлый, этот Вуколко! со злостью заговорила Татьяна Власьевна, припоминая семидесятирублевый зонтик Шабалина. Уж успел пронюхать Да ты верно знаешь, милушка, что Маркушка ничего не говорил Вуколу?
Вернее смерти, потомуМаркушка сам мне говорил
А вот ты сам-то небось не догадался заставить Маркушку тоже клятву на себя наложить? Как он вдруг да кому-нибудь другому перепродаст жилку тому же Вуколу.
Нет, мамынька Маркушка-то в лежку лежит, того гляди, Богу душу отдаст. Надо только скорее заявку сделать на эту самую жилку, и кончено
Как же это так вдруг, милушка опять нерешительно заговорила Татьяна Власьевна. Как будто даже страшно: всё торговали, как другие, а тут золото искать Сколько на этом золоте народишку разорилось, хоть тех же Кутневых взять.
А у Вукола вон какой домина схлопаннебось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье посылает Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и ты кануны будешь говорить. Грешный человек, а душа-то в нем христианская. Вот и будем замаливать его грехи
Уж это что говорить, милушка Вукол-то не стал бы молиться за него. Только все-таки страшно И молитва там, и милостыня, и сорокоуствсе бы ничего, а как подумаю об золоте, точно что у меня оборвется. Вдруг-то страшно очень
Ну, тогда пусть Вуколу достается наша жилка, с сдержанной обидой в голосе заговорил Гордей Евстратыч, начиная ходить по своей горнице неровными шагами. Ему небось ничего не страшно Все слопает. Вон лошадь у него какая: зверина, а не лошадь. Ну, ему и наша жилка к рукам подойдет.
Да разве я говорю, что жилку Вуколу отдать? тоже с раздражением в голосе заговорила старуха, выпрямляясь. Надо подумать, посоветоваться.
С кем же это, мамынька, советоваться-то будем? Сами не маленькие, слава богу, не двух по третьему
С отцом Крискентом надо поговорить, потом с Савиными, с Колобовыми.
Ну уж, мамынька, этого не будет, чтобы я с Савиными да с Колобовыми стал советоваться в таком деле. С отцом Крискентом можно побеседовать, только он по этой части не ходок
Старшая невестка, Ариша, была колобовской «природы», а младшая, Дуня, савиновской, поэтому Татьяну Власьевну немного задело за живое то пренебрежение, с каким Гордей Евстратыч отнесся к своей богоданной родне, точно он боялся, что Колобовы и Савины отнимут у него проклятую жилку. Взаимное раздражение мешало сторонам понимать друг друга, и каждый думал только о том, что он прав. «Старик-то Колобов, Самойло-то Микеич, вон какой голова, рассуждала про себя Татьяна Власьевна. Недаром два раза в волостных старшинах сидел Тоже и Кондрат Гаврилыч Савин уважительный человек, а про старуху Матрену Ильинишну и говорить нечего: с преосвященным владыкой в третьем годе как пошла отчитывать по Писанию, только нá, слушай. Чем не родня». Гордей Евстратыч ходил из угла в угол по горнице с недовольным, надутым лицом; ему не нравилось, что старуха отнеслась как будто с недоверием к его жилке, хотя, с другой стороны, ему было бы так же неприятно, если бы она сразу согласилась с ним, не обсудив дела со всех сторон. Одним словом, в результате получалось какое-то тяжелое недоразумение, благодаря которому Гордей Евстратыч ни за что ни про что обидел своих сватовьев, Савиных и Колобовых, и теперь сердился еще больше, потому что сам был виноват кругом. Татьяна Власьевна пришла в себя скорее сына и, взглянув на него пытливо, решительно проговорила: