После того как Озрик вступился за нее, девушка расположилась к нему. Они часто болтали и прогуливались. Иногда он видел, как ее иссохшая мать с беспомощными, узловатыми пальцами наблюдала за ними, но мысли ее оставались тайной, и Озрик не хотел их выяснять, поскольку никогда не удостаивался от нее благодарности большей, чем печальный кивок. Доркс знала, конечно, что из-за нее над ним посмеивались, но ничуть не переживала. Однако Озрик заметил, что она, несмотря на кроткую улыбку, по-прежнему вела себя с ним настороженно. Была ли тому причиной застенчивость или что-то другое?
В июле он понял, что влюбился. С чего вдруги сам не знал. Однажды вечером Озрик, глядя на нее, неожиданно ощутил прилив нежности и стремления защитить. На следующий день он продолжил ее высматривать. Ночью она ему снилась, а днем казалось, что жизнь обрела бы некоторый смысл, живи они вместе.
Тогда, пробормотал он, я бы за ней приглядел.
Эта мысль настолько разволновала его, что даже жалкие хибары, где они ютились, показались ему залитыми новым, теплым светом.
Через несколько дней они с Доркс на пару повстречались с Ральфом Силверсливзом.
У Ральфа была привычка с утра пораньше, еще до начала работ, обходить участок. Иногда он останавливался осмотреть жилье, чащенет. Однако всегда, как личный замок, с гордостью огибал растущий Тауэр. Он только покончил с этим, когда увидел юную пару, шедшую от реки.
Ральф слышал шуточки в адрес Озрика и девушки, но считал коротышку-работника созданием настолько ничтожным, что не верил в желание хоть какой-нибудь девушки иметь с ним дело. Теперь же, увидев их вместе, вдруг поразился: неужто правда? Могла ли быть женщина у жалкого Озрика, если ее не было у самого Ральфа? Охваченный тайной завистью, он уставился на девушку:
Чем это ты занята? Шляешься с этим недомерком? Затем обратился к Озрику:Оставил бы ты, Озрик, эту милашку в покое. Ей стыдно с таким. Ты же страшный урод. И, отвесив ему легкий подзатыльник кнутовищем, продолжил путь.
Те же не вымолвили ни слова.
Чуть позже девушка шепнула:
Я вообще не обращаю на него внимания.
Но Озрик, хотя и знал, что Ральф ему враг, был потрясен словами нормандца и промолчал.
Во время отлива на берегах Темзы существовало несколько мест, где чистая вода собиралась в заводи. Тем же днем, когда солнце уже светило так ярко, что небо отражалось в воде, Озрик ускользнул к реке в одиночку.
С годами, забыв о боли, испытанной при отсечении носа, и привыкнув к затрудненному дыханию, Озрик не особенно задумывался о своей наружности. Да и трудно взглянуть на себя в мире, почти лишенном стекла. Однако теперь он изумленно уставился на свое отражение в воде.
Затем ударился в слезы.
Он знать не знал, что его волосы уже поредели. Парень забыл о мелком недоразумении, в которое превратился нос. Разглядывая свою огроменную башку, согбенное тщедушное тело и безобразную кляксу посреди лица, он испытал желание завыть, но, побоявшись привлечь внимание, подавил вопль и глухим шепотком сказал себе:
Плохо дело. Я страшила.
Совершенно раздавленный, он печально побрел работать.
И все-таки в последующие дни, хотя поначалу его подмывало прикрыть в ее обществе свое непривлекательное лицо, Озрик ни разу не заметил отвращения, которое девушка, как он считал, должна была испытывать. Если она скрывала его, то очень умело. И, как обычно, спокойно улыбалась ему.
Он начал посматривать на других мужчин, оценивая их недостатки. Один был хром, у другого сломана рука, у третьего гноилась язва. Озрик подумал, что сам, быть может, не столь уж непривлекателен.
«Вот бы она полюбила меня», мечтал парень. Он бы ее защитил. Жизнь за нее отдал бы! В таком настроении Озрик прожил еще три недели.
Каменщики занимались криптой часовни. Та была просторна и вдавалась в восточную апсиду примерно на сорок пять футов. Они уже начали возводить свод.
Озрику нравилось наблюдать. Сперва работали плотники; они соорудили большие полукружные арки, вздымавшиеся на лесах, как череда горбатых мостов. Затем наверх вскарабкались каменщики и положили камни, аккуратно обтесав их в клинья и разместив расширенным основанием кверху, благодаря чему арка, когда все они оказались на месте, приобрела необычайно прочную опору.
Но вскоре Озрик познакомился с новой особенностью Тауэра.
Однажды утром он стал свидетелем того, как каменщики ворчали по случаю очередной проклятой переделки. В считаные секунды нарисовался Ральф и злобно велел ему убираться и заняться своим делом. Озрик ушел и быстро погрузился в работу.
Стена между криптой и камерой на восточной стороне Тауэра получилась около двадцати футов в толщину. Когда каменщики проделали в ней узкий вход для крипты, Озрику и еще троим велели выдолбить внутри стены полость. И вот, под защитой возведенных плотниками опор для каменной кладки, они вгрызались в стену день за днем, подобно рудокопам, пока не соорудили потайной отсек площадью около пятнадцати квадратных футов.
Прямо пещера, осклабился Озрик.
Сравнение точное, ибо стены средневековых замков предназначались не только для разделения помещений. Они имели собственную структуру; в них можно было проделать ходы, как в скале.
Здесь будут храниться ценности, сказал им Ральф.
Хранилище предполагалось оборудовать массивной дубовой дверью.
Одним хмурым воскресным утром в начале осени Озрик признался в любви.
Вдоль старой римской стены близ Тауэра высились лестницы, восходившие к бойницам, и Озрик с девушкой, поскольку день был нерабочий, поднялись туда полюбоваться видом на реку. Там стояла отрадная тишина, и паренек, очутившись с подругой наедине, внезапно настолько исполнился нежности к ней, миниатюрной и бледной, что бережно приобнял за талию.
И вмиг ощутил, как она застыла. Он повернулся взглянуть на нее, но Доркс отпрянула. Затем, натолкнувшись на опечаленный взгляд Озрика, помотала головой и осторожно, но твердо отвела его руку:
Пожалуйста, не надо.
Но я подумал, что, может статься
Она вновь помотала головой и сделала глубокий вдох:
Озрик, ты всегда был очень добр ко мне, но Доркс спокойно смотрела на него карими глазами. Я не люблю тебя.
Парень кивнул, ощутив, что тоска застряла в горле удушливым комом.
Из-за?.. Он хотел спросить, не из-за лица ли, но не смог.
Прошу тебя, уйди, отозвалась девушка. Озрик замялся, и она добавила:Сейчас же.
Разумеется. Все было понятно. Озрик сошел по ступеням и вернулся к хибарам, где надолго засел в молчании, созерцая соломенное ложе и тихо плача из-за своего уродства.
Он удивился бы, узнав, что скорбь бледной девушки, так и смотревшей вдаль со стены, была сильнее его собственной, ибо дилемма заключалась вовсе не в том, о чем он думал.
Доркс сразу обратила внимание на его обезображенное лицо, но после едва ли о нем вспоминала. Девушка восхищалась отвагой Озрика, ей нравилось его доброе сердце. «Но толку-то?»спросила она у себя спокойно и горько. У Озрика ничего не было. В деревне даже последний серв располагал хижиной и клочком земли, чтобы возделывать для себя. У Озрика имелась лишь соломенная постель. На что ему было рассчитывать? Таскать, пока не сломается, камни для Ральфа Силверсливза, который его ненавидел. А ей? Ухаживать за немощной матерью. Как это делать, если появится мужчина? Озрик был в этом не помощник. Так или иначе, она насмотрелась на нищие семьи с оборванными и полуголодными детьми, возившимися в грязи. «Живут как сброд, заметила однажды мать. Не уподобься им».
Единственная ее надеждапонравиться какому-нибудь работнику или серву, присланному из поместья. В противном случае ей предстояло ухаживать за матерью своими силами, как могла. А что потом? Доркс сочла, что тоже не заживется.
Таким образом, она повела себя с Озриком осторожно, стремясь быть доброй к бедолаге, но не внушать ему больших надежд. Этим утром она поступила как должно: отослала его быстро и непреклонно. Теперь же, озирая с протяженных городских стен окрестности и оглядываясь на вздымавшуюся громаду Тауэра, она прокляла судьбу, заточившую ее в этой мрачной темнице.
И Озрик ни в коем случае не должен был догадаться о тайне, с которой она жила все эти недели, девушка любила его.
В последующие дни Озрик и Доркс при каждой встрече обменивались привычными улыбками, но говорили редко. Оба держали свои чувства при себе. На том, казалось, дело и кончилось. Но не вполне.
Первой заметила перемену в Озрике жена Альфреда. Обычно его еженедельные трапезы в семье оружейника проходили празднично. Альфред построил новый дом впритык к мастерскойпрочное бревенчатое строение с большой главной комнатой и верхним этажом, разделенным надвое: для них с женой и для детей, коих было уже шестеро. Подмастерья спали в служебной постройке на задворках.
Жена Альфредаособа веселая, сдобная. Дочь мясника, она правила домочадцами с легкостью и сноровкой женщины, любимой мужем и имевшей детей ровно на одного больше, чем рассчитывала. Озрик, каким бы жалким ни было его обыденное существование, к порогу их дома обычно приободрялся и часто приносил детям какую-нибудь самодельную игрушку.
Ты ему прямо как мать, говаривал Альфред супруге.
Тем лучше, отвечала та. Бог свидетель, она ему не помешает.
А потому она встревожилась, когда на исходе лета заметила, что Озрик сам не свой. Он витал в облаках, ел мало. «Не влюбился ли этот несчастный?»спросила она у Альфреда. Тот усомнился. Но когда осенью Озрик пришел однажды бледный как смерть, не проронил ни слова, а есть вообще не смог, она забеспокоилась всерьез. Деликатные расспросы ни к чему не привели.
Не понимаю, в чем дело, но оно скверно, сказала она мужу. Поспрашивай в Тауэре. Попробуй узнать.
Через несколько дней Альфред отчитался:
Сказывают, что он крепко сдружился с девчонкой. Я ее видел. Очаровашка, просто мышонок! Даже поговорил с ней.
И что?
Да пустяки. Они друзья, не больше. Сама так сказала.
Жена на это покачала головой и улыбнулась:
Я потолкую с ней.
Тем паче ее удивило поведение Озрика, когда уже следующим вечером тот прибыл на ужин.
Парень все еще был бледен и словно хранил какой-то секрет. Она недоумевала, в чем тут дело, если не в девушке.
Но главноетот никогда еще не съедал так много. Когда хозяйка подала рагу, он четыре раза спросил добавки, эля же выдул три здоровые кружки. Он умял вдвое больше, чем всякий жадный мастеровой.
Гляньте на Озрика! разгалделись дети. Он сейчас лопнет!
Силенками запасаешься? осведомился Альфред.
Да. Сегодня наверну, сколько сумею, ответил тот, не объясняя, и когда ушел, все прочие остались в неведении.
Он был доволен и ночью, лежа на соломенном ложе, с улыбкой обдумывал свой план.
На следующее утро, когда Ральф совершал заведенный обход, над берегом висел туман. Люди копошились близ хибар, но представали лишь смутными силуэтами; их кашель и голоса звучали в липкой сырости приглушенно и бесплотно. Неясными сделались даже грозные очертания Тауэра, напоминавшего огромный корабль-призрак, выброшенный на сушу.
Ральф хрюкнул. Накануне он навестил дам с южного берега, но те, хотя и давали ему физическую разрядку, все меньше удовлетворяли его, и на рассвете он брел по мосту в дурном расположении духа.
Вдобавок его раздражало еще кое-что.
Куда, черт возьми, подевался его хлыст? Тот загадочно исчез двумя днями раньше. Он отложил его всего на пару минут, и после, какие бы чудовищные угрозы Ральф ни изрыгал, никто из работников так и не смог ему сказать, куда тот запропастился. С годами Ральф настолько свыкся с ощущением кнутовища в руке, что испытывал ныне крайнее неудобство и чуть не терял равновесия на ходу.
Ну, раздобуду новый, если вскорости не найду, бурчал он в досаде.
Он не потрудился заглянуть в хижины, но по привычке обошел размытый массив Тауэра, время от времени поглядывая на склоны, как будто стремился убедиться, что во́роны, скрывавшиеся в тумане, по-прежнему охраняли его темные, сырые стены.
И только он свернул за угол, как сразу увидел свой хлыст.
Тот валялся на земле у стены, на вид пребывая в целости и сохранности. Вор небось перепугался и вздумал вернуть его таким способом.
Чуть улыбнувшись, Ральф подошел и нагнулся, чтобы поднять хлыст.
Озрик ждал этого целый час.
Парень понимал: его замысел опасен. Однако всю неделю, прокручивая в голове свой план, он задавался вопросом: что ему терять? Доркс он оказался не люб. Стремиться было не к чему, жизнь представала беспросветной. Что ему сделают сверх того, что успели? Не отрадно ли, пусть хотя бы чуток, прибить надсмотрщика, который столь безжалостно его унизил?
И вот, наблюдая из укрытия, он тщательно вычислил подходящий момент, сделал глубокий вдох, напрягся и тихо процедил:
Пора.
Вечерние старания Озрика не сгинули втуне. Он так набил желудок, что в самом деле боялся лопнуть. Мягкие, теплые испражнения, хлынувшие из него струей, устремились с северной стороны Тауэра в garderobe, где он воссел, их было намного больше, чем когда-либо ранее. Терпя и крепясь столь долго, парень разродился продуктом замечательной концентрации. Податливый, обильный, но компактный, тот полетел в благословенной тишине к далекой цели.
Мигом позже Озрик, теперь уже мочившийся в лоток, с восторгом узрел, что его посылка приземлилась аккурат на голову надсмотрщика.
Снизу донесся вопль ужаса, затем, когда Ральф вскинул руку, изумления, и, наконец, едва он увидел и учуял, что на ней такое, неимоверного отвращения. К моменту, когда он поднял взор на выходное отверстие, там уже никого не было.
Взревев от ярости, нормандец помчался вокруг здания и вверх по лестнице. Он ворвался в garderobe, оттуда ринулся через зал в камеру, крипту и даже окунулся во тьму хранилища. Но не нашел никого. Рыча от негодования, он вернулся в главный зал и уже собрался искать дальше, когда был захвачен мыслью внезапной и еще более кошмарной.
Вот-вот на работу пожалуют первые каменщики. Они увидят его обляпанным вонючей и неприглядной дрянью. Он станет посмешищем Тауэра, всего Лондона. Поэтому, издав крик отчаяния, Ральф вылетел из здания и вскоре был замечен бегущим к городу сквозь утренний туман.
Озрик ждал. Он сидел на корточках, плотно прижимаясь к стене, футах в десяти выше, в тени огромного камина. Он слышал вопли Ральфа и, улыбаясь, внимал удалявшемуся топоту нормандца.
Затем он спустился.
Через несколько дней Доркс была изумлена: жизнерадостная супруга оружейника пригласила ее пройтись. Они направились к Биллингсгейту; девушка дичилась, но постепенно, сраженная сердечностью и понятливостью этой женщины, немного оттаяла, а потом, хотя сама того не желала, ее и вовсе прорвало.
Однако все это было не столь удивительно, как дальнейшее.
Женщина спокойно и доброжелательно объяснила, что они с мужем дружны с Озриком, поведала, как Альфред пытался выкупить его.
Может, когда-нибудь и сумеет, добавила она, а потом сделала предложение:Мы присмотрим за твоей матушкой. Даже Ральфу не хочется обременяться лишним и бесполезным ртом. И последим, чтобы она не голодала, а если Ральф разрешит, заберем ее к себе.
Но Девушка замялась. Если у нас с Озриком будут дети
Женщина докончила за нее:
И Озрик умрет? Она пожала плечами. Насколько получится, приглядим и за ними. Не думаю, что им грозит голод. Женщина помедлила. Конечно, тебе могут предложить и что-нибудь получше. Если таксоглашайся. Но это хоть что-то. Мой мужглавный оружейник и имеет здесь некоторый вес.
На обратном пути Доркс молчала, ибо не знала, что думать и говорить. Но в итоге, будучи молодой и измученной, ответила:
Спасибо. Да.
Через несколько вечеров Озрик ошарашенно взглянул на бледную фигурку, приближавшуюся к нему в слабом мерцании жаровни.
Прошел год, прежде чем мать Доркс приняли в дом оружейника. За это время успели доделать первый этаж Тауэра и заготовить для потолка огромные деревянные балки.
Озрик и Доркс, уединившись в своей жалкой обители, как могли жили безмятежно. Не было ни свадебной церемонии, ни официального освящения, но в этих условиях на такое и не приходилось рассчитывать. Местный люд называл Доркс просто: женщина юного Озрика; его жеее мужчиной. Добавить к этому было нечего.
За исключением того, что вскоре после ухода матери Доркс спокойно сообщила Озрику, что ждет ребенка.
Шли месяцы, и Альфреду-оружейнику с женой казалось, что они сделали доброе дело, а жизнь в Лондоне при нормандцах была, в конце концов, вполне сносной.
Или была бы, не докучай им лихо, которое начало разрастаться и без принятия мер грозило поглотить их всех.
Однажды утром, поздней осенью 1083 года от Рождества Господа нашего, Леофрик-купец, проживавший в Уэст-Чипе, стоял у своего дома под знаком Быка, на миг захваченный нерешительностью.